— Я люблю брюнеток, — возразил Каниан и несколько погрешил против истины. Никаких предпочтений на этот счет у него не имелось. Правда, три месяца в компании Изольды научили его с большим вниманием относиться к тому, что творится под кудряшками черного, золотого, рыжего или любого другого цвета. Он окончательно понял, что не любит истеричек.

— Если ты еще скажешь, что любишь умных, я вспомню тебе Изольду. Вот уж выдающиеся мозги Эфэла и ближнего зарубежья. Она же рэдка?

— Она — балерина. Артистов о происхождении не спрашивают, Ирэна. Им дарят цветы и с ними проводят время.

— Тогда женись на нордэне. Вот уж будет романтики. Ну, разумеется, до момента, когда тебя найдут где-нибудь в подвале, насмерть забитым сковородкой по причине супружеской неверности.

Каниан невольно фыркнул. Как внук истинной нордэны, северян он терпеть не мог.

— Сковородкой? Да ты что. Настоящая нордэна непременно отковыряет от фамильных доспехов фамильный же меч и пойдет наводить Истинную Справедливость. Знаешь, я познакомился с одной. Она облила меня игристым на балу и извинилась на морхэнн, я ее, естественно, оскорбил, она оскорбила меня в ответ, а потом мы последовательно дрались и братались на диком пляже. Надеюсь, ты в достаточной мере разочарована моим поведением?

— Скажи, что общих детей у вас не будет, а ты догадался представиться именем кого-нибудь из наших конкурентов, и я буду довольна.

— Ирэна, ты безнравственна. На самом деле, мы действительно подрались, а потом выпили даггермар — вылитый самогон, только какими-то травами пахнет и устрашает своим чернильным цветом — и поболтали. Если сбросить со счетов два скорбных факта — северянки тощи до безобразия, во-первых, и верят, будто после смерти попадут в казарму и ведут себя соответственно уже сейчас, во-вторых, даже не знаю, что хуже — она была довольно мила.

— Надо посоветовать отцу. Завидная будет партия. Ему как раз надо бы поправить финансы, а то наш всемогущий должник не расположен отдавать долги…

— Надо быть идиотом, чтобы не понимать: он никогда по ним не расплатится. Тем хуже для него.

Ирэна медленно покачала головой:

— Или для нас, Каниан. Думаю, меня не просто так замуж выдают. От старых дев в нашей семье…

— Ирэна, — твердо сказал Каниан.

— От старых дев в нашей семье обычно иначе избавлялись, — спокойно закончила она. — Отец стал искать поддержки Вейзингов. И мне это нравится даже меньше, чем мой будущий муженек.

— Ты с ним самим говорить не пробовала?

— Пробовала. Услышала лекцию о семейном счастье и домашнем очаге как высшем предназначении женщины. Кажется, я даже догадываюсь, монолог из какой пьесы он выучил.

— Ирэна, но…

Сестра плавно коснулась колес кресла, и каталка медленно тронулась с места. Каниан, как всегда в таких случаях, опустил глаза в пол. Ему не нравилось это зрелище. Он очень хорошо помнил, как замечательно Ирэна танцевала и как легко порхала по лестницам их дома. Не родись она аристократкой, из нее вышла бы великолепная балерина. Ирэна лет до семнадцати даже собирала фотокарточки знаменитых танцовщиц и хранила их в шкатулке, как дракон — свое сокровище. А потом она упала с лошади на охоте. Был ясный зимний день, много сверкающего снега и синего неба, много шума, много людей, кинувшихся ей на помощь, а крови не было совсем. Каниан тогда даже испугаться не успел.

В жестах рук Ирэны до сих пор сохранилась какая-то птичья легкость. Он совершенно не мог смотреть, как существо, словно самой природой созданное для полета, крутит колеса кресла-каталки.

Ирэна проехалась по комнате, прошелестела бумагами на столике — она могла легко попросить Каниана их подать, но предпочитала никого ни о чем не просить — и снова вернулась на прежнее место.

— Можешь переставать смотреть в пол. Я даже не знаю, что бесит меня сильнее — умильные утешения Инессы и Альмы, или твоя скорбная мина.

— Я даже не стану спрашивать тебя, есть ли прогресс.

— И не надо. Массажи, специальные ванны и «может быть, через год-полтора»… Взгляни на это лучше.

