На следующее утро Филип Джоселин не сразу направился в своей кабинет в министерстве, а двинулся по лабиринту коридоров и наконец вошел в кабинет Гарта Олбани. Гарт поднял голову и замер. Филип никогда не отличался здоровым румянцем, но этим утром выглядел ужасно: бледная, бескровная кожа, осунувшееся лицо, обозначившиеся на нем морщины.

— Ну? — нетерпеливо воскликнул Гарт и вздрогнул, когда Филип расхохотался.

— Что «ну»? Поживем — увидим, если она не окажется умнее. Вчера вечером мне в кофе подсыпали снотворное.

— Что?!

Филип небрежно кивнул.

— Это ясно как день. Я спал как убитый, и до сих пор меня клонит в сон, несмотря на холодный душ и превосходный утренний кофе. Жаль, что мисс Энни Джойс — вражеская шпионка, потому что готовит она изумительно. Зачем она усыпила меня вчера и чем занималась после того, как я заснул, — понятия не имею. Но не помешало бы снять отпечатки пальцев с моего портфеля и ключей. Я старался не прикасаться к ним и к содержимому портфеля. Конечно, она могла надеть перчатки и обвести нас вокруг пальца, но едва ли она до этого додумалась, — он положил на стол Гарта портфель и связку ключей, завернутую в носовой платок. Ключи звякнули. С кратким «до скорого» Филип покинул комнату.

Гарт Олбани тяжело вздохнул. Ему и без того досталось нелегкое дело, а теперь оно еще больше осложнилось.

Во втором часу дня Линдолл Армитидж сидела в гостиной квартиры Лиллы Джоселин, чудесной комнате в форме буквы "L" с окнами, обращенными на восток и запад, откуда можно было любоваться и восходом, и закатом. Два западных окна располагались напротив двери, а одно восточное — в слегка закругленном углу гостиной, где стояло пианино Лиллы. За пианино сидел Пелем Трент. В дверь позвонили, и как раз в эту минуту он снял руки с клавиатуры, одновременно развернувшись на круглом табурете.

— Изумительная музыка, — заявила Лилла.

Линдолл хотела что-то добавить, но ей помешали послышавшиеся в холле шаги. Ее сердце забилось, она невольно вскочила и бросилась к двери — потому что узнала хорошо знакомую ей походку Филипа. Одного этого звука хватило, чтобы она затрепетала. Ей следовало оставаться на месте, а не бежать навстречу, но усидеть она не смогла. Все эти мысли промелькнули у нее почти одновременно и улетучились. Неизвестно почему, она задрожала и растерялась. Когда она проходила мимо пианино, дверь распахнулась, в комнату вошел Филип, а вместе с ним появилось нечто другое — Лин не знала, что именно. Казалось, в гостиную ворвался холодный вихрь, но это был не ветер, а выражение на лице Филипа.

Он захлопнул дверь, остановился, прислонившись к ней спиной, и объявил:

— Энн умерла.

Линдолл затаила дыхание, но не издала ни звука. Лилла ахнула.

Только в этот момент Филип заметил, что в комнате они не одни. Некоторое время он молча стоял на месте, затем открыл дверь и вышел. Прежде чем Линдолл успела опомниться, он покинул дом. В холле хлопнула дверь.

Немногим ранее старший инспектор Лэм и сержант Эбботт вышли из лифта и позвонили в восьмую квартиру Тентерден-Корт-Меншинс, дома со слишком пышным названием, построенного на углу Тентерден-Гарденс незадолго до войны. От садов, давших название всей улице, осталась только живая изгородь да несколько голых деревьев, в том числе одно пострадавшее при бомбежке. На месте двух домов в ряду остались прогалины, остальные были невредимы.

Подержав палец на кнопке звонка не меньше минуты, Фрэнк Эбботт пожал плечами и переглянулся со старшим инспектором. За дверью заливался звонок, но ни шагов, ни других звуков не слышалось.

— Никого нет, сэр.

Лэм нахмурился.

— Может, она сбежала, а может, ушла за покупками. Спуститесь вниз и спросите швейцара, не видел ли он ее.

— А если он никого не видел?

Лэм задумался. В кармане у него лежал ордер на обыск, и ему не хотелось тратить время на пустую болтовню, а тем более — втягивать в это дело швейцара. Но спросить, не видел ли он сегодня леди Джоселин, не повредит, а там будет видно.

