— Прости. Я больше так не сделаю.

— Я это слышу регулярно, и всегда ты являешься в глухую полночь. Если бы я знала тебя чуть хуже, решила бы, что ты все же рассчитываешь однажды перехватить любовника у меня в шкафу, — Элейна, наконец, сменила гнев на милость и улыбнулась. На улыбки жена была скуповата, поэтому Койанисс ловил каждую. — Раздевайся, я нагрею воду.

— Я сам, иди спи.

— Ну конечно, а потом у меня будут лужи по всему дому. Ну уж нет, — Элейна потянула с мужа плащ. — Создатель, ты через болота шел? От него пахнет тиной… Койанисс, ты неисправим. Мы с Маргери по тебе скучали, но мы бы не умерли, если бы ты задержался до утра. Я вообще не ждала тебя раньше середины октября.

Койанисс и не должен был приехать раньше середины октября.

Ему хотелось ответить Элейне что-нибудь ничего не значащее и будничное, но горло перехватило.

По лестнице прошлепали босые пятки.

— Мама, что там? Папа? Мама, мама, папа пришел!

Маргери, поставив куклу на пол, бросилась вниз по ступенькам, путаясь в ночной рубашке. Ее светлые кудряшки прыгали вокруг головы, как живые солнечные лучики.

— Папочка!

Койанисс подхватил дочку на руки, но кружить по комнате не стал, потому что Элейн ненавидела грязные следы на полу. Просто прижал крепко-крепко и перестал дышать. Маргери смеялась, копошилась в его волосах и щекотала лицо кудряшками.

— Папа, ты надолго приехал? Мы сходим к насыпи?

— Маргери, дай отцу переодеться и привести себя в порядок. Что за поведение? Иди наверх, поговорите утром.

— Папа, папа, ну скажи…

— Да, Маргери. Я… я теперь надолго.

Девочка со счастливым смехом понеслась наверх, звонко чмокнув Койанисса на прощание. Элейна проводила дочь взглядом и поджала губы.

— Ты бы ей хоть так откровенно не врал. На сколько дней тебя отпустили?

Койанисс понял, что не помнит, какие документы и как подписывал. Но это не имело большого значения. Значение имело только то, что он больше не получит похоронок и официальных извинений с сотней гильдеров компенсации.

— Пока тебе не надоем.

Элейна не улыбнулась, но на ее щеках наметились ямочки.

— Ответ опасный. У нас некрашеный флигель, забор покосился, да и крышу бы с северной стороны подновить… Это уже не говоря о том, что я очень устала ночевать одна. С тебя уже литр грязи натек, сними, наконец, сапоги и иди в ванну! Я нагрею воду и, так и быть, приведу своего непутевого мужа в порядок. Любитель ночных гульбищ…

— Я вас больше никогда не оставлю.

— Ой, знаю я эти твои мужские «никогда». Удерешь в свой любимый серый ад раньше, чем я опомниться успею. Ты без него жить не можешь.

— Не на этот раз.

— Проверим, — усмехнулась Элейна, бросила на лестницу быстрый взгляд и, убедившись, что дочери там нет, привлекла мужа к себе и поцеловала. — Все, остальное — только после ванной. Про свои приключения расскажешь утром.

Койанисс не хотел ничего рассказывать о своих приключениях. Отмокая в горячей воде и глядя на расчесывающую волосы Элейну, он понимал, что помнит о них мало и больше точно помнить не хочет.

Совы громко ухали у самого дома, и никому не нужное утро долго-долго не наступало.

Пахло яблочным штруделем, мокрой листвой и свежестью утра. Койанисс, не открывая глаз, лежал и прислушивался к домашним звукам. Звенела посуда, Маргери то пыталась ходить тихо, то снова носилась по дому, выбивая каблуками домашних туфелек веселую дробь из старого паркета. Элейна приглушенным голосом что-то выговаривала дочери, потом негромко смеялась и отпускала ласточку летать дальше.

«Я дома».

Ни в детстве, ни в подростковом возрасте эта мысль никак не ассоциировалась у Койанисса с покоем, уютом или тем более с безопасностью, а позже — то есть почти всю сознательную жизнь — у него дома и вовсе не было. Были длинный барак, потом отдельная коморка с видом на кладбище, потом меблированные комнаты разной степени убогости или роскоши, о которых у него не сохранилось никаких раздельных воспоминаний, и наконец — столичный дом, который вроде бы и принадлежал ему, но вроде и нет. По документам — его. По сути — такие же меблированные комнаты, только соседей за стеной нет и платить хозяевам не нужно. Идея подновить штукатурку, переклеить обои или сменить шторы просто не приходила ему в голову за полной абсурдностью. Не имело никакого значения, где быть лишним и какого цвета при этом будут занавески.

