— Ты чего?

Детское личико совершенно окаменело от испуга.

Койанисс посмотрел туда же, куда глядела дочь. Поляна, стена леса, под золотым светом кажущаяся голубовато-серой, как море, яркое осеннее солнышко, блестящие в траве паутинки. Празднично-яркий пейзаж, в котором захочешь найти что-то страшное — не найдешь ни за что.

Маргери судорожно вздохнула.

— На что ты смотришь? Маргери, на меня смотри! — Койанисс опустился на колени перед дочкой и легонько встряхнул ее за плечи. — Там ничего нет такого, чтобы пугаться милая. Там только лисы живут, красивые такие звери…

Девочка, как околдованная, смотрела на ровную стену деревьев. Потом скривила губы, словно собиралась заплакать, и уткнулась магу в плечо. Всхлипнула, затряслась. Койанисс обнял ее, подождал, пока Маргери проплачется, вытер ей лицо платком.

— Знаешь, сегодня что-то холодно. Мы сходим к паровозам в другой раз. Я тебе лучше дома что-нибудь почитаю. Как думаешь? Маргери, не плачь только больше, нельзя плакать на холоде.

Девочка опустила глаза и глухо сказала:

— Я не пойду к паровозу. Там теперь в лесу… злые волки.

— Волки? — сначала переспросил, а потом подумал Койанисс. Было не так уж и важно, почему дочь испугалась волков, которых до этого дня нисколько не боялась. Куда важнее, чтобы она перестала о них думать.

Голос Маргери стал еще тише:

— Да, там волки. Очень злые. В ошейниках. Они меня ждут в лесу.

«Злые волки в ошейниках». Маргери в жизни не видела овчарок. А вот Койанисс видел и прекрасно понял, что именно его дочь сейчас сказала.

— Не дождутся! Слышишь меня? Ничему не верь и ничего не бойся. Я тут с тобой и мы есть. А их — нет.

Маргери долго думала, нахмурив лоб, а потом неуверенно улыбнулась:

— Хорошо, папа, я тебе верю.

Весь следующий день шел дождь. Увидев отметку «3 октября», Койанисс плюнул на возможную реакцию жены и календарь со стены просто снял. И даже с большим удовольствием отправил в камин. Элейна, наверное, заметила, но ничего так и не сказала.

— Хочешь, я приведу в порядок чердак? — Койанисс уже не знал, какую помощь по дому предложить. За первую неделю отпуска Элейна успела придумать ему миллион дел, а потом ее как будто перестал интересовать уют в доме. Только столы и полы она скоблила так, что, на взгляд мага, скоро бы насквозь протерла.

Если бы она не сопровождала эти действия комментариями вроде «Здесь грязь, грязь, а мы хорошие подданные», скрежещущие звуки не вызывали бы у Койанисса приступов паники, но она бормотала это почти всегда, когда убиралась. Едва завидев ее с тряпкой или щеткой, маг ретировался куда-нибудь наверх или к Маргери.

Маргери, впрочем, тоже вела себя не совсем так, как в первые дни. Она стала тише ходить и реже заговаривала первая, как будто все время сосредоточенно думая о чем-то своем. Правда, в отличие от ставшей почти агрессивной Элейны, к отцу дочь по-прежнему льнула, как котенок. К сожалению, уже не ласковый, а запуганный.

— Зачем? — невозмутимо поинтересовалась Элейна и вернулась к раскатыванию теста.

Койанисс едва не ответил «чтоб было чисто», но вовремя прикусил язык. В прошлый раз при этих словах с Элейной приключилась самая настоящая истерика.

— Я посмотрю, может быть, там завалялось что-то полезное.

— Может быть, — равнодушно отозвалась жена. — Кстати, ты давно начал ходить во сне?

— Что?

— Ты третью ночь меня до полусмерти пугаешь. Стоишь как статуя у окна и полночи смотришь в сад на кусты.

«Бесы дери, да не могу я стоять у окна и пялиться в сад, потому что я до рассвета трясусь под одеялом и думы думаю! И еще я не могу пугать вас потому, что после заката вас здесь просто нет…»

— Милая, ты уверена?

— Койанисс, я не знаю, как ты шею не свернул, когда в сад спускался. Я двери спальни после этого запирать начала. Да, я уверена. А что тебя удивляет?

— Нет, ничего. Я приму снотворное.

