Но наше положение теперь гораздо лучше, чем во время поездки к озеру. Воспользовавшись отсрочкой выезда, мы заготовили для всех рубашки из пыжика (весенний молодой олень) и настоящие северные «кукули» – спальные мешки из неблюя, молодого оленя осеннего убоя, вместо наших прежних холодных мешков из собаки и европейского тонкошерстного волка. Поэтому мы с Ковтуном чувствуем себя как в раю и дразним своих спутников неженками и домоседами. Только с четвертой ночевки мы начали останавливаться на ночлег у зарослей кустов и могли хорошо протапливать палатку.
Мы двигаемся вперед с утомительной, устрашающей медленностью, и достижение Большого Анюя независимо от того, даст ли Ионле оленей, становится сомнительным. С каждым днем мы проходим все меньше и меньше. Четыре дня идем до реки Лелювеем, впадающей в Чаунскую губу западнее горы Нейтлин. Здесь стоянка для отдыха грузовых оленей и усиленная работа для легковых, так как наши чукчи поедут в гости к чукче Лёлё, кочующему южнее в широкой долине реки.
Этот чукча – яркий пример того, как было трудно изменить быт чукчей. Лёлё был работником чукчи Котыргына (не того, у которого мы ночевали, а другого). Этот последний, по количеству оленей принадлежа к середнякам, тем не менее держал в своей власти всех окружающих чукчей и оказывал на них очень вредное влияние, проводя чисто кулацкую политику. По-видимому, он был также и тайным шаманом. В прошлом году между ним и Лёлё возник резкий конфликт: к работнику ушла вторая, молодая жена Котыргына и Котыргын избил обоих. Дело было передано в Чаунский районный суд, который приговорил Котыргына к принудительным работам, а его стадо решил разделить между двумя его работниками, не получавшими много лет достаточного вознаграждения.
Котыргын был доставлен в Певек, где прожил всю зиму со своей старой женой, и работал по распиловке и доставке дров с берега в культбазу.
В мае 1935 года, соскучившись по тундре, он ушел с женой пешком в Чаун и далее к своему стаду. А его работники между тем отказались принять стадо и продолжали его пасти, считая его принадлежащим хозяину. Ввод во владение должен был произвести Укукай, как председатель нацсовета, и он вертелся между двух огней, боясь испортить свои отношения с чукчами и не решаясь настаивать на выполнении постановления суда.
Положение работников в чукотском стойбище не соответствовало положению их в классово более дифференцированном обществе.
Очень хорошо дореволюционный быт и общественное устройство чукчей описаны в монографии Богораза «Чукчи». По Богоразу, в стойбище кроме хозяина стойбища – владельца большой части стада («человек из главного шатра», «силач», «переднедомный») – жили обычно еще «товарищи по стойбищу», или «заднедомные». Обычно эти товарищи, или помощники, – обедневшие чукчи, большей частью родственники, которые со своим маленьким стадом, в десяток-другой голов, присоединялись к стаду хозяина. Они должны были пасти стадо, и за это он выдавал им время от времени по своему усмотрению оленей на еду и иногда выделял некоторое количество европейских товаров, полученных в обмен на проданные шкуры оленей.
Никакого договора с работниками не заключалось, и вознаграждение зависело исключительно от усмотрения хозяина и от оценки им работы. Поэтому, когда работники были не середняками (более независимыми, имеющими еще достаточно своих оленей), а бедняками, то хозяйственные соотношения выливались зачастую в настоящую беззастенчивую эксплуатацию. Работник получал мало пищи, вел со своей семьей полуголодное существование, ходил в вытертой одежде, которая почти уже не грела. На его долю доставались иногда и побои.
Еще хуже было положение бедняков, достигших последней стадии разорения и совсем не имевших оленей. Если они не смогли попасть в постоянные работники к какому-нибудь богачу, они скитались от одного стойбища к другому, жили из милости, тяжело работали и систематически голодали.
Лютом и Теулин, ехавшие с нами, были такими «товарищами по стойбищу» кулака Теркенто, но сохранили еще остатки независимости – несколько собственных оленей, которые сейчас остались в горах со стадами Теркенто. Хозяином этих оленей считался Лютом.
