— Колдун появился, а я его про… прозевал. — Шеф явно хотел выдать что-то покрепче, но в последний момент все-таки сдержался. — А мог еще во время войны догадаться. Когда в конце девятьсот четвертого тебя снарядом убило, а через неделю…

— Еще одного из наших, — кивнул я. — А потом еще троих, последнего в Петербурге около двух лет назад. Этот гад уже тогда подчищал, поляну себе готовил. Знал, зараза, что мы его достанем.

Теперь, когда в моей дважды простреленной из «нагана» голове лежала вся нужная информация, картина складывалась легко и непринужденно. Можно сказать, сама собой, и от шефа я ожидал разве что каких-нибудь подробностей. Воспоминаний человека, который, в отличие от меня, прожил в мире за Прорывами не одну сотню лет — с самого рождения. И лично наблюдал творящийся там бардак. И пусть последние два года ему пришлось провести здесь, среди нечисти и руин, я определенно не отказался бы от подсказки.

Хоть чего-то, способного пролить свет на истинную личность колдуна… Или хотя бы на его цели.

— Вон как ты все красиво разложил… Голова, — вздохнул шеф. — А я, дурак, не догадался даже, пока меня самого не нашли.

— В Муроме, — подсказал я. — Ты видел колдуна?

— Если бы видел — пожалуй, сейчас бы с тобой тут и не сидел… Шпиков он за мной отправил, из самого Петербурга. Они, наверное, сами меня найти не ожидали, случайно в тот кабак зашли. И приказа брать, наверное, не было. — Шеф поморщился. — Так нет, полезли зачем-то… Куда им вдвоем против меня?

— Муромский потрошитель, — вспомнил я газетный заголовок. — Наслышан, наслышан.

— Да тьфу на тебя! Я поначалу и вовсе не заподозрил даже. Ну, надо государевым людям бумаги проверить — значит, надо. А потом гляжу, пока один с паспортом моим ковыряется, второй уже финку достал. И заходит со спины, паскуда…

— А ты чего? — зачем-то поинтересовался я.

— А я его на пол, второго мордой об стол — и бежать. — Шеф пожал плечами. — Чего еще делать было?.. Только потом узнал, что обоих насмерть положил.

— После этого тебя стали искать по всей стране. — Я на мгновение задумался, вспоминая вырезки из газет и полицейские записи, которые мне раздобыли Фурсов с Петропавловским. — Полагаю, примерно тогда ты и задумался, кому могло понадобится избавиться от стариков вроде нас.

— Ты меня уж совсем-то за дурака не держи, — буркнул шеф. — Об этом я задумался раньше, еще до того, как вернулся из Японии. Но сыскарей-то за мной прислали из Петербурга, а слухи всякие тогда уже ходили, с полгода точно.

— Один плюс один — это два. — Я плюхнулся на скамейку рядом. — Наш колдун как раз тогда вовсю подминал под себя столичную знать. И заодно понемногу убирал всех, кто мог представлять для него опасность… Даже удивительно, что тебя нашли одним из последних.

— Меня не так просто найти, — отозвался шеф. — Особенно когда я сам этого не хочу. Но после Мурома я очень даже хотел.

— И приехал в Петербург, насколько мне известно.

Боевой старец, несмотря на сотни лет за плечами, не всегда соображал быстро. Порой слишком уж верил в лучшие человеческие качества и за всю свою немыслимо долгую жизнь так и не научился хитрить, обманывать и разгадывать чужие планы. Случалось ему оказываться и чересчур медлительным, но когда доходило до дела, остановить шефа было уже невозможно. Он действовал в лоб и предпочитал переть напролом, дополняя запредельную силу запредельным же упрямством.

Расколов нехитрый ребус с подосланными шпиками, шеф тут же направился в столицу. Где его, конечно, уже ждали: я не стал уточнять детали, однако почти не сомневался что георгиевцев подняли по тревоге на Прорыв чуть ли не в первую же ночь. Туда же, где сыскари искали страшного Муромского потрошителя.

По странному стечению обстоятельств.

Вряд ли тогда колдун уже носил личину Геловани — иначе все, пожалуй, сложилось бы иначе. Но в ту злосчастную ночь от рук шефа пострадал еще настоящий Виктор Давидович. И около дюжины полицейских и солдат.

— Осторожнее надо было, — поморщился я. — Знал ведь, небось, что ловушка — и все равно в самое полымя полез. Как всегда.

