— Как вам будет угодно, — устало отозвался Дельвиг. — Просто делайте свою работу. Полагаю, здешним жителям нет большого дела до того, кто отдает приказы.

— Однако до это есть дело мне, ваше преподобие. — Поручик демонстративно убрал «наган» в кобуру, явно не собираясь заниматься ничем полезным. — И его высокоблагородию капитану. Сергей Иванович едва ли будет доволен, узнав, что я позволил командовать человеку с репутацией, подобной вашей.

— Вы желаете в чем-то обвинить меня, милостивый сударь?

В голосе Дельвига прорезались стальные нотки и, хоть он и даже не пошевелился, во дворе-колодце явно похолодело. На мгновение вокруг стало так тихо, что я услышал недовольное сопение прямо у себя над ухом. Похоже, шефу тоже не понравились манеры выскочки-офицера. Настолько, что он едва сдерживался, чтобы не приняться воспитывать дерзкое молодое поколение так, как это было принято в старину.

До того, как Жалованная грамота императрицы Екатерины отменила всяческие телесные наказания лицам благородного сословия.

— Ничуть, ваше преподобие. — Поручик явно струхнул, но не мог позволить себе потерять лицо перед солдатами, поэтому все-таки продолжил: — Я лишь исполняю свой долг.

— Ну так исполняйте, Сергей Константинович. Займитесь делом. — Дельвиг повернулся к Прорыву и начал совершать пассы руками, очевидно, потеряв к бессмысленному спору всяческий интерес. — Смею вам напомнить — нашим общим делом.

— Разумеется. — Поручик склонил голову. — В сущности так ли важно, что ваша служба подчинена власти самого Господа Бога, а моя — земному государю и…

— И лично его сиятельству князю Геловани, — усмехнулся Дельвиг. — Разве вас самого не смущает, что гвардия отныне относится к полицейскому ведомству? Или славные Георгиевские солдаты и офицеры уже считается не военными, а жандармерией?

В определенных кругах подобное, пожалуй, непременно посчитали бы за оскорбление. Не то, чтобы служба в отдельном полку, подчиненному канцелярии его величества, считалась чем-то зазорным, однако статус «георгиевцев» был неизмеримо выше еще со времен Петра Великого.

Впрочем, поручика это, похоже, не слишком-то беспокоило.

— Какая разница? — огрызнулся он, разворачиваясь к арке. — В конце концов, это может быть и временной мерой, ваше преподобие. Исключительно для поддержания порядка перед праздником.

На этот раз Дельвиг не ответил. Только чуть реще обычного дернул руками, затягивая остатки Прорыва, сплюнул на землю и зашагал следом за остальными.

— Ишь ты, языкастые какие, — едва слышно проворчал шеф, когда топот ботинок и сапог стих снаружи на улице. — И как только до драки не дошло… А что это хоть за праздник такой?

— Именины наслед… то есть, его величества императора Ивана Александровича, — поправился я. — И мы туда, кстати, тоже наведаемся.

— Проходим, судари. Не задерживаемся!

Шеф грозно сдвинул брови и легонько топнул здоровенным сапожищем по мостовой, подгоняя зазевавшихся гимназистов. Видимо, вживался в образ, хотя и без того смотрелся в высшей степени убедительно. Раздобыть форму городового с финансовыми возможностями Петропавловского не составило особого труда, да и фактура подобралась в самый раз.

Начищенная до блеска портупея, фуражка, белый китель, бляха, кобура и шашка на боку — все как положено. Сегодня в центре столицы собралась не одна сотня блюстителей порядка. Крепких, степенных и бдительных, по большей части из отставных солдат, егерей или военных моряков. Шеф выделялся среди них разве что движениями: слишком легкими и плавными для человека разменявшего шестой, а то и седьмой десяток — с виду. Чуть завивающиеся кверху усы и аккуратно подстриженная борода еще не успели вернуть прежней окладости и пышности, однако уже выглядели куда лучше, чем в день нашей первой встречи.