В нашем караване едут также жена и маленькая дочка старшего брата Теулина. Дочка сидит с матерью на нарте с очень серьезным видом; к этой же нарте привязана маленькая собачонка, жалкое воплощение могущественной силы, которая должна охранять нас от злых духов.
Каждое утро начинается обычной ловлей оленей. Но теперь нарт много, из них делается громадный полукруг, в него загоняется около сотни оленей. Мы все участвуем в этом важном деле: чем быстрее будет окончена запряжка, тем скорее мы двинемся. Даже маленькая девочка – ей всего года четыре – становится в ряд и замахивается на оленей ремнем. Одна лишь собака уныло сидит у своей нарты и старается спрятаться от многочисленных копыт, снующих мимо.
С каждым днем олени устают все больше и больше. Уже с середины дневного перегона начинают падать упряжные олени, их заменяют свежими из стада. Потом в стаде остаются лишь одни неприрученные мясные олени, и приходится брать оленей из легковых нарт, а сами нарты связывают попарно. Люди понемногу приучаются идти пешком.
Легковой выезд, на котором я рассчитывал разъезжать к отдаленным утесам, мне приходится вскоре бросить: два оленя не в силах везти меня даже по дороге, накатанной караваном, а мне надо отъезжать в сторону по свежему снегу. Раз, когда мы с Перетолчиным отважились на такую поездку, нам пришлось самим вынести оленя из снега. Да, совершенно серьезно, бедный олень увяз в глубоком снегу, и нам пришлось протоптать ему дорогу и потом на руках вытащить его на твердый наст. После этого мы тотчас же вернулись на дорогу, я взял лыжи и отправился вдоль утесов пешком. А пустая нарта с трудом дотащилась до стана.
Мы поднимаемся по широкой долине речки Нетпнейвеем к подножию горной цепи, отделяющей Чаунскую губу от бассейна реки Раучуван (или «Большой бараньей»), впадающей в море западнее. Плоские холмы с обеих сторон покрыты блестящим белым покровом снега. Только отдельные черные утесы вдоль реки да узкая полоска кустов нарушают монотонную белизну. Даже животные здесь совсем белые: и куропатки, и зайцы, пока они сидят смирно, похожи на комочки снега. И только глаза и черные кончики ушей выдают зайца, когда он сидит между кустами и боязливо смотрит по сторонам.
Знаете, почему у полярного зайца черные кончики ушей? В юкагирской (одулской) сказке, записанной В. Иохельсоном на Колыме, рассказывается, как один коварный старик притворился мертвым. Старуха позвала зайцев на поминки, и, когда доверчивые зверьки собрались вокруг покойника и дверь избы была заперта, старик вдруг вскочил и бросился ловить зайцев. Зайцы стали выпрыгивать через трубу камелька и при этом испачкали себе кончики ушей.
Курицын очень пристрастился к охоте, уходит далеко от каравана и постоянно приносит на обед куропаток или зайцев, которые подпускают человека близко, потому что чукчи очень мало охотятся за ними.
25 марта мы все еще двигаемся по долине той же речки Нетпнейвеем, но чукчи говорят, что до стойбища Ионле недалеко. Сегодня они опять уезжают на двух легковых нартах: здесь где-то к востоку близко стойбище Рольтыгыргына, старшего брата (с нами младший, а хозяин нашего стада, хромой чукча, посетив нас возле Чауна, уехал вперед). И им обязательно надо съездить туда за каким-то делом. Обещая вернуться ночью, радостно уезжают через горы.
Но на следующее утро их еще нет, и в стане не видно никакого движения. Вероятно, это просто была уловка, чтобы дать оленям отдохнуть лишний день. Теулин и его жена спокойно сидят в своей яранге и на расспросы отвечают, что вряд ли сегодня удастся двинуться.
Только к вечеру с южных холмов скатываются нарты, и наши чукчи являются оживленные, довольные поездкой. Они выразительно рассказывают, что стойбище оказалось очень далеко и, подумайте только, пришлось ночевать на снегу. Это самое ужасное, что может сказать чукча о дороге. Но потом мы встретили Рольтыгыргына совсем недалеко, на той же речке, по которой мы шли, и перестали сочувствовать страданиям этой мифической ночевки.