— Прими. Иначе я этот проклятый шиповник просто выкорчую. Что за интерес часами смотреть на облетевший куст, я не понимаю!

Да облетевший куст с каждым днем цвел все ярче и пышнее. Как будто вытягивал все соки из обитателей дома и оживал сам.

— Что ты в нем нашел, я не понимаю!

«Нет, это я не понимаю».

Койанисс без дальнейших объяснений убрался на чердак. Пожалуй, если бы происходящее и впрямь сводилось бы только к его сумасшествию, он бы обрадовался. Но в голове у него накрепко засела мысль, что, как бы странно он себя ни вел, а Элейна все же ведет себя страннее. Иногда его даже посещало очень страшное подозрение, что это не его жена. Нет, она выглядела как Элейна. Говорила голосом Элейны. У них была одинаковая походка и одинаковый аромат духов, даже одинаковая манера склонять голову чуть набок, глядя на собеседника.

Только она почему-то оперировала вещами, которые Элейна знать не могла. Когда она в первый раз в очень спокойном тоне сообщила, что будущее не меняется, в ответ на какую-то его пустяковую реплику вроде того, что не грех бы подумать о школе для Маргери, Койанисс чуть дара речи не лишился.

Элейна — образованная барышня из Аэрдис — не могла так говорить и думать. В Аэрдис все, что хоть как-то касалось вероятностных манипуляций, проходило где-то по грани науки и смертного греха, с сильным уклоном в сторону последнего. И Элейна никогда не интересовалась ни аксиомой Тильвара, ни следствиями, которые из нее вытекали.

Чем дольше Койанисс размышлял, тем меньше эти мысли ему нравились.

Чердак, пожалуй, оставался единственным местом в доме, куда Элейна с ее пристрастием к чистоте так и не добралась, поэтому там до сих пор мирно пылились реликты от прежних хозяев — стулья с поломанными спинками, сдутые кожаные мячи, какие-то лоскутные одеяла и прочие осколки чьей-то мирной жизни. Койанисс, подсвечивая путь масляной лампой — единственное чердачное окошко, явно сто лет не мытое и расположенное в дальнем от лестницы конце помещения, света не давало практически никакого. Так, мутный сероватый полумрак среди мрака. Маг пробрался к середине комнаты, аккуратно переступая через завалы старой мебели, пару раз чихнул, и посветил во все стороны. Какие-то плюшевые игрушки здесь остались, но маг бы скорее умер, чем дал бы Маргери в руки такую антисанитарию. В углу, как ни странно, спряталась самая натуральная прялка. Койанисс такие только в Рэде видел и был убежден, что до Аэрдис эти пережитки прошлых веков не дошли, однако, как оказалось, переоценил мировой прогресс. Все колесо утопало в паутине. Маг пауков не боялся, но на всякий случай провел рукой по волосам, чтобы убедиться, что ничего лишнего на него с потолка не приземлилось.

Ничего ценного на чердаке, увы, не наблюдалось. Оставалось или сидеть здесь в полумраке, глядя на желтый круг света от лампы и гадая, что же такое происходит, или спускаться к Элейне с ее «мы хорошие подданные».

«А все-таки, когда у меня заканчивается отпуск?»

Койанисс изо всех сил напрягал память, пытаясь понять, когда он подписывал бумаги, по которым смог сюда приехать. И, как ни бился, вспомнить не мог. Как будто из его прошлого вырвали неаккуратный клок, где-то между похоронками, полученными на Элейну и Маргери, и его ночным забегом по лесу. А между этими двумя точками — безбрежная чернота. В сложившейся ситуации беспокоило его и то, что неделю назад он еще помнил, что делал во Мгле и как поворачивал время. Сейчас он знал, что это делал — вернее, помнил, что неделю назад был в этом уверен и совершенно спокоен за истинность воспоминания — но само воспоминание теперь скорее походило на сон во сне.

Маг еще с полчаса покопался в голове и пришел к печальному, но ожидаемому выводу, что не помнит ни дат отпуска, ни человека, поставившего подпись под нужной для этого бумагой, ни самой бумаги. Возможно, она в сложенном виде лежала в метрике, но вот куда он сунул метрику после того, как прогнал жандармов?

Койанисс вздохнул, признавая полную и безоговорочную капитуляцию. На двадцать пятом году жизни мамино пророчество его все-таки догнало.