Возле длинного стола, обильно и богато накрытого, двое с бутербродами в руках беседуют живо, увлеченно, не обращая внимания на вновь вошедших. Один, не глядя, цапнул со стола бутылку с длинным горлышком, отпил прямо из бутылки, как харьковский грузчик, второго это не смутило, воспользовался паузой, чтобы проглотить остаток бутерброда, потом снова заговорил быстро и часто.

Второй оглянулся, на меня в упор взглянули острые, как ножи, глаза. Это был крупный костлявый мужчина с холодными проницательными глазами. Он весь показался мне из костей, но худым не выглядел, кости широкие, плотные, да и череп просто бычий.

– Осваиваетесь? – спросил он. – Я – Борко Живков. Надеюсь, слышали. А вы господин Владимир Факельный?.. Как вам здесь?

– Непривычно, – признался я.

– Что именно? – осведомился он живо.

– Коллекционный «Кумар» из горла – это круто, как говорят мальчишки…

Живков оглянулся на собеседника, отмахнулся.

– Это Ноздрикл. Он не отличает коллекционное от ординарного, что для грека просто чудовищно. Впрочем, какой он грек…

– А кто?

– Да все мы такие греки, – сказал Живков хмуро. – В Греции еще во времена славянского нашествия греков было меньше одного человека на сто славян, а потом еще турки и всякие-всякие народы…

– Турки тоже разбираются в винах, – заметил я.

– Так я ж говорю, еще и всякие-всякие. Славяне, к примеру, больше разбираются в водке, а курды, их уже в Греции треть, – так и вовсе ничего не соображают. Правда, чего других хаять, я тоже в винах полный профан… А вы?

– Отличаю, – ответил я, – но с трудом… Здравствуйте, мистер Ноздрикл!

Ноздрикл пожал руку, засмеялся коротким сухим смехом, но глаза его уставились поверх моего плеча. В них отразился мрачный восторг. Я оглянулся, Кристина приближается, словно светясь вся изнутри, в глазах восторг и восхищение, а во взгляде, который бросила на Живкова и Ноздрикла, отразились испуг и преклонение.

Живков поклонился, бережно взял ее за пальчики и, низко склонившись, поднес к губам. Я видел, как Кристина уже напряглась, готовая выдернуть руку, но, видимо, сообразила, что этот страшноватый мужчина не перекусит ей пальцы, хотя зубы еще те, сдержалась, слабо улыбнулась.

– Как здесь… славно…

– Славно? – переспросил Живков. – Вот теперь, когда вы появились, теперь в самом деле славно!

Все обломилось в доме Смешальских, подумал я хмуро. Болгарин изображает галантного хранцуза, грек не разбирается в винах, а я вот возьму и не напьюсь, как надлежит русскому, чем всех удивлю, а то еще и вызову потрясение мировой экономики. И обрушу доллар, чего все страшатся… А может, в самом деле обрушить? Так сказать, порезвиться напоследок в старом мире?

На столах только самые дорогие из коллекционных вин и самые дорогие, редкие блюда. Здесь наконец-то обнаружились вдоль стен неподвижные, как статуи, официанты. Я уже начал подумывать, не самим ли убирать грязную посуду. Так, для экзотики. Или чтобы ощутить и себя людьми труда.

Из-за моего плеча неслышно появлялась рука в белоснежной перчатке, убирала пустые тарелки, ставила очередное блюдо, наполняла фужер. Кажется, я и Ноздрикл не одни здесь, кто достаточно равнодушен к особо знаменитым винам. Пьем то, что кажется вкусным, а положено это к рыбе или к мясу – об этом пусть помнят те, для кого мы придумываем законы, правила, мораль, этику и правила этикета. Смешно придерживаться этих правил тем, кто знает, с какой легкостью можно поменять их на противоположные, и все будут искренне считать, что именно так правильно.