Эбботт вернулся с известием, что сегодня утром швейцар не видел леди Джоселин. Старший инспектор снова нахмурился и извлек из кармана отмычку, с которой не расставался.

— Я бы предпочел, чтобы сэр Филип оказался дома и впустил нас сам, — пробурчал он, — так было бы лучше. Хотя, конечно, его можно понять. Но наша работа и сентиментальность несовместимы. Ну, открывайте!

Фрэнк Эбботт открыл замок и распахнул дверь. Они вошли в небольшой пустой холл с двумя дверями. Обе были приоткрыты, словно кто-то не стал закрывать их ради удобства. Однако в квартире никого не было, и это сразу бросалось в глаза.

Они направились прямиком в гостиную. В окна заглядывало бледное солнце. Все вещи стояли на своих местах, порядок был безукоризненным. Стулья сдвинуты в ряд, подушки взбиты. Но камин остался невычищенным, в нем виднелось обугленное полено на ворохе пепла. Фрэнк Эбботт посмотрел на него и вопросительно приподнял бровь.

Лэм хмыкнул, огляделся и двинулся через холл ко второй двери, приоткрытой пошире. Прикасаться к ней не понадобилось. Не пришлось и переступать через порог, чтобы отыскать леди Джоселин. Комната служила Филипу Джоселину кабинетом. Леди Джоселин лежала скорчившись возле письменного стола, и оба мужчины сразу поняли, что она мертва.

Помедлив, Лэм шагнул через порог и огляделся. Женщина, арестовать которую он явился, не дожила до суда. Кем бы она ни была, что бы ни натворила, больше ее не существовало. Она лежала, уткнувшись лицом в сброшенный со стола телефон. На золотистых волосах и простом сером ковре запеклась кровь.

Лэм склонился над трупом, ни к чему не прикасаясь.

— Ее убили выстрелом в голову, почти в упор, — определил он. — Кажется, она пыталась дотянуться до телефона. Придется звонить в Скотленд-Ярд. Пользоваться этим аппаратом нельзя. Посмотрим, нет ли второго в спальне.

Телефон в спальне нашелся — новенький голубой аппарат, который почему-то выглядел странно рядом с незаправленной постелью Филипа, его туфлями, щетками на туалетном столе и обычным для мужской спальни легким беспорядком.

Вернувшись в кабинет, Фрэнк Эбботт доложил:

— В спальне есть телефон. Постель не убрана.

— Постель?

— Да, на односпальной кровати. Она спала в другой комнате, смежной с гостиной. Там все убрано — постель накрыта покрывалом, всюду порядок.

Лэм хмыкнул — это означало, что он задумался.

— Похоже, все было так… Он уходит на работу в половине девятого, насколько мне известно. Она убрала в своей спальне, но навести порядок у него не успела — он говорит что прислуги у них нет. Интересно, кто готовил завтрак?

Вдвоем они вошли в маленькую, ярко отделанную кухню. На чистой скатерти в клетку стояли чашки с остатками кофе, кофейник и молочник. Булочки и масло остались нетронутыми.

— Видимо, у них не было аппетита. Но кому могло прийти в голову начинать день с кофе? По мне, нет ничего лучше поджаренного бекона и чашки крепкого чаю!

— Опомнитесь, сэр, какой бекон!

— Знаю, знаю — время военное. Но свою порцию бекона я все равно предпочитаю съедать на завтрак. Пора заканчивать осмотр — парни скоро приедут. И все-таки это не укладывается у меня в голове — завтракать чашкой кофе!

— Вчера ему подсыпали снотворное. А она… она долге прожила во Франции и, должно быть, привыкла начинать день с чашки кофе и булочки.

Старший инспектор Лэм всем видом выразил крайнее недовольство.

— В таком случае ясно, почему Франция проиграла войну. Кофе! Да разве умеют воевать те, кто пьет эту бурду? — В этот момент зазвонил телефон. — Кто бы это мог быть? Сейчас узнаем.

Фрэнк Эбботт взял голубую трубку. Взволнованный голос воскликнул:

— Кто это? Филип, это ты?

— Нет, — ответил Фрэнк и умолк.