— А мне, Владимир, терять тогда уже нечего было. Я еще в Муроме решил, что эту гадину достану и удавлю — и сам богу душу отдам. — Шеф сжал кулаки. — А на деле оно вон как вышло…

— И тогда ты удрал в Прорыв. — Я потер отросшую щетину на подбородке. — Разумный ход, я бы и сам лучше не придумал… Но почему остался здесь? Почему не вернулся, почему не нашел остальных, почему…

— Некого там искать, Владимир.

Шеф оборвал меня тихо, почти незаметно. Без криков и злобы, без всего того, что обычно бросают в ответ на несправедливый упрек. Не огрызнулся, а просто констатировал факт и дальше продолжил так ровно, будто все это случилось не с ним, а с кем-то другим — невесть когда.

— Никого из наших не осталось. Всех сожрал, паскуда, — проговорил он вполголоса. — А я до него так и не дошел. Он ведь не просто так, а за людьми прячется. Я как сейчас лица этих солдатиков помню, которые меня брать приходили. Совсем пацаны еще, мы таких в каждую войну в атаку водили… Они же как дети мне все! Наши, свои люди, понимаешь⁈

Под конец шеф все-таки сорвался. Не перешел не крик, не начал трясти кулаками, даже голоса почти не повысил — но чем-то невидимым и неслышным хлестнул так, что у меня в груди тут же поселилось тоскливое чувство… Будто кто-то крохотный, слабый и беспомощный, но очень упрямый вдруг принялся скрести коготками изнутри по ребрам.

— Понимаю, — так же тихо ответил я. — У нас ведь тоже такое было, Игорь… Через восемь лет только.

— Революция? — догадался шеф. — Про которую ты рассказывал?

— Она самая. — Я оперся лопатками на чуть влажную холодную стену. — Одни против других, и все свои, со всеми бок о бок и в японскую войну, и с немцами тоже… Знатно тогда нас трясло, Игорь. Из одной семьи братья уходили: старший за белых, младший за красных, а средний — в лес с обрезом.

— А ты за кого? — Шеф рывком поднялся и, подхватив автомат, зашагал к стене напротив. — За этих за других?

— Да ни за кого. — Я пожал плечами. — Когда в Петербурге брали штурмом Зимний, я на фронте был, под Галичем. Там и остался, даже когда мир подписали.

— В Галиче? — зачем-то уточнил шеф.

— В Бресте. Сначала в госпиталь лег, демобилизовался по ранению… Женился даже, — усмехнулся я. — Почти год прожил тихо. По тем временам, считай, как целый век.

— Тоже, выходит, удрал от греха подальше. А еще у меня спрашиваешь — зачем, зачем… Затем. — Шеф смерил меня недовольным взглядом и снова отвернулся. — А дальше что было?

— А дальше обратно в ружье. — Я встал с лавки и направился следом за шефом, который как раз устроился за верстаком и принялся лязгать металлом, разбирая автомат. В девятнадцатом году наши с поляками по-новой закусились.

— Наши? Это которые?

В голосе шефа прорезались ехидные нотки. Впрочем, он не собирался подначивать меня — похоже, действительно хотел узнать, чью сторону я в конце концов выбрал после того, как бывшая Российская Империя раскололась на куски и с головой нырнула в омут гражданской войны. Еще со времен киевских князей мы старались не участвовать в междоусобицах.

Будто это хоть когда-то бывало возможно.

— Наши — это наши, — буркнул я. — И надо мне тут. Два года бодались. Потом Афганистан, потом Китай, потом снова немцы…

— Да уж. Чудное дело, Владимир. Это что ж, получается, у нас тоже все это будет?

— Не хотелось бы, — вздохнул я. — Только сейчас нам с тобой и без поляков с немцами работы хватит.

— Да какая уж тут работа. — Шеф легонько ударил ребром ладони по ствольной коробке, вытряхивая застрявшую деталь. — Мне в тот мир обратно ходу нет.

— Да не ищет тебя там никто! Давно уже мертвым объявили, даже в газетах писали. — Я уселся на край верстака. — Еще в седьмом году. Вылезешь обратно — не заметят даже.

— Заметят, Владимир. И искать не перестали. — Шеф отодвинул железки и грузно облокотился на столешницу. — Думаешь, ты первый по мою душу сюда пришел?