Койанисс лениво приоткрыл глаза и поглядел на потолок. Пожалуй, следовало нанять кого-нибудь из деревни и побелить его. Магу, в сущности, было все равно, а вот Элейне бы это пришлось по нраву. Он вообще не до конца понимал, как дворянская дочь согласилась жить в такой глуши. Вот уж сильно следовало обидеться на весь мир для такого решения.

Впрочем, через год Маргери все равно пришлось бы пойти в гимназию, а значит — переехать. Азы домашнего воспитания Элейна дочери могла дать легко, но вряд ли она оставила бы девочку без нормального образования. Не то чтобы в империи Аэрдис для девочки в учебе имелся какой-то толк, но Койанисс вовсе не горел желанием вырастить из дочери барышню-крестьянку местного пошиба и выдать ее замуж за какой-нибудь кошелек подходящих размеров при первой возможности.

Маргери хотела стать путешественницей и археологом и упоенно рылась в земле, один раз даже притащив в дом натуральную волчью челюсть, тускло-желтую и почти беззубую. Элейна тогда перепугалась до полусмерти и заставила Койанисса за компанию с пятеркой местных мужиков обойти окрестные леса. В глухие чащобы за болотами они не лазили, а в ближних краях никого, опаснее зайцев, белок и лисиц, не водилось.

По лестнице простучали каблучки.

— Па-ап, ты спишь?

— Если папа и спал, то теперь он точно не спит, — отозвалась Элейна, тоже поднимаясь. — Койанисс?

Койанисс на всякий случай дернул вниз рукава ночной рубашки, чтобы скрыть вены на сгибе локтей. Не самое симпатичное открывалось зрелище. Элейна привыкла, а объяснять маленькой дочери, зачем папу регулярно тыкают иголками, явно было преждевременно.

— Да, мои хорошие. Я не сплю.

Маргери радостно взвизгнула, влетела в комнату и плюхнулась на постель. Немедленно вскарабкалась на отца.

— Я тебя поймала!

— Поймала.

— Мам, а папа теперь не убежит в свой серый мир?

— Маргери, не говори глупостей, убежит.

— Элейн, ну ладно тебе… — взмолился Койанисс. Ему не хотелось о Мгле ни слышать, ни говорить.

— Хорошо, убежит, но не сегодня. Слезай с отца, хватит таскать его за волосы. А ты не потворствуй и не балуй мне дочь.

— А я хочу побаловать нашу дочь.

— А жену побаловать и дом привести в порядок не хочешь?

— Как ты могла такое подумать? В ваше распоряжение поступил, господин генерал…

— Пока тебя месяцами из командировок дожидаешься — чего только ни передумаешь, — беззлобно усмехнулась Элейна, поправляя пшеничную прядь, вывалившуюся из прически. Следила она за собой так, как будто каждый день бывала на званых вечерах в высшем свете. Правда краситься — совершенно не красилась, считая это проявлением самого вульгарного безвкусия. Но при таких глубоких васильковых глазах на белые брови или лишенные румянца губы никто бы и не посмотрел. Койаниссу жена с самого начала напоминала святую с какой-нибудь очень древней фрески, попустительством Заступников случайно закинутую в грешный мир. — Ладно, валяйтесь. Завтрак будет готов через четверть часа и второй раз я его разогревать не стану.

— Маргери, скажи маме, что мы ее прекрасно поняли и будем вовремя. Ох, моя шея. Не вертись так. Я расскажу тебе сказку…

— Я не хочу сказку, я взрослая, я хочу про Слезы Ириды!

— Ириады, детка. Это такие голубые-голубые озера, очень далеко отсюда, в стране Эфэл…

— Мы к ним съездим?

— Съездим, Маргери.

— А на Бочонке можно?

— Можно, Маргери…

Жандармы долго ждать себя не заставили. Койанисс как раз успел перехватить два куска яблочного штруделя и выпить чашку крепчайшего кофе — истинная аристократка из Аэрдис, Элейна чай заваривать не любила, не умела и не хотела, но с древней как мир кофемолкой обращалась божественно. Увы, его богиня в сказки не верила и на комплименты не реагировала.