— Мне тоже такие мысли постоянно приходят в голову. И касательно флота скажу тебе следующее — как только мы стали одерживать победы, я заметил, что даже адмирал Того стал проявлять определенную нервозность. Понимаешь, пусть это странно прозвучит — но японцы действуют менее решительно, чем раньше, и более осторожно. Скажу прямо — они стали бояться нас, и уже демонстраций всяких не проводят, стараются собрать свои корабли в единый кулак.

— С армией та же петрушка происходит, я ведь тоже многое замечаю. Оку к реке Ялу отошел — там раны зализывает и потери восполняет. Армию Нодзу с плацдарма на Ляохе они эвакуировали все же, не добили мы ее, жаль, что и говорить. Но убыль в людях там страшная — трупы грудами закапывали. И, думаю — высаживаться на берегах Ляодунского залива самураи больше не будут, осознали, каким боком им подобные авантюры выйти могут. И осторожные стали, не лезут, сидят тихонько уже две недели, и не чирикают — с силами собираются. Но и мы тоже время даром не теряем — но, думаю, через несколько недель начнется очередное прощупывание. Самураи упертые и пока уверены в своей силе, это не китайцы, воевать они умеют, и приносят войска в жертву без малейших колебаний.

Фок усмехнулся, отпил горячего чая, потом закурил папиросу. Возникла пауза, но отнюдь не такая, которую именуют неловкой. Просто требовалось определенное время на обдумывание, ведь разговор между ними всегда происходил предельно откровенно, как бывает только между единомышленниками. И первым молчание нарушил Фок, имевший более горячий и менее терпеливый характер. Генерал извлек из кармана какой-то листок, и протянул его Алексееву с ехидной ухмылкой.

— Мы ведь сильно прижали японцев у Ляохе, только они от нас ночью ловко улизнули, погрузившись на лодки и побросав пушки с повозками на берегу. Ничего не брали — а мы сразу не сообразили, что амбаркация происходит. Ловко проделали, ничего не скажешь.

— Да мы тоже не сообразили сразу — ведь на боевых кораблях и малых транспортах людей вывезли, а их можно много принять. А когда понял и миноносцы с крейсерами отправил, Того уже из залива ушел. Причем даже адмирал Камимура к нему подошел со своим отрядом на помощь — они теперь почти всегда вместе действуют.

— Потому что боятся, что им в очередной раз неожиданно оплеуху нанесешь, — усмехнулся Фок, и протянул листок. — Я когда разрушенные артиллерией окопы рассматривал, да убитых японцев, у одного трупа в кармане вот такое обнаружили — видимо, нарисовали тогда, когда поражений еще не было. Сейчас в своей агитации они больше на подвиги уповают, да на почетную смерть во имя процветания своей островной империи. А это весьма занимательно — вот в такой пикантной позе самураи бы хотели наших солдат видеть, гомосеки гребаные!

— Какая мерзость, — Алексеев скривился — картинка действительно оказалась на удивление пакостной.

— Мерзость, согласен целиком и полностью, еще какая мерзость, — ухмыльнулся Фок, однако выражение лица стало жестоким.

— Однако как раз тот случай, когда созданное «творение» обращается против своего создателя! Я сей рисунок приказал немедленно размножить и по полкам распространить — лучше любой пропаганды сработала. Ведь в нашей столице до сих пор внятно не могут объяснить народу из-за чего весь сыр-бор разгорелся.

Фок аккуратно сложил листок и спрятал его в карман. Затем заговорил снова — голос звучал жестко:

— А тут все предельно откровенно — смотрите русские, что вас ждет после поражения. И поверь, Евгений Иванович, солдаты все поняли правильно, и воевать теперь будут отчаянно. Народ у нас православный и к такому содомскому греху относится крайне негативно. А для господ офицеров подобная перспектива участи пленных вообще оскорбительна, до глубины души всех пробрала, даже спокойный Роман Исидорович выругался. Про Стесселя не говорю — матерился как сапожник!

