– С тех пор как корабль покинул залив Арена, прошло четыре дня, – пробормотал убийца, не понимая, почему его отвлекают на подобные пустяки.

– Неужели? – с улыбкой спросил капитан. – Ты уверен?

– Что вы имеете в виду?

– Кто-то влияет на наш шептун, и ты в этом сам скоро убедишься.

– Что? – «О, он имеет в виду шепот, то есть шорох песка… Клянусь, капитан начинает придумывать слова прямо по ходу своих монологов». – Думаете, на «Тряпичной Пробке» имеются еще одни песочные часы?

– Официальное время должно отмеряться одними, четко выверенными склянками, – произнес Елан.

– Однако ни один человек из судовой команды, за исключением вас, не согласится с подобным утверждением, – произнес капитан, наливая себе очередной бокал вина. – Так четыре дня… или четырнадцать?

– У вас что, проходят какие-то философские прения? – подозрительно спросил казначей.

– С трудом могу представить себе подобное, – произнес капитан, громко отрыгнув. – Мы покинули гавань, когда луна находилась в своей первой четверти.

Калам напряг память и попытался вспомнить предыдущую ночь. Он стоял на полубаке под абсолютно чистым небом. Неужели луна к тому времени уже села? Нет, она плыла по горизонту, как раз над вершиной созвездия, называемого «Кинжал». «А ее размеры соответствовали трем четвертям… Но это же невозможно».

– Десять долгоносиков – это уже горсть, – продолжал капитан нести небылицы – то же самое можно сказать и о шептуне. Десять долгоносиков было поймано за две недели, однако кок подтвердит, что мука была заражена уже с самого начала пути…

– Это похоже на то, как он клялся о приготовлении ужина сегодня вечером, – произнес Салк Елан с улыбкой. – Однако наши желудки свидетельствуют об обратном – только послушайте, как они урчат. В любом случае, спасибо, что вы попытались разрешить наше непонимание.

– Что ж, сэр, ваша мысль остра, как наконечник кинжала. Он готов пронзить любую кожу, за исключением моей… О да, она толще по сравнению со всеми остальными, особенно если я начинаю упрямиться.

– Я не способен помочь, капитан. Я могу только любоваться вами.

«О чем, во имя Худа, эта парочка говорит, или, точнее, не говорит?»

– Порой люди доходят до такого состояния, что перестают доверять даже биению своего сердца. Что касается меня, то я не способен, хоть убейте, насчитать четырнадцать суток за время нашего пути. По этой причине я теряю мысль этого разговора, если, конечно, в нем вообще содержится хоть какая-то мысль.

– Капитан, – произнес казначей. – Своими словами вы сбиваете меня с толку.

– Хоть в этом-то ты не одинок, – прыснул Салк Елан.

– Неужели я расстроил вас, сэр? – лицо капитана покраснело, когда он взглянул на казначея.

– Расстроил? Да нет. Просто поставил в тупик. Я осмелюсь заявить, что пришел к следующему выводу: вы просто постепенно теряете нить своих рассуждений. Таким образом, беспокоясь о безопасности корабля, я не имею другого выбора…

– Выбора? – прервал его капитан, поднимаясь со скамьи. – Слова и мысли подобны песку. То, что струится между пальцев, невозможно взять в кулак. Я покажу тебе безопасность, сладкоголосый соловей!

Калам откинулся назад и наблюдал, как капитан подошел к входной двери и попытался надеть свой плащ. Салк Елан, как приклеенный, сидел на своем месте, наблюдая за происходящим с напряженной ухмылкой.

Через мгновение капитан ногой распахнул входную дверь. Протиснувшись сквозь нее, он отправился к камбузу и принялся громогласно звать первого помощника. Его ботинки стучали по палубе, словно тяжелые кулаки по стене.

Дверь каюты заскрипела и чуть не слетела с петель. Казначей открыл было рот, затем закрыл его и вновь открыл.

– О каком выборе идет речь? – прошептал он, побоявшись обращаться к кому-то конкретно.

– Это относится не к тебе, – медленно ответил Елан. Представитель знати обернулся.

