Конечно, у них на руках есть мои характеристики, собранные компьютером за все годы, но эти шестеро могут составить вот прямо сейчас куда более глубокую характеристику. Они умеют получать и обрабатывать инфу, а у них было мое поведение за столом, отношение к вину, женщинам, обстановке, ответы на разные неожиданные вопросы, призванные меня раскачать, сломать защиту, показать таким, каков я внутри, настоящий. В этом случае имеет значение не только смысл моих ответов, но интонации, сопутствующая жестикуляция, что нередко бывает неадекватной и выдает истинное отношение, ведь язык дан человеку для сокрытия мыслей, а мимика… гм…

Словом, сейчас у них есть мой психологический портрет, самый новейший, созданный не просто именно сегодня, но еще и лучшими инфистами мира. Вообще-то неплохой портрет, если я точно представляю, что они там вылепили. Более того, верный.

Будь я шпиёном, я бы сумел кое-что исказить в себе так, что комар носа бы не подточил. Фокус в том, что надо представляться не другой личностью, а просто из сотни черточек исказить в нужную сторону только две-три, ключевые, с виду совсем не важные. Такой портрет выглядит цельным, абсолютно верным, обещает легкую возможность манипулирования, но… не дает ее.

Но я – не шпиён и даже не разведчик. Эти шестеро сами невольно приподняли мое самомнение, и без того немалое, до небес. Я настолько силен, по крайней мере ощущаю, как супермощь брызжет у меня даже из ушей, что даже не считаю нужным надевать хоть какую-то маску.

Кстати, это их несколько обескуражило. Все-таки ждали, что придется ломать защитные барьеры, а я вот такой рубаха парень, душа нараспашку, сердце на рукаве, проще меня может быть только юсовец или корова.

Воздух чист и нежен, волны накатывают на берег все медленнее. Кристина вышла из воды, прекрасная, как Афродита… а если честно, то куда этой Афродите, древние греки лепили богиню из того, что перед глазами, а тогда в Элладе были коротконогие толстушки. Кристина же легко и красиво несет себя на длинных стройных ногах, обнаженная грудь от прохладной воды превратилась в идеально вырезанные из белого мрамора полушария, а на кончиках… будь я поэт, подобрал бы что-то о бутонах розы, но если без стихов, то сиськи – зашибись, а торчащие дойки – просто рулез форева!

Волны достигают белого песка в сотне шагов от моего дворца. Солнце уже наполовину погрузилось на той стороне океана. Благодаря хитрому преломлению лучей, садится не за океаном, а прямо в волны. Дальше, за этим раскаленным красным диском, еще волны, только уже не лазурные, а багровые, похожие на расплавленный металл, тяжелые, медленные…

Кристина понеслась за мной, как веселый щенок, забегала справа, слева, потом разбежалась и с разгона помчалась по мелководью. Дно понижается так медленно, что издали кажется, будто бежит, как ящерица джунглей Амазонки, прямо по воде.

Постепенно на берег выползали наши Семеро Тайных, это если считать меня, ессно. Челлестоун выглядел сильно погрузневшим, лицо опухло, будто после долгого сна.

– Как море?

– Сказка, – ответил я искренне. – Ничего лучшего не видел.

– Вы еще многих радостей не видели, – проронил он медленно. – Жизнь человеческая, увы, коротка… Помню, я в детстве как-то пришел в ужас, когда понял вдруг, что никогда-никогда не смогу побывать везде, ибо этого «везде» – очень много, жизни не хватит. Потом лет в шестнадцать едва не впал в депрессию, когда понял, что со всеми девушками не то что познакомиться, но даже повидать всех не могу! И что обречен жениться на чужой, предназначенной для кого-то другого… Как и она выйдет за меня, хотя ее настоящая половина бродит, может быть, на соседней улице…

– И что? – спросил я. – Какой вывод вселенского значения?

Он криво усмехнулся.

– Раз уж жизнь так коротка, то надо ее проводить в веселии.

– Это не единственное решение, – заметил я вежливо. – Кто-то другой скажет, что раз уж жизнь коротка, то надо ее прожить достойно. И вообще откажется от веселья, будет только творить, воевать, ломать, строить…

Он спросил вяло:

– А зачем?

– О, – сказал я, – вы сейчас скажете о бессмысленности нашего существования вообще?

