– Довольно тревожный прогноз, – проворчал Маппо.

– Почему? Трелл нахмурился.

– У меня появилось внезапное видение, которое открыло императора Искарала Пуста… – Тряхнув головой, он поднял мешок и перекинул его через плечо. – С этого момента, мой друг, лучше всего будет, если мы оставим этот разговор между нами.

Икариум кивнул. Поразмыслив, он произнес:

– У меня есть один-единственный вопрос, Маппо. – Да?

– Я ощущаю, что приближаюсь к разгадке… своей сути. Я ближе, чем когда-либо раньше. Нам сказали, что Треморлор – это понятие временное.

– Да, я тоже слышал, однако что это означает, не знает никто.

– Думаю, это значит ответ. По крайней мере, для меня. Обо всей моей жизни.

– Что ты хотел спросить, Икариум?

– Если я открою свое прошлое, то как это отразится на мне сегодня?

– Ты спрашиваешь меня? Но почему?

Взглянув на Маппо прищуренным взглядом, Икариум улыбнулся.

– Потому, мой друг, что все мои воспоминания покоятся внутри тебя, и ни одно из них ты до сих пор не готов открыть.

«Итак, мы вновь пришли к этой… теме».

– Тот, кем ты являешься, Икариум, не зависит от меня и, тем более, моих воспоминаний. Что за ценность таится в твоем прошлом, которая могла бы оттолкнуть нас друг от друга? Я сопровождаю тебя, друг, в твоем поиске. Если истина – твоя истина – существует, то мы ее обязательно отыщем.

Икариум кивнул, эхо последнего разговора вернулось к нему. «Что-то не так. Предки мои, что-то не так!»

– Внутренний голос подсказывает мне, что ты, Маппо, являешься частью скрытой от меня истины.

Сердце Трелла наполнил лед. «Я никогда не видел его таким уверенным – неужели близость Треморлора заставляет открывать все скрытые двери?».

– Пройдет еще немного времени, и ты все узнаешь.

– Думаю, что так оно и случится.

Они стояли друг перед другом и изучающе себя рассматривали. Один мучился невинным вопросом, а другой прикладывал громадные усилия, чтобы не проговориться, «И все равно до сих пор нас связывает необъяснимая дружба».

Икариум протянул руку и сжал плечо Маппо.

– Нам пора присоединиться к остальным.

Скрипач легко прыгнул в седло своей гральской лошади, которая ждала его у основания высокого храма Искарала. Бхок'арала, визжа и что-то тараторя на своем языке, сновали вверх-вниз по всей огромной стене, аккуратно спуская на спины мулов провиант и походное снаряжение. Одна из обезьянок, не рассчитав усилия, сорвалась со скалы и, жалобно пискнув, рухнула вниз. За ней последовал огромный кулек с продуктами. В ту же секунду из самого верхнего окна показалась фигура Искарала Пуста, который, недолго думая, высыпал на голову беспомощному созданию целый мешок с тяжелыми камнями; ни один из собратьев даже не оглянулся в сторону несчастного.

Сапер оглядел Маппо и Икариума, и, несмотря на то, что они работали с обычной непринужденностью, он почувствовал возникшее между друзьями напряжение. Скрипач решил, что это стало следствием их недостаточной откровенности друг перед другом. «Да, кажется, что перемены затронули каждого из нас». Оглянувшись назад, он увидел Крокуса, который с едва сдерживаемым раздражением сидел на спине унаследованной запасной лошади. Несколькими минутами ранее этот парень сидел за столом и с неутомимым усердием играл своим острым кинжалом, втыкая его попеременно между широко распластанными пальцами левой руки. Несколько раз сапер уже заставал его за этим занятием, и каждый раз суетливые движения Крокуса граничили с безрассудством. И несмотря на то, что он был довольно умел, отсутствие жизненного опыта заставляло его действовать на пределе своих возможностей. «Конечно, это пройдет», – размышлял Скрипач, наблюдая за юношей в повседневной жизни. А достичь совершенства в своем деле невозможно, ни разу не поранившись. Драка на ножах была всегда довольно грязным делом. Но сейчас Крокуса подталкивала холодная решимость, и сапер знал, что это не просто желание сохранить свое достоинство. Парень не будет достаточно быстро метать ножи, пока дюжина неприятельских стрел не пролетит в нескольких дюймах от его телабы. «А через несколько часов возможность такого риска несказанно возрастет».

