К сожалению, ссылками на римские «города, маяки, мосты и улицы» Бэде Достопочтенному пришлось доказывать почти пятисотлетнее господство римлян в Англии. Но разве это подвергалось сомнению? С тех пор, как я прочитал «Агриколу» Тацита, необходимость в аргументированном доказательстве для меня очевидна. Едва ли существует еще одна рукопись, подделанная столь же небрежно, как Тацит (около 1428 года; см. гл. «Гуманисты»).

А римские постройки? Ну и что? Разве американцы правят в Бомбее или Шанхае, поскольку и там есть небоскребы?

Сама попытка доказательства римского присутствия ставит под вопрос подлинность текстов Бэды Достопочтенного. Если римляне до завоевания их столицы Аларихом (410 год) управляли Англией как провинцией империи, то зачем с такой обстоятельностью доказывать это 300 лет спустя? Ведь это и так все знают. Может быть, к XI веку забыли? Скорее всего. А может, римское владычество в Англии (как и во многих других странах) – это позднейшее измышление? (См. Гайзе, 1995.)

Вот, например, сообщение Бэды о короле Этельберте Кентском, правившем в течение 56 лет вплоть до 616 года н. э., когда он «вознесся в лучший мир царствия небесного». Прямо так сразу? Минуя преддверие ада или чистилище? Он погребен в церкви «святых апостолов Петра и Павла». Человек, имеющий хоть малейшее представление о возникновении церковных догм, сразу поймет, что для VIII века это выражение совершенно невозможно. Так же, как и то, что Папу Римского Бэда именует «Святой отец».

Обоснование роли Рима как центра и средоточия церковной жизни («ибо в нем жили, учили, скончались и погребены святые апостолы Петр и Павел») типично для XII и XIII веков. Вспомним епископов Сантьяго в Галисии, более столетия претендовавших на главенствующую в церкви роль на том основании, что в их городе покоятся мощи брата Господнего Иакова, знаменитейшего из апостолов. Бэда основывает свою аргументацию на «решениях синода в Витби, 664 год н. э.» и подчеркивает величие вселенской церкви, которая «как у себя дома в Африке, Азии и Египте» (с. 209). Однако, как считается, в то время в большей части этих регионов царил ислам. И католическими они никогда не были.

К сожалению, книга Бэды оканчивается на 731 годе; тем не менее ему известны битвы при Туре и Пуатье (732 год), в которых сарацины потерпели сокрушительное поражение (с. 213). Совершенно без всяких оснований Бэда приводит перечень святых мест в Палестине.

Спор о дне празднования Пасхи, имеющий для Бэды большое значение, выглядит анахронизмом, так как он означает разрыв с иудаизмом (Бодманн, с. 214). А это случилось либо уже в IV веке, – конечно, если церковь в то время существовала, – либо необходимость в этом возникла только в XI веке (при историческом рассмотрении). Мы еще не раз вернемся к спору об определении дня Пасхи как важному ориентиру для определения времени создания текстов.

Основной вопрос: когда наступает день весеннего равноденствия. По «так называемым постановлениям Кесарийских соборов (V—VI века)» этот день приходился на 25 марта, в то время как александрийская община придерживалась даты 22 марта – последней, рассчитанной самими иудеями перед изгнанием; впоследствии корректировка стала невозможной. Перенесением срока на (языческие) 25 марта подтверждалось господство Рима и размежевание с праздником иудейской пасхи (пейсах).

Бэда, однако, за точку отсчета берет 21 марта, дату, абсурдную для VIII века: за счет ошибки юлианского календаря начало весны он должен был наблюдать 14 марта. 21 марта – это возвращение к солнечному календарю Августа, принятому в те годы, когда жил Христос. Обращение к этому календарю приводит к тому, что юлианский календарь в XV веке неверен (это неоднократно было установлено Николаем Кузанским и Региомонтаном). Когда Римский Папа Григорий (1582) предпринял, наконец, астрономически выверенное исправление календаря (причем разница составила 10 дней), он взял за точку отсчета другое «великое событие» вместо точки отсчета, привязанной к жизни Христа: двадцатилетие правления «первого христианского» императора Константина (325), ознаменованное к тому же «первым Вселенским Собором» (Никейским).

Так что с переносом даты равноденствия Бэда поспешил ни много, ни мало – лет на семьсот.

