— Это было недопустимо и отвратительно, — ненатурально соврала Зондэр. Недопустимо — да, отвратительно — ну как сказать. А кто еще мог щелкнуть по носу богоравную, как не родственник кесаря.
— Вне всякого сомнения, — не преставал улыбаться Витольд. — Что меня ждет? Розы? Морковка?
«Глупая смерть в цвете лет!»
Зондэр почувствовала, что никак не может сдержать нервного смеха, и закусила губу.
— Розы, Маэрлинг, — выдохнула она. — Бесы дери, весна. Высаживайте розы. Как обычно. И, разумеется, стреляться я вам запрещаю. Я сегодня же напишу вашему отцу, поскольку не обладаю достаточным оптимизмом, чтобы рассчитывать на ваше здравомыслие.
— Пожелания по сорту и цветовой гамме? — Маэрлинг, паршивец такой, и бровью не повел.
— Розовые и желтые, высадить шашечкой, — мстительно сказала Зондэр. Ингрейну бы удар хватил от подобного безвкусия.
— Как прикажете, — расцвел виконт и танцующей походкой направился прочь, на ходу вполне приятным голосом намурлыкивая известный калладский романс:
Сталь в песне, определенно, была серая. Зондэр сама не поняла, отчего ей вдруг стало почти легко.
Нордэна поднялась с подоконника, оправила мундир и поглядела в окно, где из-за темных силуэтов елей косо падали солнечные лучи. Если верить орущим котам и поющему Маэрлингу, в Каллад и впрямь пришла настоящая весна. На исходе апреля.
Зондэр невольно улыбнулась собственному тусклому отражению в стекле.
«Подожди, Ингрейна, я тебе покажу, что такое работа с личным составом. Так покажу, что на Архипелаг вплавь безо всякого корабля удерешь, теряя на ходу детали туалета. Еще до того, как Маэрлинговы розы зацветут. Богоизбранная ты наша…»
«Здравствуй, Рыжик.
Если ты это читаешь, значит, хоть Рейнгольд не перлюстрирует мою переписку. Любопытно, ты стал дочитывать мое прошлое восторженное письмо до конца? На случай, вдруг ты уснул на второй странице: дальше я просто написала „Ах, как все восхитительно, спаситель мой“ три сотни раз. Рейнгольд, знаешь ли, велел мне быть многословной и убедительной.
Теперь пишу как есть.
По поводу моей глубокой благодарности за труды: мог бы не трудиться. Я тебе этой выходки не прощу. Другого бы еще простила за оговоркой „ну я же не знал“, а тебя — не прощу. Ты всегда все знаешь и прекрасно понимал, куда меня отправляешь.
Я лишний раз стараюсь не выходить на балкон — мне начинает казаться, будто семь метров — этого вполне достаточно, чтобы решить кое-какие фундаментальные проблемы мироздания. Но вид на море отличный, тут я в прошлом письме не соврала. Я говорила тебе, что ненавижу южное море? Эта паскудная синяя лужа и белые паруса на ней… На тарелочке такое безобразие бы еще смотрелось — а так хочется взять кисть и все перекрасить в серый. Ты знаешь, что на Дэм-Вельде серое море и черный песок?
Да ни беса ты, Рыжик, вообще не знаешь.
По поводу моего беспредельного счастья. Ну, тут светит солнце, дефилируют юноши и барышни в весьма таких завлекательных купальных костюмах, в подвале у нас коллекция неплохого игристого, а Рейнгольд бесконечно благороден и любезен. Я пока не определилась, кого хочу убить сильнее: его или тебя. Думаю, все-таки тебя: ты умнее и, как следствие, ты и виноват. Что еще добавить? Здесь рай. Так что я очень уместно ощущаю себя покойником.
У нас тут море, горы, каштаны, балы, фейерверки и вечный праздник. Если тебе вдруг так и не стало стыдно, прочитай еще раз. Я до сих пор в толк не возьму, как ты мог со мной так поступить!
Скоро вернется Рейнгольд, поэтому мне пора заканчивать.
Будь любезен, переступи через свою бесову гордость и чиркни мне хоть три строчки в ответ. Да, мне наплевать, будут ли там запятые.
P.S. Ты проклятый дурак с комплексом спасителя. Я очень тебя люблю.
P.P.S. Но при личной встрече все равно больно дам по шее.