Солнце уже давно перевалило через зенит, и небо было подернуто легким желтым туманом, который остался в воздухе после Вихря. Волшебный шторм до сих пор продолжал бушевать всего в нескольких десятках лиг от храма, в самом центре Рараку. Удушающее покрывало песка над головой делало жару еще более невыносимой.

Маппо освободил стонущего бхок'арала, получив в благодарность сильный укус в запястье. Животное с помощью крыльев и цепких лап моментально забралось на стену, начав бешено визжать что-то в сторону Трелла.

Скрипач крикнул в его сторону:

– Нам пора!

Маппо кивнул, и они вместе с Икариумом тронулись вниз по дороге.

Сапер был рад, что ему пришлось только раз обернуться назад и увидеть напоследок несчетное количество бхок'арала на стене храма, машущих рукой в знак прощания, и Искарала Пуста, который чуть не выпадал из своего окна, чтобы достать ближайшее к нему животное огромной палкой своей вездесущей метлы.

Армия изменников Апокалипсиса Дона Корболо разбрелась по взъерошенному травяному ковру, покрывающему холмы на южной оконечности равнины. Вершину каждого возвышения украшали палатки младших командиров, над которыми развевались красочные стяги, свидетельствующие о принадлежности хозяина к тому или иному племени и роду войск. Между небольшими городками, состоящими из палаток и повозок, в низине располагались обширные стада домашних быков и лошадей.

Охранные заставы поселений виднелись издалека: они были окружены тремя рядами умирающих заключенных, прикованных на деревянных распятиях. Вокруг каждой жертвы кружили стаи ночных бабочек и ризанов.

Самая наружная линия эшафотов высилась над земляными укреплениями и рвами, располагаясь на расстоянии пятидесяти шагов от позиции Калама. Убийца лежал плашмя в высокой желтой траве. Вокруг него поднимался жар иссушенной земли, который пах пылью и полынью. Поверх Калама ползали насекомые, чьи цепкие лапки прокладывали бесцельные тропы по его ладоням и предплечьям. Однако убийца их абсолютно не замечал: все его внимание было приковано к ближайшей медленно умирающей жертве.

Это был малазанский юноша, возрастом около двенадцати-тринадцати лет. Ночные бабочки усеяли его руки от плеч до самых запястий, сделав их похожими на большие крылья. У ступней и ладоней скопилось огромное количество кишащих ризанов – как раз в том месте, где плоть была пронизана железными прутами. У мальчика уже не было ни глаз, ни носа – все его лицо представляло собой страшную рану, однако он до сих пор оставался живым.

Вид этого несчастного разъедал сердце Калама подобно кислоте, которую плеснули на бронзу. В ногах почувствовался холодок; картина страдающего юноши отбивала всякое желание жить самому. «Я не могу спасти его. Я не могу даже убить его во имя сострадания. Ни этот парень, ни сотни других несчастных малазанских жертв, окружающих армию, не дождутся ничьей помощи. Я не способен сделать абсолютно ничего». Осознание этого факта чуть не свело убийцу с ума. По прошествии огромного количества лет своей долгой жизни он начал бояться только одного: беспомощности. Но не той беспомощности, в которой находятся узники или несчастные, подвергаемые пыткам, – и то и другое Каламу довелось пережить. Он знал, что пытка может сломать любого, кого угодно. «Но видеть подобное…» Калам боялся своей ничтожности, боялся неспособности изменить с помощью своих рук и ног существующий в мире порядок.

Именно по этой причине картина страдающего юноши так глубоко засела в душе Калама. «Я не могу ничего поделать. Ничего». Убийца уставился на расстоянии пятидесяти шагов в невидящие глазницы мальчика – настолько пристально, что, казалось, начал приближаться к нему… Все ближе и ближе… С каждым вздохом… И вот он достаточно близко, чтобы прикоснуться своими губами к опаленному детскому лбу, чтобы прошептать… ложь. «Твоя смерть не будет забыта; ценность той жизни, с которой ты мечтаешь расстаться, слишком велика. Ты не один, детка…» Ложь… Юноша был действительно один. Один в своей ускользающей, слабеющей жизни. И в тот момент, когда парень превратится в труп, сгниет и развеется по ветру, подобно сотням других несчастных, окружающих сейчас армейский лагерь, он будет предан забвенью. Еще одна безликая жертва. Еще один, постигший истинную ценность своей жизни.