Каниан взял протянутые ему бумаги и подошел к лампе. На изучение газетной статьи много времени не потребовалось.

— В Рэде не взошла ни пшеница, ни рожь.

— Да. Такого неурожая не было давно. По обе стороны Ларны скоро будут делать хлеб из лебеды.

— И калладцы не уехали к осени?

— Нет.

— Они идиоты.

— Да. Или являют пример самоубийственного благородства. Кому являют — непонятно. Современники не оценят, а до счастливых потомков это дойдет несколько в другом виде.

— Возможно, это щелчок по носу нам, Эйнальду и Аэрдис. В первую очередь, конечно, Аэрдис. Калладцы мыслят масштабно. В плане — в масштабах карты мира. Там они занимают четверть листа, а нас можно закрыть мелкой монеткой. Из этой забавной исторической данности у них вырос искаженный взгляд на вещи.

— Так или иначе, кесарь пока не выводит войска. А это значит, что скоро им предстоит усмирять голодные бунты. Или в Рэде, или на своей территории, смотря что они сделают с тем немногим хлебом, который все-таки взошел. Кэлдир всех не прокормит. А горцы вцепятся в Виарэ, как только получат от императора добро.

— Как только получат команду «фас», — поморщился Каниан, горцев не любивший. Калладцы были врагами, создавшими культуру, предельно далекую от того, что Каниан считал красивым и «правильным», но горцы и такого не создали.

— Так или иначе, кесарию ждет трудный год. Меня бы это утешило, но я бы не хотела, чтобы над нашими городами летали имперские дирижабли, несущие бомбы в калладскую столицу.

— В этом году могут и не сунуться. Я читал виарские газеты. В тех, что финансируются нашими черно-белыми друзьями, с большим тщанием обсасывается тема бунтов в имперских провинциях. Очередной закон о чистой крови в первом чтении встретили поджогами и вилами. Правда, я уверен, во втором чтении несогласным ответят картечью. Они всегда так делают.

— Хорошо шутки шутишь, только это не смешно, — Ирэна сделалась серьезна и мрачна. — Каниан, ты опять намерен удрать из столицы? Я прошу тебя, не уезжай. Хотя бы пока я не выйду замуж. Если через месяц не упаду с лестницы и чудесным образом не сломаю шею — поезжай куда угодно, а пока побудь здесь. Ты можешь мне пообещать это?

Каниан нахмурился. Отказывать сестре обычно было выше его сил, но сидеть половину осени с тетушками он тоже готовности не чувствовал.

— Сказать по правде, я не планировал задерживаться. Но если ты так хочешь…

— Хочу, — быстро кивнула Ирэна.

— Ты, как всегда, деспотична донельзя, вся в бабушку, спаси нас Создатель.

— Напомню, наша бабка отравила четырех мужей, пока пятый не сделал безутешную вдову из баронессы графиней. Ты мог бы отдать должное ее талантам.

— Хорошо. Уговорила, я останусь в городе. Мой багаж приедет следующим поездом, мы с Изольдой потеряли его, пока скандалили на вокзале. Я сегодня переночую в гостинице.

— Зачем? Оставайся дома.

— Нет. Раньше послезавтра дома меня не ждет никто, потому что я предусмотрительно писал всем тетушкам, что приеду двадцать пятого. А вот Изольда, которая лучше всех знает, когда я действительно приехал, вполне может сюда заявиться. Я не в настроении с ней ругаться еще раз. Мне кажется, я уже вообще не в настроении с кем-либо ругаться. Начнет орать под окнами — просто кинь в нее чем-нибудь не очень тяжелым. А я спокойно переночую в гостинице, проживу еще два спокойных дня и вернусь, чтобы выслушать матримониальные планы на мой счет. Мы договорились?

— Ты всегда делаешь по-своему, Каниан, — Ирэна пожала плечами. — А в твою балерину, если она станет орать под окнами, я буду стрелять, так и знай.

— Ты истинная внучка своей бабки.

— Ты тоже, мой дорогой.

— Язва.

— Потаскун.

Каниан усмехнулся и все же чмокнул сестру в русую макушку, разделенную ровным, как по линейке прочерченным пробором. Прическа была не самая модная, но густые букли по бокам надежно скрывали от посторонних взглядов уши, такие же оттопыренные, как у него самого. И, видимо, как у их достопочтенной бабки, позволявшей писать свои портреты только в профиль.