— Надин, я помогу во всем тебе разобраться, но давай не будем о работе сегодня? У нас первый месяц супружества и…

— Медовый месяц, которым молодые должны наслаждаться и стараться зачать наследника, не так ли? Макс, ты ведь уже понял, что я не намерена рожать в ближайшее время? Мне нужно привыкнуть к этому миру и к тебе. И пока я сама не буду знать о нем достаточно, новую жизнь давать не намерена. Знаешь ли, быть слепым котенком мне не хочется. И отдавать своего ребенка на поруки нянькам также, я желаю принимать активное участие в воспитании, конечно же при помощи учителей. Но что это за мать, которая своему ребенку не в состоянии рассказать о мироустройстве, даже о самом элементарном?

И пусть думает, что хочет. Вон как взгляд потемнел. Дети — больная тема?

— Но ты не отказываешься от рождения детей, — осторожно спросил Макс. Точно больная тема. — В будущем. Далеком…

— Нет, конечно. — Не став уточнять, насколько далеким мне это будущее видится. Когда-нибудь я точно захочу снова стать матерью и постараюсь не допускать тех ошибок, которые совершила с Эдиком. — Кстати, а сколько мне лет? Точнее сколько лет было Самире, когда ты ввел ее тело в стазис?

— Двадцать, тебе сейчас двадцать по меркам человека.

— А отец Самиры, как давно он умер?

— Очень давно, Надин.

— И других родственников у меня не осталось?

— Близких — точно нет, ты была единственной дочерью. Да и твой отец к тому моменту, как ты родилась, остался единственным в своем роду мужчиной. Конечно, я могу выяснить, в ком течет его кровь и кто жив, но это будет очень и очень дальняя родня.

— Понятно, не нужно, я просто спросила. Я все равно не помню об отце Самиры. Однажды только сон приснился о ней…

Я поежилась от ветра, который стал холоднее. Усталость этого дня как-то разом навалилась.

— Кажется мне пора спать, — произнесла я и зевнула, прикрываясь ладонью. — Проводишь меня?

Я надеялась, что мы не вернемся в зал, где еще шумели гости. И мои надежды оправдались. Князь мягко притянул меня к себе, призывая тьму и перемещая нас из беседки к двери моей спальни.

— Сегодня я провел самый чудесный день в своей жизни, — прошептал супруг, продолжая обнимать. — Спасибо тебе за него и за откровенность. Сладких снов, Надин.

И прежде, чем я успела ответить, меня поцеловали: трепетно и нежно, ласково проведя пальцами по щеке, даря ощущение тепла и покоя.

— До завтра, Надин, — не успела я опомниться, как супруга и след простыл.

То ли себя искушать еще больше не стал, то ли на пределе, а потому и смылся. В любом случае, его уход — правильное решение.

Я зевнула и толкнула дверь спальни.

К моему удивлению, она не была пуста и темна. Горели свечи, в окружении цветов в кресле в неудобной позе спала Таша.

— Таша? — позвала я, — Что ты тут делаешь?

Девушка открыла заспанные глаза и посмотрела на меня. Всего через секунду она стояла на ногах и низко склонилась в книксене.

— Простите, княгиня! Простите меня, я ждала вас, чтобы помочь переодеться… Так велел князь. Мне нет прощения… я…

— Просто устала и уснула. Ничего страшного. Я не сержусь, а помощь мне и правда нужна. Я ни за что не вытащу все эти шпильки… — Я улыбнулась и тут же спрятала зевок в ладонь.

Все-таки устала я основательно.

— Конечно, ваше сиятельство, — Таша несмело улыбнулась и мигом оказалась возле меня.

Складывалось впечатление, что это не она тут пару мгновений назад сладко спала, а это я только что разбужена. По сравнению с ней мои движения были заторможёнными.

При помощи девушки я не только избавилась от платья и прически с драгоценностями, но умылась и переоделась. И я бы не сказала, что прошло много времени. Помощь Таши оказалась неоценимой и своевременной. А ведь это князь позаботился о том, чтобы я не оказалось наедине с зашнурованным платьем и ожиданием, пока на мой зов откликнутся слуги.

— Спасибо, Таша, — садясь на кровать, поблагодарила девушку и улыбнулась ей, — ты тоже беги спать. И не задувай все свечи. Не хотелось бы в поисках дверей в ванную комнату снести пару ваз с цветами.

