Вечером мы с Ковтуном идем на разведку через горы. Вверх по долине речки идти трудно: в трубу напористо дует ветер, и приходится пробиваться, как будто прорезая плотную массу. Масса эта к тому же сырая, и моя кожаная куртка постепенно промокает.

Скоро туман совсем окутывает нас – ничего не видно, и, лишь двигаясь прямо против ветра, мы не сбиваемся с нужного направления. Наконец мы добираемся по покатому болоту до перевала. Ветер по-прежнему свистит, но он стал холоднее, и на камнях перевала цветут ледяные цветы – гребешки и пластинки кристаллов льда, вырастающие на холодных поверхностях.

Еще километра три идем в тумане по кочковатому болоту, по воде и к полночи достигаем обрыва – перед нами серая бездна, в которой белеет узкая полоска. Из тумана раздается монотонный рев, чередующийся с более сильными ударами, – это прибой где-то внизу бьется о скалы. Мы на высоте больше ста метров; и если вглядеться в туман, то различаешь, что белая полоса не линия прибоя, а занос снега, покрывающего часть склона.

Спуститься здесь нельзя, да и не к чему, и так ясно, что погода на северном побережье сегодня не для плавания на нашей шлюпке.

Мы проходим еще километр или два на восток над скалистым обрывом, потом возвращаемся наискось через болота к ручью, по которому поднимались. Снова ветер помогает держаться нужного направления.

В тумане все приобретает странные, таинственные формы, размеры искажаются. Вот мы видим громадные белые изогнутые кости, возвышающиеся над землей не меньше чем на 2–3 километра. Наверно, бивни мамонта или ребра кита! Но стоит к ним приблизиться, и они превращаются в рога обыкновенного северного оленя. Вот из тумана появляется огромный белый шар – ближе и ближе, и он становится человеческим черепом, который уткнулся носом в кочку. Вот и другой череп, полуоткрыв челюсти, показывает белый оскал зубов. Мы попали на чукотское кладбище: чукчи раньше не зарывали своих покойников, а вывозили их в тундру и оставляли на съедение песцам и птицам. Возле трупа ставили нарту, на которой привозили покойника, иногда оружие, предметы обихода, табак, трубку, нередко складывали в кучу черепа и рога жертвенных оленей (мясо, конечно, съедалось за погребальной тризной). После того как на Чукотке появились советские школы, рядом с покойником-школьником стали класть карандаши, бумагу, учебники.

Мы делаем в следующие дни несколько пробных выездов к мысу, но встречаем суровые волны с высокими гребнями и принуждены возвращаться.

Только 21 августа море несколько стихает.

Наша шлюпка сегодня несколько лучше вооружена против волн: на носу поставлены стойки и на них туго натянуты два распоротых брезентовых мешка, повышающие борт на 70 сантиметров. Шлюпка очень коротка, и уже в Чаунской губе ее начало захлестывать волной с носа.

Идем вдоль покатых черных и скользких гранитных плит Шелагского мыса. У крайней западной точки мыса берег, постепенно закругляясь, открывает море все дальше и дальше к востоку. Низкие тучи, серое море, покрытое большими волнами. Хотя беляков почти нет, но море еще не успокоилось, и вал за валом обрушивается на гранитные скалы, и полосы пены взлетают по ним кверху.

Все невольно посматривают на мотор – не подведет ли он. Подвесной мотор, укрепленный на корме, – не очень надежный помощник: стоит волне накрыть его, и он сразу остановится. Вблизи этого негостеприимного мрачного берега вряд ли будет легко выгребать на веслах.

Но мотор пока не сдает, и шлюпка, то проваливаясь между двумя волнами, то взбираясь на гребень, неуклонно ползет на восток. Ползет – таково впечатление от медленности, с какой мы огибаем мыс, – а на самом деле мы идем со скоростью 12 километров в час. Но громадный мыс выдвигается далеко в море.

