— Если ты об этом думаешь, то я никого убивать не собираюсь, — прервал его мрачные мысли Томми. — Стоит еще тратить жизнь на этого Уилбура. Это же просто исчадие рода человеческого, но я могу его стерпеть.

Время свидания подходило к концу. Они снова заговорили о бейсболе, и, когда Томми стал снова собираться в камеру, Тедди стало легче. Бейсбол был именно такой темой, которую им удавалось легко начать и легко бросить. Почти все остальные темы возвращали их к тому факту, что Томми был в тюрьме, а Тедди — на свободе.

— Кому-нибудь что-нибудь передать? — спросил Тедди перед уходом.

Почти тут же он пожалел о своей несдержанности. Зачем было задавать этот вопрос? Томми только головой покачал. Он ни о чем не расспрашивал — ни о смерти генерала, ни о похоронах, ни о том, как все это вынесла бабушка, ни об их отце, ни о Мелани, ни о том, как ей живется там в Калифорнии, — ничего и ни о чем.

Подъезжая к дому, Тедди на какой-то миг рассердился на Томми за то, что тот так себя ведет и ничего о себе не хочет сообщить или раскрыться настолько, чтобы хотя бы позволить себе спросить, как там на свободе живут его родные. Миновав один из поворотов на шоссе и не доехав до следующего, Тедди почувствовал, как злость в его душе уступает место грусти. Такое с ним бывало всегда. Злость не оставалась в его сердце надолго. Бывали дни, когда ему совершенно определенно было за что сердиться на Джейн, но он никогда не был уверен, что при этом злость охватывала его всего целиком. Кто его знает, может быть, он просто вообразил, что это была злость?

Как только он перестал сердиться на Томми, Тедди стало грустно, так грустно, что он стал спрашивать себя, справится ли он с ней на этот раз и не сойдет ли с ума от всего этого? Грусть вызывала в нем какой-то трепет и волнение с изрядной долей беспокойства. Иногда, возвращаясь домой из тюрьмы, он начинал тревожиться, что не сможет доехать до дома. А вдруг развалится аркада объезда, или отвалятся сразу два колеса, или начнется наводнение и его снесет с дороги в болото? Он прекрасно понимал, что все эти тревоги были необоснованными, что аркады вовсе не собирались разваливаться, а если бы одно или два колеса и в самом деле отвалились, он наверняка успеет затормозить, прежде чем произойдет какая-нибудь трагедия. Он всегда ездил в крайнем правом ряду, чтобы можно было быстро съехать с дороги, если и в самом деле что-нибудь произойдет.

Но хотя это были смешные опасения, нельзя было отрицать, что они сильно его беспокоили. При этом он начинал дрожать всем телом. В какой-то мере это можно было объяснить тем, что ему страшно не хотелось возвращаться домой, где придется разочаровать всех, кто ждал от него каких-нибудь сообщений. Либо придется лгать — а это ему удавалось неважно, — либо признаться, что Томми опять ни о ком не спрашивал и никому ничего не передавал. Или Томми и в самом деле было все безразлично, или ему не хотелось, чтобы кто-нибудь из них знал, что это не так.

— По сравнению с ним ты еще такой малыш, — сказала Джейн, когда Тедди наконец добрался до дому. Она злилась на него, и это бывало часто после того, как он ездил в тюрьму. Он всегда возвращался с головной болью, такой бледный и так сильно дрожал, что едва доползал до постели. Шишарику сразу становилось ясно, что пане нездоровится, и он хватал лягушонка Кермита и удалялся с ним в шкаф, где они могли обниматься и он мог что-то нашептывать Кермиту на никому не понятном кермитском языке. Это могло продолжаться часами. Джейн всегда укладывала Тедди в постель, клала ему на лоб лед, растирала живот и ждала, когда он перестанет дрожать и в глазах у него появятся признаки жизни. То, что обычно начиналось, как курс лечения, заканчивалось обычно прелюдией к сексу. Даже не давая Тедди окончательно прийти в себя, Джейн начинала сердиться. Она терпеть не могла, что Томми, находившийся в тюрьме за семьдесят миль отсюда, словно затягивал в себя ее мужа своей холодностью и высокомерием. Ей хотелось вернуть Тедди себе, и это было мощнейшим сексуальным стимулом. Только в постели она могла отнять его у Томми. После этого Тедди всегда исцелялся, но тогда Джейн никак не могла унять свою дрожь.