— Пожалуй, стоит отправить это творение в столицу, пусть там подумают на досуге, что будет в случае поражения, — теперь зло хохотнул и Алексеев. Переписка со столицей наместника уже бесила — армия и флот воюет, а все необходимое приходится чуть ли не выпрашивать. Хорошо, хоть в деньгах перестали ограничивать, и почти все запрашиваемые средства казначейство отпускало без серьезных проволочек.

— Мы не имеем права проигрывать эту войну, тем более, что в военном отношении Россия гораздо сильнее. Да у нас армия гораздо многочисленней, артиллерия лучше. Только не нужно наши войска баранам вверять, они даже со львами поражения терпеть будут.

Фок засопел, он всегда раздражался в таких случаях, как и наместник, который начал вести беспощадную борьбу с тупицами, стараясь их задвигать куда подальше, или не давать власти в полном объеме. И постоянно советовался, выясняя, кто из генералов и полковников отличился в будущей войне с германцами. Так что многие при нем получили возможность резко продвинуться по служебной лестнице.

— Японцы серьезный противник, у них опора в виде хорошо подготовленного унтер-офицерского состава, который поголовно грамотен, умеет читать карту, у каждого блокнот, компас, свисток. И нам на подготовку нужно упор делать — во всех дивизиях унтеров по новым программам готовить. И в зауряд-прапорщики самых толковых и боевитых производить, раз государь такое право предоставил. Пулеметы нужны очень, патроны к ним — а расчеты мы и сами подготовим!

— Будут тебе «мадсены» — решено закупить не две сотни, а вдвое больше под германский патрон, на полсотни пулеметных команд. И еще полторы тысячи пулеметов заказали под русский патрон — хотя в копеечку вышло, по цене «максимов» приобретают, — Алексеев пристально посмотрел на Фока, и тот правильно понял его взгляд.

Поморщился, но ответил:

— Карабин с шарнирным штыком уже сделали, нашлись умельцы. И винтовки такими же откидными штыками оснащаем — пробную сотню. Гранаты и мины малыми партиями уже снаряжаем. А вот пулемет пока не выходит, хоть ты тресни. Я ведь на глазок знаю, все наощупь делаем, а времени у меня, сам понимаешь, не очень то и много. Знаешь — лучше японский патрон производить с остроконечной пулей — от него проку больше…

— Вначале на поле боя доказать нужно, что он необходим нашей армии. Тогда и на государя выходить можно. Но хоть что-то сделай — нельзя же одни ми планами на бумаге дело подменять.

— Да есть уже кое-что, но не совсем то, — пожал плечами Фок. — Но к началу осени будут образцы пулемета и штурмовой винтовки, просто не хочу сглазить. Несколько «арисак» мастера уже переделали — магазины двухрядные на десять патронов. Но это так, от нечего делать — для сравнения с нашей трехлинейкой, к тому же пули остроконечные. Надеюсь, впечатление в столице они произведут благожелательное.

— Вот и хорошо, и то хлеб, — несколько сварливо отозвался наместник, хотя в душе обрадовался — если Фок обещал, то делал, причем гораздо больше. И тяжело вздохнул:

— Ты на меня не обижайся, Александр Викторович, но я теперь о неприятном говорить буду. Отказался бы ты от китаянки — государь недоволен. Великого князя Бориса Владимировича отозвали в Петербург, судя по всему, за те крестины. Разрешение на свадьбу его императорское величество фактически не дало, передав на мое усмотрение. А это больше, чем намек, почти высочайшее повеление. Потому, думаю, в чине генерала от инфантерии тебе отказано будет, как и в большом кресте Георгия. Даже золотое оружие с бриллиантами не вручат. Поверь мне, так оно и будет…

— Не могу, Евгений Иванович, сам понимать должен, — глухо отозвался Фок напряженным голосом. — Хрен с наградами для меня, лишь бы других не обнесли. А то подло как-то получится.

— Этого не будет, — твердо произнес наместник. — На подобное государь никогда не пойдет. Ладно, раз ты твердо настаиваешь на своем решении, то разрешение тебе даю, царской опалы не боюсь. Да и не будет сейчас ее — мы с тобой пока нужны, и чтобы про нас не говорили, пока мы здесь управляем. Но ничего — будут еще у нас победы, тогда награждение замять труднее будет. Так что перетерпеть нужно, хотя для самолюбия обидно…