Кроме молодого вора с нами едет Лейвутегын, вступивший в какие-то неизвестные мне деловые отношения с Ионле, две работницы Ионле, его жена и мать жены. Ионле имеет двух жен: одна живет вместе с основным стадом на юге, а эта, кочующая с упряжными оленями, бывшая жена его старшего брата, которую он взял вместе с детьми после смерти последнего. У многих чукчей сохранялся в то время еще обычай левирата, распространенный у ряда народов: после смерти одного из братьев жена его переходит к следующему по старшинству брату. Имя этой жены – Тненеут («женщина рассвета») – соответствует ее наружности – это видная, с яркими красками женщина. Ее керкер превосходен, и Эйчин, наверно, позавидовала бы блестящим пуговицам в ее косах.

Тненеут держится очень независимо и властно распоряжается в яранге. Единственный, кто позволяет себе ворчать на нее (кроме главы семьи, конечно), – это мать ее, Аатчак. Эта старуха, роскошно – по здешним понятиям – одетая в белый керкер, постоянно ворчит и делает выговоры всем. Особенно достается двум работницам, молодым девушкам с неправильными, грубыми, но забавными личиками. Когда старухи нет близко, они смеются и шалят. Ворот потрепанного керкера широко раскрыт, холодный ветер свободно скользит по худенькому телу, но им весело ехать по весеннему снегу, согретому солнцем.

У них есть еще братья, кажется два, которые остались пасти стадо Ионле.

По ночам еще холодно – 30 градусов мороза, иногда даже 36 градусов, но днем солнце начинает пригревать. Бодрое движение каравана и теплое солнце приводят всех в хорошее настроение. Ионле каждый вечер приходит к нам пообедать – слегка закусить перед своей основательной едой; у нас нередко ведь бывают куропатки или зайцы, которых в меню его яранги нет.

Ионле очень веселый и оживленный собеседник. Он любит рассказать анекдот – насколько я могу понять при моем скудном чукотском словаре, – изобразить, как разговаривает русский или эвенк, благодушно посидеть у печки после обеда. Внешне наши отношения очень хороши, но, несомненно, Ионле ожидает всяких бед, которые должны посыпаться на него за такой мастерски произведенный саботаж. Об этом говорит труп его заколотой собаки, которую я увидел на первом стойбище после перекочевки к астропункту. Она была принесена в жертву злым духам, которых надо было умилостивить.

Кроме Ионле к нашим обедам или утреннему кофе приходит другой полноправный мужчина – Лейвутегын («ходящий до конца»). Он нам нравится своей положительностью, спокойствием, большой физической силой, легкостью, с которой он работает.

Так движемся мы по белым равнинам, оставляя за собой широкую полосу снега, распаханного нартами и оленями. Быстро проходят знакомые места, опять встречаются знакомые чукчи; они заезжают к Ионле узнать последние новости об интересных событиях, в которых он был главным действующим лицом. И, несмотря на то что целые сутки мы стоим из-за пурги у горы Нейтлин, все же днем 8 апреля мы входим в Чаунское селение. А через полчаса раздается веселый треск мотора, и с севера подъезжают двое аэросаней с нашими механиками.

С каким удовольствием в начале февраля мы оставили аэросани и поехали с чукчами, и с какой радостью мы теперь вернулись от оленей к аэросаням. За два месяца, вернее за сорок дней, темпы чукотского передвижения совершенно замучили нас. А теперь – подумать только – мы сможем проезжать сто километров за три часа вместо двенадцати дней! Не надо будет загонять оленей в полукруг нарт, бегать за караваном. Можно подъехать к любому утесу, даже если он расположен за 15 километров в стороне. Стоит только сказать: «Толя, подверните направо к горке», и через четверть часа я слезаю у скалы. Мы уже забыли о тех неприятностях, которые нам причиняли аэросани; теперь условия поездки совсем другие: днем совсем тепло, можно останавливаться где угодно, а ночей почти нет, они быстро сокращаются.

Программа наших работ теперь такова: пройти в глубь Северного Анюйского хребта, пересечь его в двух или трех местах и, если возможно, перевалить через него в Долину Малого Анюя. При этом мы хорошо выясним строение хребта, заснимем его на карту. Затем надо заняться исследованием Анадырского плато, для чего мы постараемся пройти возможно дальше на юго-восток, в бассейн Анадыря.

