— Я могу получить новые карточки?

Мисс Марш взяла книжку, поднесла ее поближе к бесцветным глазам и удивленно подняла брови:

— Срок действия ваших карточек давным-давно истек.

Энн придвинулась ближе.

— Да, я знаю. Видите ли, я только что вернулась из Франции.

— Из Франции?!

— Да. Я была во Франции, когда ее оккупировали немцы. Совсем недавно мне удалось бежать. Так вы можете выдать мне новые карточки?

— Видите ли… не знаю, сможем ли мы… — бросив беглый взгляд на обложку книжки, женщина добавила: — Леди Джоселин.

— Но я не могу обойтись без карточек.

— Вы намерены поселиться здесь?

— Нет, я здесь проездом.

— В таком случае не знаю, чем мы можем вам помочь. Вам придется обратиться за карточками по месту жительства… впрочем, не знаю… А удостоверение личности у вас есть?

— Да, вот оно. Мне повезло: подруга сохранила мои документы и кое-что из одежды, иначе сейчас мне пришлось бы ходить в лохмотьях. А тем, кто воскрес из мертвых, и без того хватает бед.

Мисс Марш вытаращила белесые глаза и нервозно пообещала:

— Сейчас я спрошу у мисс Клаттербак… — она поднялась со стула и вышла.

Через десять минут Энн вышла на улицу. Ей пришлось заполнить бланк заявления. На две недели ей выдали временные карточки и разрешили оставить себе старое удостоверение личности, пока она не обменяет его на новое.

Перейдя через улицу, Энн вошла в телефонную будку.

Миссис Армитидж подняла голову и сразу спустила петлю на теплом пуловере, который вязала. Она была крупной, светловолосой и безгранично добродушной женщиной, носила старые твидовые костюмы и потрепанную фетровую шляпку, вечно сползающую на одно ухо. В ее растрепанный узел непослушных вьющихся волос была воткнута вязальная спица пронзительно-розового цвета. Некогда волосы миссис Армитидж были ярко-золотистыми, но с возрастом поседели, стали пегими и, пожалуй, теперь лучше сочетались с веснушчатой кожей, светлыми глазами и широким улыбчивым ртом. Она предпочитала костюмы унылого горчичного цвета и была первой готова признать, что они не гармонируют с меблировкой комнаты. Однако при случае миссис Армитидж вполне могла заявить: «Но найдется ли на свете комната, не гармонирующая со мной?»

Комнату, в которой она сидела, отделали и обставили к свадьбе Энн Джоселин. Светлая и уютная, с мебелью, обитой ситцем в цветочек, с голубыми шторами и старым фарфором, эта комната как нельзя лучше подходила двадцатилетней новобрачной. На белой каминной полке в грациозных позах застыли статуэтки, изображающие времена года. В угловом буфете привлекал внимание чайный сервиз ярко-синего цвета, сочетающегося с оттенком штор. Горчичные твидовые костюмы и впрямь выглядели здесь неуместно, но миссис Армитидж это ничуть не беспокоило.

Миссис Армитидж наклонилась к своей племяннице Линдолл, которая сидела на ковре у камина и бросала еловые шишки в огонь, и произнесла — по своей привычке, без всякой связи с предыдущим разговором:

— У войны все-таки есть одно преимущество — нам приходится торчать в этой непозволительно роскошной гостиной, при виде которой мне хочется расплакаться — как тем девушкам, которые послали письмо в «Дейли миррор».

Лин недоуменно наморщила носик.

— Каким еще девушкам?

Миссис Армитидж вытащила из волос спицу.

— Их трое, — объяснила она. — Они так устают на скучной работе, что с трудом удерживаются от слез. Как и я — потому, что мне приходится сидеть в комнате с семью люстрами и пятьюдесятью зеркалами!

Линдолл послала ей воздушный поцелуй.

— Здесь всего шесть зеркал — я пересчитала их вчера. И три люстры. Да, и мне здесь тоскливо, но почему ты называешь эту гостиную «непозволительно роскошной»?