На северной стороне мыса нас ждет новое препятствие: восточные ветры прижали к мысу льдины и полосы мелкобитого льда. Эти полосы ледяной каши выделяются своей гладкой поверхностью с тусклым и жирным блеском. В них нет мелких волн, и только от крупной зыби полоса эта перегибается, ползет. Нам необходимо пересечь несколько таких полос, и, когда мы проходим первую, слышно, как лед ударяет о корпус и винт разбивает льдины. Денисов кричит мне: «Надо уходить, мы можем разбить винт», – но нам приходится пересечь все же еще одну полосу ледяной каши, а потом мы поворачиваем и уходим все дальше в открытое море.

Вот стало легче, кончились утесы мыса, ветер и волны слабее, лед только у берега. Более крупные льдины сидят на мели, маленькие бьются в волнах прибоя. Берег здесь более гостеприимен: обрывы чередуются с устьями широких долин и почти везде есть полоса галечника – пляж достаточной ширины, чтобы вытащить лодку. Но как провести ее через гряду прибоя с пляшущими льдинами, каждая из которых не меньше тонны весом?

Мы прошли уже довольно далеко к востоку. Надо изучить непрерывные ряды крутых склонов и утесов. Останавливаться возле каждого из них, как требует наша работа, не придется: даже однократная высадка представляет серьезную проблему. Мы проходим вдоль берега до ближайшего плоского галечного мыса – ничего утешительного: такие же льдины, такой же прибой. Возвращаемся немного назад – берег почти прямой, открытый волнам, но в глубине излучины как будто несколько спокойнее.

Если направить шлюпку за эту большую льдину, под ее прикрытием можно пробраться к берегу. С набегающей волной мы проскакиваем полным ходом между двух льдин и врезаемся носом в гальку. Все выскакивают в воду и начинают выкидывать груз на галечный обрыв. Вторая волна обрушивается на корму шлюпки, третья поворачивает ее вдоль берега, льдины смыкаются за шлюпкой и начинают ударять по борту. Но мы победили: груз на берегу, шлюпка уже вышла из прибойной волны. Теперь надо вытащить тяжелую шлюпку повыше, на галечник. Только предусмотрительно взятые с собой тали позволяют справиться с ней. Мы зарываем якорь в гальку на берегу повыше, вокруг корпуса обвязываем конец, и шлюпка под бойкую команду Денисова медленно ползет вверх.

Теперь можно взобраться на террасу и оглядеться. Мы на плоском, намывном мысу у устья широкой долины. За косой опресненная лагуна, превратившаяся в озеро, в которое впадает речка. На берегу рядом с нами земляные бугры – это остатки землянок прежних жителей, как предполагают советские ученые – эскимосов, которые раньше распространялись далеко к западу, а сейчас живут только вблизи Берингова пролива. Землянки совсем осыпались, и только едва возвышаются остатки стен.

В километре к востоку – три яранги чукчей-оленеводов, которые на лето прикочевали к морю, чтобы поохотиться на морского зверя – нерпу (тюленя) и моржа и половить рыбу. Сами чукчи приходят вскоре к нам и помогают вытаскивать лодку на берег. Они бедно одеты: сильно поношенные ирэн (кухлянки)[10] из шкур оленя и такие же потертые меховые штаны; на голове только шапка длинных черных волос с выстриженной неровно серединой.

На другой день мы видим и оленей. Стадо пригоняют на галечник к воде, чтобы спасти от комаров, которые еще и здесь дают себя знать. Олени стоят, опустив рога, несколько часов подряд возле воды, хоркая и мотая головами. Оленей немного: к морю из тундры выходят только бедняки и середняки, а богатые чукчи уходят со своими стадами в высокие горы. Мы угощаем пастухов чаем с сахаром и хлебом.

Отсюда я делаю несколько экскурсий вдоль берега и в глубь страны. Надо выяснить строение этого участка, изучить береговые утесы и дойти до водораздела.

Закончив работу возле этой базы, через два дня мы двигаемся дальше. Зыбь не утихла, и прибой все еще обрушивается на берег. Но льдин стало меньше: ветер их угнал к Шелагскому мысу.

Чтобы нагрузить шлюпку нашим снаряжением, мы ставим ее на якорь, затем осторожно отпускаем к берегу, так, чтобы корма слегка билась о дно. Два человека в высоких резиновых сапогах, поверх которых надеты непромокаемые штаны, доходящие до груди, таскают груз с берега через прибой.