На следующий день мы прощаемся с Чауном и выезжаем на юго-запад вверх по реке Пучевеем, большому притоку Чауна, начинающемуся в Северном Анюйском хребте. Нам опять нужно пересечь огромную Чаунскую впадину, чтобы подойти к подножию хребта.

Сначала снег крепкий, и сани быстро стучат по застругам. Но когда мы уходим километров за сорок от берега, снег становится рыхлее и глубже, лыжа погружается целиком, и иногда только передний конец ее высовывается над поверхностью. Пухлый снег быстро режется лыжей, проваливается вниз, и за нами остаются три глубоких лыжных следа. На поверхности снега кое-где видны маленькие дырочки – это лемминг, копытная мышь, прокопал свои ходы вниз к земле. Часто возле этих норок следы песцов. Видно, как хищник прыгал в погоне за маленьким зверьком и раскапывал его ходы. Иногда и сам лемминг мелькнет черным тельцем по снегу. А раз даже один лемминг не успел убежать от аэросаней и встал на задние лапки, подняв передние с умоляющим видом навстречу саням. Но громадная лыжа наехала на него и втоптала в снег. Что с ним было дальше, мы так и не знаем. Остался ли он жив или погиб, сделавшись первой жертвой механического транспорта на Чукотке?

Песцов мы нередко видали весной и пробовали гнаться за ними на аэросанях, но, так как нам с ними было не по пути, они обычно убегали в сторону; приходилось скоро бросать погоню, хотя было ясно, что песец уже сдается.

Наши двое саней идут друг за дружкой – впереди я с Яцыно на малых, более легких санях, сзади большие сани с Денисовым и Ковтуном. Теперь мы едем наконец без Укукая: мы хорошо знаем Чаунскую равнину и сами найдем те реки, которые нам нужны.

У подножия гор, там, где черная полоса кустов вдоль долины реки Пучевеем поворачивает из равнины в ущелье, видны две яранги и невдалеке маленькое стадо. Мы направляемся к этим ярангам. Вблизи них никого не видно; истоптан, как всегда, снег, стоят груженые нарты, но ни людей, ни собак. Одна яранга совсем пуста, в другой я нахожу собаку, в страхе прижавшуюся под опрокинутой нартой. Полог не снят, и дверь его опущена. Кричу – никто не отзывается. Поднимаю шкуры – в пологе сидит скорчившись чукчанка и держит шаманский бубен. Уже издали увидав этих странных черных зверей, мчавшихся со страшной быстротой и оглушающим визгом, подобно злым духам чукотских сказок, она спряталась в полог и пыталась камланием спасти себя и стадо.

Злые духи – «келе», населявшие, по прежним верованиям чукчей, в большом количестве весь мир, могущественны и злобны. Они могут быстро перелетать в любое место, превращаться в людей, зверей и насекомых, делать людям всевозможные гадости, всячески мучить их.

Как пишет Богораз, почти всегда «келе» – людоеды и питаются душами людей. Эти души можно откармливать на убой, жарить и есть. «Келе» очень любят внутренности человеческих душ – сердце, кишки и в особенности печень. «Келе» очень разнообразны: есть грубые жестокие великаны, есть невидимые злые духи, есть разные чудовища – огромный червь-ремень, хватающий людей, чудовищные орлы, медведи, белухи.

Шаман имеет в своем распоряжении особых, служебных шаманских духов – «янра-калат», которые являются по его призыву и исполняют его приказания. Принимая во внимание разнообразие «келе» и их злобность, шаману и служебным духам приходится много работать, чтобы защитить своих клиентов.

Впрочем, чукчи лучше защищены от нападения на их души, чем европейцы. Каждый из них имеет не одну душу, а несколько, пять или шесть, «увивит», маленьких, не больше комара. Одну или две души можно потерять без ущерба для здоровья, но, когда злые духи похитят большую часть этих душ и съедят их, наступает болезнь, а с исчезновением последней «увивит» человек умирает. Шаман может разыскать похищенные «увивит» в надземном и подземном царстве и вернуть их больному или даже мертвому человеку.