Он горько усмехнулся.

– Вы все еще коммунист… И вообще почти все русские по натуре – коммунисты.

– А вы?

– О, мы – индивидуалисты. Кроме нас, никого нет, все – соперники. Не так ли, очаровательная Кристина?

Кристина только что вышла из воды, непривычно белая, если сравнивать с другими секретаршами-красотками, те почти мулатки, а по Кристине сразу видно, что принадлежит к арийской расе. С другой стороны с нам приблизились Соммерг с его секретаршей.

– Ну, – протянула Кристина озадаченно, – этого я не знаю. Но слышала, что один из великих музыкантов уже на склоне лет как-то признался, что в ранней молодости говорил: «Я!», а когда чуть повзрослел и стал писать неплохую музыку, говорил: «Я и Моцарт», в средние года стал говорить: «Моцарт и я», а сейчас говорит тихонько и благоговейно: «Моцарт»…

Соммерг хохотнул ядовито:

– Ваша карта бита, Челлестоун! Вы еще не доросли до взрослости!

Челлестоун, ничуть не смутившись, сказал глубокомысленно:

– Но отсюда следует вывод, что всякий из нас, начиная вещь, крупную или малую, уверен, что это Самая Лучшая На Свете, что она перевернет мир. В потенциале, возможно, так и есть, но как много теряется, пока свое видение кодируешь в значки, а их меньше полусотни, включая и смайлики, и вот этими значками пытаемся передать и чувства, и запахи, и краски, размеры, и все-все-все!.. На пути от воображения к бумаге теряем очень много. Даже Господь Бог не сумел сделать все, как хотел, а что уж говорить о нас, у которых гениальности океан, а умения выразить на бумаге или на экране компа – чайная ложка?

Соммерг сказал обидчиво:

– Вы уж совсем нехорошие вещи говорите!..

Челлестоун ответил очень вкрадчивым голосом:

– А у вас получается именно то, что задумали?

Соммерг вовремя заподозрил подвох, ответил с достоинством:

– Я задумываю гениально и веду гениально. В ходе создания вещи приходят добавочные идеи, уточняющие или поворачивающие более выгодным боком. Так что иногда получается не совсем то, что задумал в самом начале, но все равно это океан, а не чайная ложка!

– Есть правило, – сказал Челлестоун, – гений делает то, что надо, талант то, что может. Если беретесь за тему, скажем, борьбы Добра в символах благородных рыцарей и Зла в облике злых колдунов, вы сами признаетесь, что вы всего лишь талант. Ибо эта тема борьбы Добра и Зла вот в таком виде потому так и заезжена, что проста до примитивности, любой дурак осилит! Тем более что декорации уже поставлены мастерами, движок отлажен, скрины есть, правила RPG написаны и четко сформулированы, читателю даже ничего объяснять не надо, все знает наперед. Вам остается только дать героям иные имена и двигать как-то иначе. А можно и этого даже не делать: в океан-море одинаковых романов кто заметит, что у вас не просто клон, а абсолютная копия?

Соммерг сказал ядовито:

– Дорогой Джон, но разве не срабатывает критическая масса?

– Это когда вашей пропаганды столько, что на другую и взглянуть некогда?

– А хотя бы и так, – огрызнулся Соммерг. – Главное – победа!

Привлеченные громкими голосами, к нам медленно сползались Ноздрикл, Живков, пришел даже Лордер, хотя и здесь держался от всех в сторонке. Челлестоун и Соммерг, как перепатетики, прохаживались по пляжу, зачерпывая песок, я устроился в легком кресле, Кристину женщины зазвали пообщаться, в сторонке слышен их щебет.

Соммерг покосился на женщин, эти существа – катализаторы всех споров и даже войн, продолжил даже с некоторым с азартом:

– Дорогой Джон удивляется, как это можно вот так простыми методами, но ведь срабатывает же?

Челлестоун ответил с вызовом:

– Да, удивляюсь!.. Когда я своей вещью произвел переворот в Танзании и двух соседних странах, я знал, что это – моя заслуга. А когда я вижу, что уважаемый Ноздрикл своей сырой вещью сумел столкнуть горцев Кавказа с жителями долин, то понимаю, это – дурость и тупость кавказцев! Заслуги уважаемого Ноздрикла тут почти нет.