Свежий осенний воздух, чистая вода и отсутствие вокруг кровожадной нечисти и мертвого камня, фонящего всеми видами излучения, определенно шли старику на пользу. Едва ли даже самый могучий Талант мог в полной мере обратить вспять старение и вернуть шефу годы, которые он провел по ту сторону Прорывов, теряя изрядную часть отпущенной ему почти-вечности. Однако здоровье к нему понемногу возвращалось: расправлялись плечи, выпрямилась устало сгорбленная прежде спина, щеки больше не отливали на солнце мертвенно-серой бледностью, и даже в бороде среди седых нитей как будто снова появились темные.

С нашего возвращения из мертвого города не прошло и двух недель, и я не мог не заметить, как быстро разочарованный, измученный и больной старец превращается в себя прежнего. И вряд ли дело было в том, что я буквально за шиворот выволок его обратно в этот мир или нашел нужные слова. Железобетонные аргументы, увещевания, мольбы и даже попытки надавить на самое сокровенное едва ли принесли бы хоть какую-то пользу, вздумай шеф упереться намертво.

К счастью, он не сломался. Просто слегка заржавел, ненадолго забыв о том, кем и для чего стал еще в незапамятные времена. И теперь снова рвался в бой, чтобы завершить то, что два года назад не смог даже толком начать.

Не то, чтобы я не разделял настрой шефа, однако даже теперь, когда нас стало двое, задача разобраться с колдуном едва ли так уж сильно упростилась. Совместные силы двух древних вояк способны свернуть горы, но на стороне врага было кое-что посерьезнее.

Жандармы и «георгиевцы», которых в преддверии праздника переподчинили статскому ведомству — и явно не просто так. Несколько гвардейских полков, расквартированных в столице, целое полчище тайных и явных союзников, положение и, конечно же, почти безграничное доверие юного императора. С такими козырями колдун крепко держал в руках весь Государственный совет, и вряд ли даже великие князья обладали хотя бы половиной его нынешних полномочий — и официально подтвержденных указами, и уже тем более фактических.

Между нам стояли сотни и тысячи вооруженных, отлично обученных и, что куда важнее, безмерно преданных своему герою людей. После «покушения», закончившегося моей гибелью и избавлением столицы от угрозы, князя Геловани охраняли едва ли менее тщательно, чем императорские покои. И даже сейчас его сиятельная особа еще не появилась на публике, а оставалась где-то там, за воротами Зимнего.

А мы с шефом застряли посреди толпы на Дворцовой площади, пробившись немногим дальше Александровской колонны. Он в костюме городового, я — прикинувшись хромоногим попрошайкой. Грязным, с неровной жиденькой щетиной на подбородке и щеках, в затасканной до дыр куртке не по размеру и кожаном картузе, надвинутом чуть ли не до самого носа. Маскировки лучше было и не придумать: блюстители порядка то и дело гоняли грозными окриками, беднота не обращала внимания, а господа и дамы посолиднее и вовсе будто смотрели сквозь меня. А если и замечали по соседству жалкого калеку-оборванца, то лишь из-за опасение за содержимое собственных карманов.

Одна сердобольная старушка даже перекрестила меня и сунула в руку кусок черствого пирога с капустой. Я изобразил учтивый поклон, пожелал благодетельнице доброго здравия и, жуя внезапное угощение, принялся дальше пробиваться сквозь ряды тех, кто пришел поглазеть парад. Сомнительный облик и запах, исходивший от куртки, отпугивали почтенную публику, и поначалу я изрядно опережал шефа. Но чем дальше, тем больше густела толпа, и в конце концов мы почти сравнялись. Шума и людей вокруг стало столько, что можно было разговаривать чуть ли не в полный голос, не боясь, что нас подслушают.

— Да уж… Изменилось тут все, Володька. — Шеф в очередной раз огляделся по сторонам. — Вроде и красиво, а вроде… Будто гнилью какой пахнет.

Лучше бы не сказал никто. Моему старому товарищу всегда недоставало наблюдательности и способности чувствовать тонкие колебания эфира, я наверняка успел заметить втрое больше деталей и мелких странностей, однако саму суть он уловил точнее некуда: за время моего отсутствия Петербург изменился.