– Не ко мне? К кому же еще, если все сокровища Арена вверены в руки только одному…

– Так вот как это теперь официально называется? А что ты думаешь по поводу своей добычи, нажитой Пормквалом нечестным путем? Печати, скрывающиеся на ящиках под официальной эмблемой верховного кулака, вовсе не принадлежат империи…

«Так ты, Салк Елан, все время знал об этом? Интересно, очень интересно».

– Если вы вздумаете дотронуться до этих ящиков, то суд приговорит вас к смертной казни, – прошипел казначей.

На лице Елана появилось отвращение.

– Вы же занимаетесь грязной работой воров, и во имя чего? Представитель знати побелел как мел. Поднявшись на ноги и опираясь руками, чтобы не упасть в момент сильной качки, казначей медленно побрел по направлению к выходу. Салк Елан перевел взгляд на Калама.

– Ну что же, мой сопротивляющийся друг, что ты понял из нашего разговора с капитаном?

– Ничего, чем хотел бы поделиться с тобой, – проворчал убийца.

– Твои постоянные попытки избежать нашего общения стали напоминать детскую игру.

– Выбирай: либо так, либо никак. В противном случае мне придется тебя убить.

– Как нехорошо с твоей стороны. Калам. И это ты говоришь после такого количества добра с моей стороны…

– Не беспокойся, я отплачу свой долг, Салк Елан.

– Подобные слова ты можешь говорить в одиночестве. Однако я предлагаю тебе интеллигентный разговор, которого больше не найти на этом судне.

– Я обойдусь и без проявления симпатии к своей персоне, – произнес убийца, направляясь к выходу.

– Ты неправильно меня понял, Калам. Я вовсе не враг тебе. Наоборот, между нами очень много схожего.

Убийца замер у самого порога.

– Если ты ищешь дружбы между нами, Салк Елан, то прежде всего тебе следует сделать несколько шагов назад и хорошенько осмотреться, – произнеся эти слова, убийца вышел на палубу и направился вперед.

Очутившись на бревенчатом полу, убийца обнаружил себя в самом центре бешеной активности судовой команды. Люки быстро задраивались; матросы проводили последнюю проверку морских снастей. Время перевалило за десять склянок, а ночное небо было сплошь покрыто облаками, через которые не пробивался свет ни одной звезды.

Капитан медленно доковылял до Калама.

– Что я вам говорил? Зеркало потеряло свой блеск!

Послышались завывания ветра. У Калама сложилось впечатление, будто воздух пытался вырваться на свободу, однако какая-то сила яростно ему сопротивлялась.

– Южный, – засмеялся капитан, похлопав Калама по плечу. – Скоро мы повернем прямо на своих охотников. Пираты сгрудились на полубаке – посмотри, мы же легко перережем им всем глотки. Худ бы побрал этих самодовольных тварей; посмотрим, как широка будет их улыбка, когда к губам прикоснется сталь наших клинков, – капитан приблизился к лицу убийцы так, что последний ощутил его смрадное кислое дыхание. – Присматривай за своими кинжалами, парень, этой ночью придется хорошенько поработать. Да, именно так, – лицо капитана мгновенно переменилось, и он бросился прочь, начав раздавать команде новые приказания.

Убийца уставился ему вслед. «В конце концов, может, это и не паранойя. Этого парня действительно что-то серьезно тревожит».

Палуба резко наклонилась, когда они изменили курс практически на сто восемьдесят градусов. В то же самое время их настиг штормовой ветер, и «Тряпичная Пробка» на самых малых парусах рванула вперед, на север. Светильники разбились вдребезги, и судовая команда немного поутихла.

«Морская битва в самый разгар шторма. Капитан стоит на просмоленной, залитой водой палубе и наблюдает за тем, как его команда берет на абордаж пиратский корабль. Это не просто дерзко, это чертовки нагло».

Две большие человеческие фигуры появились за спиной, окружив Калама с обеих сторон. Убийца поморщился. Оба телохранителя казначея практически с первого дня пути потеряли боеспособность: их скосила морская болезнь. Они выглядели так, будто максимумом их возможностей являлось способность вывалить содержимое своих кишечников в ту же секунду на ботинки Калама. Однако громилы старались держать себя в руках; один из них даже грозно помахивал саблей.