Я неторопливо ел, отхлебывал из бокала прохладное вино, взглядом показывал Кристине, чтобы не стеснялась. Все эти владыки мира, как и я, в штанах носят гениталии, сопят на бабах, пыхтят и тужатся в сортире. Так что не стесняйся, ты пыталась затащить в постель не самого слабого из владык…

Кристина чуточку приободрилась. По лицам могучей шестерки я видел, что они все понимают. Да, мы – владыки этого мира. Это только простой люд все еще по старинке считает вершителями судеб президентов, канцлеров, даже королеву, папу римского и прочих коронованных или избранных, ха-ха, всенародным голосованием плебса, что за panem at cirzenses проголосует хоть за козу в президентском кресле.

Мы давно показали свою мощь. К примеру, пару сот лет один из нас написал пьесу «Висенте Овехуна», в которой феодал принуждает крепостную к исполнению ею обязанности первой брачной ночи. Разгневанные зрители сразу после премьеры пьесы разгромили имение ближайших аристократов, а потом пошли жечь их и дальше по стране, вешать, громить и вообще изничтожать как класс. Восстание не затихло, как ожидалось, ширилось и в конце концов привело к полной ликвидации того, что называем феодальными привилегиями.

Но и тот случай не научил относиться к писателям с достаточным почтением. Или осторожностью. Наверное, потому, что в массе своей писатели – достаточно тупые и недалекие твари, а нормальный человек судит по одному обо всех. Это, собственно, верно, но писатели – исключение. Ни один человек не может быть сильнее другого втрое или впятеро, а вот писатель может быть сильнее остальных своих собратьев, вместе взятых, в сто тысяч, в миллионы, в неизмеримое количество раз.

Слева от меня артистически работает ножом и вилкой Соммерг. Худое лицо серьезно, неподвижно, взгляд обращен в тарелку, но я знаю, что он видит и замечает все вокруг. Соммерг – не только инфист высшего класса, но последние пятнадцать лет возглавляет отдел Департамента социологических исследований. Он разработал концепцию переноса мишени, когда противник бросает все силы на достижение заведомо ложных целей.

В частности, он подхватил полузабытые в старой России экзотические поиски родины ариев и сумел еще в Советскую эпоху навязать эту идею немалой части русской интеллигенции. Тогда шло глухое брожение, недовольство, надо было срочно взять его под контроль, и Соммерг под видом оппозиции режиму предложил внедрить подобную интерпретацию в идеи патриотизма. Мол, коммунизм стирает все различия, даже слово «русский» заменяет на «советский», но своих предков надо знать, а наши предки Рим спасли, а потом разрушили, пирамиды в Египте построили, и вообще арии – это даже не германцы, а самые что ни есть русские…

Провокация удалась блестяще. Целое стадо баранов ломанулось в услужливо распахнутые ворота. В солидных журналах появились глубокомысленные рассуждения о родстве русского языка с индоевропейским, а значит – мы древнее всех прочих народов, и этруски вон тоже русские, и Троя – родина русов, и Америку открыли русские… Это вызывало хохот в других странах, которые могли в доказательство своей древней культуры предъявить нечто больше, чем странную надпись из шести букв на глиняном черепке.

Сейчас Соммерг занимается проблемами религии, еще и поэтому я рассматриваю этого гада как одного из самых серьезных противников. В инфизме, инфизме.

Чуть дальше громогласно вещает прописные истины Челлестоун, с ним до крика спорит Лакло. Челлестоун – единственный среди нас нобелевский лауреат. Правда, не за инфизм, за тот еще премий не дают, ибо границы не очерчены, да и как-то еще не подвели базу под использование этого страшного оружия, не нарядили его в белые одежды ангела-миротворца.

Нобелевская за достижения в социологии, членство в половине академий мира, масса научных работ… но все-таки количество премий впечатляет. Кроме известных и весомых во всем мире, он ухитрился собрать и целую коллекцию экзотических, вплоть до Национальной премии Зимбабве за открытия в языкознании.

Ужин был достаточно легким. Сбалансированным и легко усваиваемым, чтобы успело перевариться до сна. Здесь, похоже, за своим здоровьем блюдут. Хотя, как иначе, все западники, а жизнь у населяющих Запад народов сейчас самая высшая из ценностей. Ничего, уже скоро…

Я запил соком, Кристина давно как школьница положила нож и вилку параллельно друг другу, только рукояти соответственно в разные стороны. Белая рука в перчатке тут же бесшумно убрала тарелку. Я сказал негромко: