О, леди, облик ваш таков,

Что заподозрить я бы мог

Таящийся под ним порок.

Криво усмехнувшись, он сел за стол.

Телефон зазвонил во время ужина. Энн сама подошла к телефону, оставив дверь открытой. Филип услышал, как она произнесла:

— Да, это меня устраивает.

Она вернулась и села за стол.

— Мастер согласился принять меня. Он работает не каждый день. Думая о работе, Филип почти не обратил внимания на ее слова.

К концу ужина он вспомнил нечто важное.

— Кстати, в обеденный перерыв я встретил твою подругу.

— Правда? Которую? — Ту самую, что была подружкой на свадьбе, полную… Джоан Толлент. Она тоже служит в армии, ничуть не похудела, но выглядит лучше, чем раньше. Она хочет зайти проведать тебя.

— Когда?

Он засмеялся.

— Что-то я не слышу бурной радости.

— А чему радоваться? Она всегда была надоедливой.

— Зачем же ты назначила ее подружкой на свадьбе?

— Сама не знаю. Я часто виделась с ней, когда гостила у тети Джейн — Джоан приходится ей дальней родственницей. Боюсь, она по-прежнему такая же скучная, как раньше.

— Значит, придется потерпеть. Ей не терпится увидеть тебя.

Энн обреченно вздохнула.

— Когда она придет?

— Она хотела нагрянуть к нам сегодня же, и я согласился, подумав, что тебе будет скучно сидеть весь вечер одной, пока я работаю.

Энн с улыбкой покачала головой.

— О нет! Впервые за последние три года я наслаждаюсь одиночеством. Мне вовсе не скучно, просто уютно и хорошо.

Впервые ее слова тронули Филипа. Он и прежде сочувствовал ей, но так, как посочувствовал бы голодающим китайцам. А теперь в ее голосе послышалось что-то близкое, почти родное. «Она прошла настоящий ад», — подумалось Филипу, и он произнес вслух:

— А может, она еще передумает. Пока давай выпьем кофе.

В дверь позвонили, когда Энн заканчивала мыть посуду. К ее удивлению, Филип не ушел в кабинет и вообще не собирался уходить. Он сам открыл дверь и впустил гостью.

Джоан Толлент поражала пышностью форм, китель цвета хаки чуть не лопался на ее внушительной груди. На голове лихо сидела пилотка, щеки напоминали круглые румяные яблоки. Сочным, густым голосом она объявила:

— Давненько мы не виделись, Энн! Похоже, я изменилась сильнее, чем ты. Все дело в форме. Мне еще повезло — этот цвет мне к лицу, а у других девушек кожа от него кажется зеленоватой. Видишь, как я похудела? И на этом я не остановлюсь, хотя, конечно, морить себя голодом не стану, — она гулко расхохоталась. Войдя в гостиную, она выпучила круглые синие глаза, уставившись на Энн в упор. — Ты что, сидишь на диете? Ты совсем отощала.

— Я жила в оккупированной Франции, Там не располнеешь.

Джоан обернулась к Филипу.

— Обязательно заставьте ее пить какао — от него полнеют. Я обожаю его, но просто не могу себе позволить. А один наш капрал пьет его целыми днями. Ей трижды пришлось распускать швы на форме, и все равно она еле влезает в нее. Мы держим пари, что будет дальше: ее уволят или выдадут ей новую форму?

Филип поставил локоть на каминную полку, не делая ни малейших попыток уйти в кабинет. Отправляясь за кофе, Энн услышала его ленивый голос:

— Ее заставят подписать обязательство воздерживаться от какао до истечения срока службы.

Когда Энн вернулась, Джоан все еще говорила о еде:

— Столько никому не съесть! — жаловалась она тоном человека, потерпевшего фиаско.

Заметив Энн, она проворно вскочила и чуть не уронила поднос в попытке помочь. По пути к столу она наткнулась на скамеечку для ног, толкнула бедром стул и запнулась о край ковра. Наконец она пристроила кофейную чашечку на круглом колене, продолжая болтать без умолку: «Свадьба… ты была бесподобна, Энн… Платья подружек… Мое было слишком тесным, я не могла проглотить ни крошки. Хорошо еще, что молния не разъехалась прямо в церкви! И потом, белый цвет безобразно полнит. Не знаю ни одной женщины, которой он был бы к лицу… Знаешь, а Диана на Ближнем Востоке. А Сильвия замужем, у нее двое малышей, а прислугу она никак не найдет… А та худышка… как же ее звали? Кажется, Лин… так вот, она тоже служит в армии! Помнишь, как она влюбилась в тебя? Наверное, она была без ума от радости, когда ты вернулась!»

Филип лениво отозвался:

— Да, без ума.

Энн отчаянно желала, чтобы Филип ушел к себе, но он не двигался с места. Рослый, светловолосый и надменный, он стоял, прихлебывая кофе и держа между пальцев позабытую сигарету. Джоан Толлент тоже курила — так же азартно, как и болтала, то и дело глубоко затягиваясь. Она продолжала вспоминать Линдолл до тех пор, пока Энн не охватило желание завизжать. Но она давно научилась сдерживаться, поэтому сидела молча, изредка вежливо улыбаясь. Филип мог бы сменить тему, если бы захотел. Энн не хотелось, чтобы он наблюдал за ней и видел, что ей не все равно, кто и что говорит про Линдолл.

— Хорошенькой ее не назовешь, но что-то в ней есть, верно?

На этот раз Филипу было нечего сказать. Он снова наполнил свою чашку черным кофе. Джоан порывисто вскочила, подхватила чуть не упавшую чашку и заявила:

— Пожалуй, и я выпью еще немного. А ты по-прежнему ведешь дневник, Энн?

Потянувшись за чашкой, Энн улыбнулась и покачала головой. Джоан нависла над Филипом, держа в руке кофейник.

— Она не показывала его вам? — Джоан хихикнула. — Это был бесподобный дневник! Мы часто подтрунивали над ней. Она записывала в него все до последней мелочи. Значит, ты перестала вести дневник после свадьбы, Энн?

Ответом вновь стала вежливая улыбка.

— Нет, во Франции. Это было бы слишком опасно. Представь, если кто-нибудь узнал бы, что я на самом деле думаю о немцах!

Она решительно отняла у Джоан кофейник и сама наполнила чашки. Филип отошел к камину, на прежнее место, и спросил:

— Чем может быть опасен дневник? Я тоже веду записи, но они никому не интересны, вроде «Ленч, Смит, 1:30».

Джоан захихикала.

— Нет, дневник Энн был совсем другой! Однажды я прочла страничку — за это она чуть не убила меня! Она описывала буквально все, даже то, о чем не принято говорить вслух — ну, как тот старик… как бишь его… Пипс [4], с той лишь разницей, что он писал о своих романах и любовницах. А Энн просто описывала все, чем занималась каждый день.

Продолжая улыбаться, Энн примирительным тоном заметила:

— Может быть, хватит выдавать мои тайны, Джоан?

И она посмотрела на внимательно наблюдающего за ней Филипа. Взгляды двух пар почти одинаковых серых глаз скрестились и разошлись. Филип допил кофе, поставил пустую чашку на поднос и объявил:

— Ну, мне пора работать.

На следующее утро Гарт Олбани вошел в кабинет Филипа в военном министерстве и вопросительно поднял бровь взглянув на девушку-секретаря. Филип выслал ее. За годы службы в разведке Гарт разучился доверять даже самым преданным подчиненным.

Оставшись наедине с Филипом, Гарт остановился у стола, взял с него кусочек красного сургуча и принялся пристально рассматривать его.

Филип откинулся на спинку стула.

— С моим сургучом что-нибудь не в порядке?

Гарт торопливо отложил его.

— Нет. Послушай, Филип, я пришел сюда по чертовски щекотливому делу и даже не знаю, как к нему подступиться.

Филип слегка приподнял брови.

— Первое правило композиции гласит, — напомнил он, — начни с самого начала, переходи к середине и продолжай до конца. Так что лучше начинай.

Гарт мрачно взглянул на него.

— Неудобно получается, — пробормотал он, придвинул стул, сел и подался вперед, поставив локти на стол. — Мне поручили это дело потому, что мы родственники, друзья и так далее…

Прежним ровным тоном Филип откликнулся:

— Полагаю, речь идет об Энн.

Гарт не стал скрывать облегчения. Лед сломан, можно продолжать. Завести этот разговор ему и впрямь было нелегко, он прекрасно помнил о почти болезненной гордости Филипа. Но ни Гарт, ни кто-либо другой не знали, долго ли гнев Филипа способен бурлить, прикрытый внешней невозмутимостью и спокойствием. Гарт хотел бы разобраться в характере друга, но пока не мог.