— Да, головную боль ты умеешь лечить как никто другой, — сказал Тедди, думая, что теперь можно было бы выманить Шишарика с его приятелем Кермитом из шкафа. А вдруг они захотели бы забраться к ним в постель и послушать сказки о коте Редди?

— Я не хочу, чтобы ты опять ездил в эту тюрьму, — заявила Джейн. С сексом или без него, ей эти поездки совершенно не нравились. Пока это продолжалось, она не чувствовала себя в безопасности.

Пэтси не переставала повторять себе, что ничего из этого не выйдет, однако охоты на Джерри Брукнера не прекращала, подолгу просиживая в засаде у кафетерия «Джамайла». После того как они съездили в Голвестон, она стоически выждала две недели, но потом однажды в послеобеденный час решила, что гордость можно проглотить. В конце концов, решила она, гордыня — это анахронизм, и духу времени не соответствует. Дух времени позволял женщине даже приударить за мужчиной, если ей того хотелось.

Вот ведь Аврора Гринуей взяла да приударила за Джерри, хотя сама всю жизнь презрительно косилась на Пэтси и читала ей морали. Но как только сама пожелала прибрать Джерри к рукам, то, не размышляя ни минуты, просто сделала это.

Если для Авроры это было в порядке вещей, то чем она хуже? — решила Пэтси и вновь начала каждый день в послеобеденные часы курсировать у стоянки кафетерия. Когда его фургон появлялся на стоянке, она победным маршем входила в кафетерий. Он обычно бесцельно глазел на замороженные продукты, разложенные на витрине, и размышлял о том, сколько же ему купить помидоров, или же в торжественном молчании созерцал баночки с разными сортами горчицы. Джерри обычно пожирал кучу бутербродов и любил попробовать с ними какой-нибудь новый вид горчицы.

— Давайте притворимся, что играем, — сказала Пэтси, дождавшись его в засаде уже во второй раз. — Называется игра «Поймай Джерри в кафетерии». Я — охотница, и охочусь я за вами. Правила очень простые. Если я ловлю вас, вы приглашаете меня куда-нибудь.

Джерри, похоже, был слегка польщен.

— Наверное, это забавная игра, — сказал он. — И как часто мы будем играть в нее?

— Периодичность — дело охотника, — пояснила Пэтси. — Играть будем, когда у меня будет желание.

— Похоже, у добычи не так уж много ходов, — сказал Джерри.

— Ну, почему же! Это же не единственный кафетерий в Хьюстоне. Если вы не хотите быть добычей, покупайте свою дурацкую алжирскую горчицу где-нибудь в другом месте.

Вечером после второй засады они поехали в Остин и взяли на ужин мясо на вертеле в ресторанчике в Дриппинг-Спрингсе. На стоянку они вернулись часа в три ночи. Опять у люков разгружались огромные продуктовые грузовики. Они провели вместе уже десять часов и проговорили все это время почти без умолку. По дороге в Остин разговор зашел об искусстве. Джерри любил бывать в музеях и галереях и побывал уже во многих, но у него не было никаких убеждений в отношении искусства. Он любил плавно дрейфовать от одной картины к другой, пока не натыкался на ту, что нравилась ему больше других, после чего, постояв перед ней с минуту, продолжал дрейфовать дальше.

— В этом вы весь — мистер Дрейф, — сказала Пэтси. — Всегда только смотреть и никогда не прикасаться! Зачем вы тогда ходите в галереи, если относитесь к искусству, словно рядовой прохожий?

— Наверное, мне просто нравится бывать в них, это такие красивые здания, — сказал Джерри.

— Ну-ка, назовите мне хоть одно красивое здание, — потребовала Пэтси.

— Да вот хоть музей Менила, — сказал Джерри. Это был новейший музей в Лос-Анджелесе.

— Признаю — это самое красивое здание, — согласилась Пэтси.

— Вы признаетесь через силу. Почему? — спросил Джерри.

— Потому что я накричала на вас и мне неприятно соглашаться с тем, что вы теперь говорите.

Джерри ничего не ответил, но на его лице появилась печальная улыбка.