Еще одна типичная ошибка: в хронологической таблице Бэды Достопочтенного и во 2 главе первой книги «Проповеданной истории» появляется некая дата «до воплощения Спасителя», важная отправная точка: завоевание Англии Цезарем (693 г. от основания Рима = 60 году до н. э.). Бодманн предполагает (с. 200), что «вблизи начала координат (имеется в виду 1 год н. э.) это вычитание следует воспринимать как само собой разумеющееся». Тем самым она разрушает всю свою красиво выстроенную систему мыслей о том, что даты «до рождества Христова» вошли в обиход лишь в эпоху Возрождения. Ту же ошибку (с другой датой) допускает и Исидор.

Другая общая для Исидора и Бэды ошибка: картографические анахронизмы. До появления карты Эбсторфера (ХШ век) существовали лишь портоланы, карты побережья для мореплавателей. Карты мира наподобие каталонской (1375) в раннем средневековье еще немыслимы. Как они попали в рукописи Бэды и Исидора – загадка. Промах становится очевиднее, когда мы узнаем, что атласу мира предшествуют хронологическая таблица и расчет даты празднования Пасхи, как сообщает Бодманн (с. 219). Подобный контекст отсылает нас именно в XIV век, когда рука об руку развивались география, астрономия и церковная догматика.

Обратимся (вместе с Бодманн) к Регино фон Прюм (ум. в 915), которого я (и Регина Зоннтаг) рассматривал как первого серьезного летописца. Разумеется, он – как и его «предшественник» Бэда Достопочтенный – не был признан современниками (излюбленное выражение сегодняшних ученых, выдающее наше непонимание феномена). «Время его еще не пришло», – пишет Бодманн (с. 223). Сильные сомнения охватывают меня, когда я думаю обо всех этих «великих непонятых», намного опередивших свое время.

Отправная точка Регино Прюмского – смерть доблестного Карла Мартелла (741), спасителя Запада и истребителя сарацинов; тем самым осуществляется продолжение «Истории» Бэды Достопочтенного. Однако летопись Регино начинается в 1 году от Рождества Христова (н.э.); доисторического времени больше нет. Или еще нет? Так приоткрывается роль прюмского монаха, выполняющего вспомогательную функцию шарнира. Первым в полной мере используя летоисчисление от Рождества Христова (работы, следовательно, написаны после 1000 года), он выглядит этакой амфибией, промежуточным звеном между фальсификаторами эпохи гуманизма и позднего средневековья.

Список византийских императоров он переводит в новое летоисчисление; это важная и необходимая привязка к всемирной хронике. Бодманн (с. 222) именует это предприятие «двойственным», особенно когда годы правления Карла Мартелла соседствуют с годами правления императора Льва. Только при помощи (еще одного) этого синхронизма в историю впервые и вводятся франкские короли, заполняющие периоды времени в христианском летоисчислении. Это никакой не второй или параллельный исторический путь, но создание истории из ничего. «Летоисчисление от Рождества Христова у Регино, пусть даже еще и не слишком подробное, есть нововведение, которое, однако, еще не достигает у него привычной нам независимости и самобытности» (с. 223). Очень важно тем не менее, что христианское летоисчисление становится самостоятельным и самобытным явлением. В позднейших хрониках это летоисчисление (например, Германа Райхенау, 1013-1054) становится реальностью.

Хотя во «Всеобщей истории свевов» у Райхенау начало координат (1 год н. э.) определено на старый манер (то есть как 42-й год правления Августа), все годы после 1000-го «строго» соотнесены с немецкими императорами. Это происходит, по крайней мере на столетие, слишком рано! Следовательно, он также датирован задним числом и сдвинут в прошлое.

Смысл постоянного «состаривания» первых подлинных летописей ясен: в момент завершения хроники – то есть (предположительно) еще при жизни летописца – современникам нельзя было предъявлять эту халтуру, ведь очевидцы событий тут же разоблачили бы подлог. Зато «столетие спустя» эти «мемуары» вполне принимались за чистую монету: они были написаны с учетом современных представлений, и фальшивку было трудно распознать. Несколько столетий спустя большинство подобных хроник все-таки распознавалось как подделки и заменялось на новую версию, переделывалось «под новое мировоззрение». Совершать очередные исторические открытия, создавать абсолютно новые исторические «факты» слишком поздно: фальшивка (несмотря на разоблачения отдельных рукописей) уже прочно обосновалась в историографии. Она стала действительностью.