— Потому, что сэр Эмброуз Джоселин, дедушка Энн и двоюродный дедушка Филипа, пристроил эту комнату к дому на деньги жены. Должно быть, чтобы досадить ей — видишь ли, они не ладили. Жена бросила его, но прежде он успел пристроить к дому гостиную и кошмарное северное крыло. Видимо, этого она не вынесла и сбежала прежде, чем он пустил на ветер все состояние. Но если бы она осталась с мужем, Энн не досталось бы ни гроша, и Филипу пришлось бы продать Джоселинс-Холт. Как видишь, все к лучшему… О, господи, опять я спустила петлю!

Лин хихикнула. Она была миниатюрной, худенькой и бледной, с живыми серыми глазами и шапкой мягких темных кудряшек. Лин потянулась за пуловером.

— Целых две, дорогая. Напрасно ты разговорилась и отвлеклась от дела. Лучше дай его мне.

— Нет-нет, я подниму их сама — если сосредоточусь, то сумею… Да, Филипу повезло, что у Энн были деньги. Конечно, в наше время не женятся на кузинах. Забавно, как меняются обычаи — ведь в викторианских романах это в порядке вещей, там женятся даже на двоюродных сестрах, хотя это слишком близкое родство. Но Энн и Филип — всего лишь троюродные брат и сестра. Он мечтал о титуле и доме, а ей нужно было распоряжаться состоянием, вот все и сочли, что это идеальный выход. Правда, не знаю, как они жили бы дальше, ведь Энн… да, Энн… — она умолкла, поднимая спущенные петли.

Линдолл порозовела.

— Энн была очень милой, — с горячностью заявила она.

Миссис Армитидж водворила петлю на место с помощью розовой спицы и многозначительно отозвалась:

— О да. Само собой.

Румянец Лин стал гуще.

— Да-да, была!

— Ну разумеется, дорогая, — миссис Армитидж заморгала. — Я помню, как ты… как это называется… обожала ее, когда училась в школе. Ведь правда? А я и забыла. Но потом ты с ней не встречалась.

Линдолл согласно кивнула.

— Ни разу, только на свадьбе. Но я никогда не забуду летние каникулы за год до начала войны, когда Энн с тетей приезжали сюда в гости. С тех пор я часто думала о том, что у Энн, должно быть, неиссякаемое терпение. Ты же помнишь, кроме нас здесь гостили миссис Кендолл и Филип. Энн уже минуло девятнадцать, а я в свои шестнадцать лет оставалась назойливой девчонкой. Наверное, я ужасно раздражала ее, но Энн не подавала и виду. На ее месте многие девушки злились бы и гнали меня прочь, чтобы я не путалась под ногами, но она оказалась не такой. Она всюду брала меня с собой и позволяла мне все. Да, она была очень милой. И если Филип не сумел ужиться с ней после свадьбы, значит, это его вина.

Милдред Армитидж оторвалась от своего рукоделия.

— Они оба своевольны, — объяснила она. — Оба росли, будучи единственными детьми в семье. Вдобавок Энн была очень хороша собой и богата — ей и в голову не приходило, что бесполезно капризничать, если ты замужем за таким гордецом, как Филип. Лин устремила на нее пристальный взгляд.

— Разве Филип гордец?

— О, дорогая, он невероятно горд!

— Неужели?

Миссис Армитидж пожала плечами.

— Ну как тебе объяснить… — она помедлила. — Так или иначе, они не успели окончательно разругаться. А может, они и не ссорились по-настоящему или со временем научились бы ладить друг с другом. Но что толку теперь гадать — Энн уже не вернешь. Так что можешь вспоминать о ней, как привыкла.

— Ко мне она относилась чудесно, — казалось, Лин клянется в преданности и о чем-то сожалеет. — С ее стороны было очень мило предложить мне быть подружкой невесты.

Встав, Лин прошлась по комнате, остановилась в центре, запрокинула голову и засмотрелась на картину, висящую над каминной полкой. Это было известное полотно Эмори «Девушка в шубке», запечатлевшее Энн Джоселин через несколько недель после свадьбы. Между полами распахнутой темной шубки виднелось тонкое голубое платье. Длинное жемчужное ожерелье, улыбающееся овальное лицо, розовые губы, небрежные завитки золотистых волос, нежное цветение молодости и счастья… На портрете Энн Джоселин выглядела как живая. Девушка с непокрытой головой надевала шубку и улыбалась, словно собираясь в гости и заранее радуясь. А год спустя она погибла ночью на бретонском берегу, сраженная пулеметной очередью.