— Да, ваше сиятельство.

— Спокойной ночи, Таша.

Служанка поклонилась и оставила меня одну.

Я с наслаждением потянулась и забралась под одеяло. Немного поворочалась, ища удобную позу, и наткнулась на бумажку под подушкой.

Я же записку вроде выкинула, а не под подушку спрятала?

Пришлось сесть и протянуть записку поближе к свету. Текст в ней был совсем иным.

«Дочь моя, ты ослушалась голоса разума! Тьма поглотит твою душу и ты никогда не увидишь света! Одумайся, пока еще есть время! Сделай то, что должна!»

Подписи, как и в прошлый раз, не было.

Я задумалась. Если это отец Таши такие гадости пишет, то на что он дочь подбивает? А если не он автор и мне какой-то придурок послания строчит? Во что все это может вылиться? Нет уж, надо расспросить Ташу и поговорить с Максом. Странные письма. Нужно разбираться. Но утром, утро, как известно, вечера мудренее.

Я вернула записку под подушку и вновь легла, засыпая, кажется на лету.

Я брела в полной темноте. Тьма вокруг была словно живая, осязаемая, но выставленные впереди ладони ничего не могли нащупать. У меня не было никаких ориентиров. Не знаю даже, что под ногами, звуков шагов не слышно. Понятия не имела, как я оказалась в этом нечто, но в голове билась единственная мысль: «Хочу домой. Домой!».

И вдруг до моего слуха донесся плач младенца. Жалобный, настойчивый:

— Уа-а-а, уа-а-а!

Ноги сами понесли туда и постепенно плач из едва слышного становился все громче и громче.

Тьма рассеялась неожиданно, словно кто-то отдернул занавес. Я увидела свою комнату, в которой жила на Земле. Ночник в форме мишки давал тусклый свет, однако я заметила, что в комнате все изменилось. Исчезли личные вещи, со стен — фотографии, мои и тети, машинка швейная, а на ее месте теперь стояла детская кроватка с голубым балдахином. Вместо круглого стола у стены появился комод с откидной крышкой для пеленания. Сама смотрела такие в магазине и думала купить, когда появится малыш.

Я приблизилась к кроватке, заглянула в нее и увидела младенца, лицо которого покраснело и сморщилось от крика. Так на Эдика в детстве похож. Те же пухлые щечки, чуть вздернутый носик. Защемило сердце.

Руки сами потянулись взять ребенка, но у меня не было тела, я могла лишь наблюдать. Открылась дверь и вошел заспанный сын. Волосы взлохмачены, в одних трусах, зевая… Точно он только встал. Взглядом жадно пробежала по его фигуре, отметив, что он похудел и стал сильнее сутулиться.

Пройдя рядом со мной, Эдик наклонился и взял ребенка на руки.

— Что же ты не спишь, Богдан, — пробурчал он и пошел из детской.

Я незримой тенью последовала за ним в зал.

— Люда, — потряс он за плечо спящую жену.

— Отстань, дай поспать, — огрызнулась она, натягивая на голову одеяло.

— Люда, сына покорми! — требовательно произнес Эдик, стягивая с нее одеяло.

— Я сцедила молоко, сам покорми!.. — не открывая глаз и морщась от крика, ответила Люда. — Унеси его, дай поспать!

— Мне на работу вставать, я тоже спать хочу. Дай грудь, быстрее будет, не надо молоко греть.

— Я спать хочу! — завизжала Людочка.

Ребенок от ее крика пуще прежнего зашелся.

— Ты чего орешь, дура! — набросился на нее Эдик, укачивая ребенка.

Раньше он с ней в таком тоне не разговаривал.

— Я день с ним, могу хоть ночью поспать? — соизволила его жена открыть глаза.

— А я работаю, и живем мы на мою зарплату! Хочешь, чтобы меня уволили? Корми давай, — сунул к ней под бок ребенка.

Людочка нехотя спустила лямку рубашки и, обнажив грудь, приложила к ней младенца.

— Иногда мне кажется, что твоя маразматичка специально сдохла, чтобы нам насолить!

— Не смей так говорить о моей матери! — вскинулся сын.

Неожиданно. И даже приятно стало. Ненадолго.