P.P.P.S. На тот случай, если ты уже сплавил Магрит и не догадался спустить с лестницы Гребера. Матильда — кошка. Кошка — это покрытое шерстью животное на четырех лапах, которому совершенно без разницы, что показал твой тест на интеллект. Кошка не женщина, ее все равно надо кормить. Да, трижды в день достаточно. Нет, печенье она не ест. Да, если в доме есть только печенье, первый месяц она будет грызть печенье, а потом додумается загрызть хозяина. Да, ее уровень интеллекта позволяет ей это сделать.
Люблю тебя,
искренно расположенная тебя убить,
Наклз перечитал письмо дважды, а потом аккуратно сложил и спрятал в нагрудный карман. Гребер, все время сидевший рядом с вопрошающим видом, опрокинул еще половину рюмки, хмыкнул в усы и поинтересовался:
— Жива наша барышня?
— Жива, — несколько рассеянно кивнул маг. Денщик Дэмонры, к гадалке не ходи, хотел узнать содержание письма. Проблема состояла в том, что Наклз никогда не умел внятно пересказывать бессодержательные тексты.
— У нее все хорошо? — пришел на помощь Гребер. Мужчина все еще был умеренно трезв, хотя пузатая бутыль рэдского самогона уже показывала дно. Наклз не в первый раз подумал, что и к тридцати семи годам какие-то вещи для него по-прежнему оставались непостижимыми. Греберу полагалось спать, а он сидел и даже вполне связно любопытствовал, что происходит в жизни его «барышни». — Или все плохо?
— Сложно сказать, — пожал плечами Наклз. — Она жива, здорова, сыта и крайне недовольна всем миром вообще и некоторыми людьми, его населяющими — в частности.
— Ох уж наша барышня…
— Да. Она также описывает пейзаж и сомневается в моих способностях прокормить Матильду. И передает тебе привет, — несколько приврал Наклз. Гребер, в конце концов, служил сперва Рагнгерд, а потом ее дочке почти всю жизнь и потому заслуживал хотя бы упоминания.
Денщик расцвел.
— Барышня тебя недооценивает: Матильда поправилась. Но она очень тебя любит.
«Матильда или „барышня“?», — мог бы уточнить маг, но не стал. Матильда исходила злобным шипением уже третий день, а «барышня» в письме обещала его побить и убить.
— Может быть, — неопределенно заметил маг.
— Не «может быть», а точно, — наставительно поднял палец Гребер. — Она, когда уезжала, так мне и говорила, мол, смотри за ним, чтоб у него печенье не закончилось. Только тебя из всех и вспомнила.
В этом была вся Дэмонра — наломать дров, едва не пойти на виселицу, чудом уцелеть, быть вышвырнутой из страны — и волноваться о том, достаточно ли хорошо он питается.
Гребер просьбу «барышни» исполнил, пусть и с некоторыми поправками на национальный менталитет, притащив с собой бутыль самогону и три банки соленых огурцов. Принимая немудреные гостинцы, маг с большим трудом удержался от улыбки. Так почему-то сложилось, что все люди, встреченные Наклзом на жизненном пути, делились на три неравные категории. Первые, что нормально и закономерно, хотели его убить, вторые, что еще более нормально и закономерно, — использовать в своих целях, а третьи почему-то — накормить. Его всегда бесконечно удивляло, что третья группа количественно превосходила и первую, и вторую.
— Она вернется? — с надеждой спросил Гребер.
Наклзу стало тоскливо. Разумеется, Дэмонра бы вернулась. Стоило всплыть истории с ленточкой, и нордэну мигом бы вернули в столицу для занимательных бесед в Эгрэ Вейд.
— Пока не может, — кисло улыбнулся он. Усы Гребера скорбно поникли. Денщик посмотрел в окно, за которым уже сгущались сумерки, и вздохнул:
— Ну, я тогда пошел. Ты ей как будешь писать, чиркни, мол, я тоже привет передаю, кланяюсь и желаю здоровья.
— Обязательно, — кивнул Наклз, прекрасно знавший, что ничего подобного он не напишет.
В прихожей Гребер, покряхтывая, влезал в видавшее виды пальто, чем-то напоминавшее перешитую шинель. Долго застегивал пуговицы дрожащими руками. Наматывал шарф. Потом попросил спичек. Наклз сходил на кухню за спичками, протянул Греберу коробок, щелкнул замками и открыл дверь.
