Тесто явно лежало несколько дней: успело зачерстветь, размякнуть от дождя, снова зачерстветь и снова размякнуть, и ко всему прочему еще и покрылось плесенью, однако и такое кушанье показалось божественным нектаром. Я будто и не пробовал ничего вкуснее… Во всяком случае, в этом мире. После ограбления еще пары могил мне пришла в голову мысль выбраться с кладбища на берег и попытался спуститься к реке. Примерно половину пути удалось одолеть без приключений, но потом непослушная нога все-таки подвела: я шлепнулся, выронил костыль и съехал по траве вниз.

И там, не вставая, перевернулся на бок, зачерпнул ладонями мутной и пропахшей нечистотами воды и выпил. Проглотил все до последней капли, вместе с песком, травинками и, кажется, даже дохлой мухой. Снова зачерпнул, снова выпил, и так раз десять, не меньше. И только после этого заставил себя перестать глотать живительную влагу и кое-как умыл лицо и руки. А потом, подумав, плюхнулся в Смоленку целиком. Дно сердито зачавкало под ногами, и я утопил сначала один белый тапок, а за ним и другой, оставшись босиком.

Зато смог кое-как отмыть от грязи волосы и одежду. Конечно, похоронный костюм — рубаха на завязках и грозящие отправиться следом за тапками штаны без пояса — едва ли годился для прогулки по улице, однако за неимением лучшего его все же следовало привести в порядок.

В общем, где-то через четверть часа я выбрался на тот берег Смоленки. Замерзший, уставший даже чуть больше, чем был до водных процедур, зато хотя бы относительно чистый. К счастью, день еще только вступал в свои права, так что наблюдать за моим купанием оказалось некому. Разве что тем, кто упокоился по обе стороны реки — но все они, как и положено покойникам, уж точно не спешили болтать.

Проковыляв с полсотни метров вдоль кладбищенской ограды, я нашел лаз с парой выломанных прутьев и пробрался внутрь. У богатых склепов или мраморных ангелов еда почти не попадалась — едва ли у их благородий часто находилось время навестить покойную родню. Зато у первого же надгробия попроще я устроил себе самое настоящее пиршество: кто-то не поленился принести не только конфеты с баранками, но и несколько яиц, завернутых в кулек.

Я разжевал и проглотил их вместе со скорлупой — кальций пригодится костям, которые только-только начали срастаться. Конечности как будто понемногу приходили во вменяемое состояние, но о количестве сломанных ребер я мог только догадываться. И это не считая пальцев, дырок в черепе и…

— Мишка… Мишка, это ты, что ли?

От неожиданности я едва не подавился. Сгорбленный старичок, сидевший на лавочке около соседней могилы, в тени деревьев казался одной из кладбищенских скульптур. Неудивительно, что мой пока еще единственный исправный глаз не заметил его, пока смешная угловатая фигурка не поднялась и не заковыляла в мою сторону, опираясь на клюку.

— Ишь, стервец… Опять за свое?

— Я не Мишка, — буркнул я.

Не знаю, кем приходился старичку этот самый Михаил, но отвечать за чужие прегрешения у меня не было никакого желания. Как и разговаривать хоть с кем-то прежде, чем получится раздобыть сносную одежду. Первый же городовой или будочник непременно пожелает узнать, куда направляется подозрительного вида гражданин в похоронной рубахе. Да и гражданских тоже следует остерегаться… даже самых безобидных на первый взгляд.

Я развернулся и собрался было ретироваться, но старичок с неожиданным проворством вдруг поймал меня за плечо.

— Погоди. Погоди, сынок… Ты уж прости, что я тебя сослепу перепутал, — проговорил он. — Тут ведь толком и не разглядеть, а ростом больно на нашего Мишку, паршивца, похож.

Зрение у старичка действительно было так себе: он щурился и забавно вытягивал шею вперед, пытаясь разобрать, что именно на мне надето, но, похоже, так и не смог.

— Ну куда ты собрался? Тут, сынок, стесняться нечего. Бери, кушай, сколько душе угодно. — Старичок постучал клюкой по ближайшей могиле. — Покойным оно уже без надобности, а живому человеку на пользу.

Я не стал спорить, взял с краешка плиты очередную черствую баранку и принялся жевать, понемногу отступая. Хотя бы в тень дерева — туда, где сердобольному и словоохотливому дедуле будет сложнее распознать мое облачение.

— Физиономия-то у тебя, гляжу, вся побитая… Да и босой еще. — Старичок ткнул клюкой в землю рядом с моей ногой. — Это кто ж тебя так, родимый?

— Ограбили, — не задумываясь, соврал я. — Ночью на мосту по затылку дали. Обобрали и к реке сбросили. Видать, думали, что мертвый.

— Что ж за люди такое сделать могли? За сапоги и кошелек душегубством заниматься! — Старичок сердито нахмурился, но продолжил уже тише: — Ты ж молодой еще совсем, такого тронуть — никакой совести не иметь. Даже звери дикие и те добрее будут.… Видать, совсем в Петербурге народ страха божьего без государя лишился.

— Как это — без государя? — переспросил я. — А что?..

— Крепко ж тебя стукнули, сынок, раз такое спрашиваешь. Неужто не помнишь? — Старичок покачал головой. — Третьего дня, в субботу, Александра Александровича, царя-батюшку нашего убили.

— Убили⁈ — Я едва не подпрыгнул на месте. — Кто?.. Как⁈

— Не знаю, сынок, — вздохнул старичок. — Но одно ясно, что дело там вышло темное. Александр Александрович, хоть и в годах, а человек исключительного здоровья был. А значит, сам помереть ну никак не мог!

С этим я спорить не стал, однако сама по себе новость могла означать… почти что угодно. В последнее время в столице творилось слишком много всякого, разного и недоброго, так что даже внезапная кончина государя меня не слишком-то удивила.

— А Александр Александрович… он от болезни богу душу отдал? — осторожно поинтересовался я. — Или стреляли? Или?..

— Сначала говорили, что от болезни. Но где ж это видано, чтобы вот так, за один день человек сгорел, да еще и из благородных… Вот что я тебе скажу, сынок. — Старичок огляделся по сторонам и заговорщицки прошипел: — Это его колдун убил! Тот самый, про которого в газетах писали.

— Князь Сумароков?

— Да кто ж тебе точно скажет… Может, он, а может, и другой кто. — Старичок развел руками. — В газетах сейчас чего только не напишут. Всякий скворец на свой лад поет, а спроса с них никакого — вот и выделываются, кто как может… А пойдем-ка почитаем, сынок.

— Ч-что?..

— Пойдем, говорю, газету почитаем. Там как раз про все это и должно быть. — Старичок ухватил меня под локоть и потянул. — У тебя глаза помоложе моих, разберешь. Заодно и позавтракаем.

Не то, чтобы мне так уж хотелось идти невесть куда, да еще и в похоронной рубахе, однако еда — нормальная, полноценная трапеза, а не украденные с могилы черствые баранки — определенно не повредит. Как и газета, и чем свежее, тем лучше. Капитан Владимир Волков был не такой уж значительной фигурой, так что про его гибель уже наверняка сообщили все, что следует, однако смерть государя — событие масштабное. А если в деле еще и замешан колдун или очередной политический заговор, столичным писакам хватит работы до самой зимы.

Старичок потащил меня не к выходу с кладбища, а наоборот, в самую глушь. И я уж было начал подозревать неладное, как могилы с деревьями вдруг расступились, и мы вышли к храму. В этом мире церковь Смоленской иконы Божьей Матери расположилась не на привычном месте, а метров на двести дальше от реки — там, где в начале века должны были уже построить часовню блаженной Ксении Петербургской. Но почему-то не построили. То ли юродивую похоронили в другом месте, то ли ее судьба вообще сложилась иначе.

— Пойдем, сынок. — Старичок бодро застучал клюкой вдоль каменной стены. — Тут стесняться нечего — в божьем доме для всякого место найдется.

Похоже, мой спутник то ли трудился при церкви, то ли вообще обитал прямо здесь, на кладбище. Но на батюшку или монаха походил мало: рясу не носил, да и изъяснялся слишком уж просто для священнослужителя. Однако положенное православному христианину милосердие проявлял, пожалуй, даже чересчур ретиво: затолкал в какую-то комнатушку и разве что не силой заставил проглотить две тарелки супа. Холодного, жидковатого, явно сваренного день или два назад, зато неожиданно-вкусного и питательного.