О господи, подумал я. Надеюсь, она пока что не подписывала никаких заявлений. Вид у нее был растерянный, но не страдальческий, при этом освещении веснушки были почти не видны.

– Признание – вещь полезная, – заметил Вульф, – однако лучше признаваться тому, кому надо. Я действительно тот самый человек?

– Вы так расшаркиваетесь только потому, что я назвала вас червяком!

– Странный повод для расшаркиваний! В любом случае я не расшаркиваюсь. Просто пытаюсь помочь вам начать.

– Не нужно. – Гвен крепко стиснула руки. – Я уже решилась. Самоуверенная, пронырливая, ничтожная дура!

– Многовато прилагательных, – сухо проговорил Вульф. – Меня вы называете ничтожным, склизким, жалким червяком. Себя – самоуверенной, пронырливой, ничтожной дурой. Скажите просто: дура. Так почему вы дура?

– Потому. Из-за Луиса Рони. Я прекрасно понимала, что нисколько не влюблена, хотела немного проучить отца. Не затащи я его к нам, он не стал бы флиртовать с Конни Эмерсон, чтобы меня поддеть, Конни не стала бы с ним заигрывать и он бы не погиб. Даже если все, что вы насчет него говорили, правда, он погиб по моей вине. Что же мне делать?

Вульф хмыкнул:

– Боюсь, я что-то не совсем вас понимаю. Почему вы вдруг оказались виноваты в том, что мистер Кейн поехал на почту, а по дороге случайно сбил мистера Рони?

Она пристально посмотрела на него:

– Вы же знаете, что это неправда!

– Да, но вы-то не знаете… Или знаете?

– Конечно, знаю! – Она разжала стиснутые руки. – Может, я и дура, раз уж я так сказала, но я давно знакома с Уэбстером и понимаю, что он не мог такого натворить!

– От случайности никто не застрахован.

– Понятное дело, но я не об этом. Если бы он действительно сбил Луиса и увидел, что тот мертв, то сразу вернулся бы в дом, чтобы немедленно вызвать «скорую» и полицию. Вы ведь его видели. Неужели вы не поняли, что он за человек?

Это было что-то новенькое: Сперлинг пытается убедить Вульфа, что признание Кейна липовое.

– Да, – спокойно ответил Вульф, – думаю, я понял, что он за человек. А ваш отец знает, что вы здесь?

– Нет. Я… Я не хочу с ним ссориться.

– Но этого вряд ли удастся избежать, когда он узнает. Что заставило вас сюда приехать?

– Я собиралась еще вчера, но не решилась. Я трусиха.

– Значит, дура и трусиха. – Вульф покачал головой. – Не стоит так казниться. А что же сегодня?

– Я кое-что услышала. Ведь я ко всему прочему люблю подслушивать. Ребенком я часто подслушивала у дверей, но полагала, что давно избавилась от этой привычки. А сегодня мимоходом услышала, как Конни кое-что говорит Полу, притаилась за дверью и дослушала до конца.

– Что она сказала?

По лицу Гвен пробежала судорога. Я решил, что она сейчас разрыдается; так оно и случилось. Это никуда не годилось, потому что Вульф при виде женских слез терял голову.

Я прорычал:

– Ты для этого сюда явилась?

Она взяла себя в руки и спросила у Вульфа:

– Я обязана вам все рассказать?

– Нет, – отрывисто ответил он.

Естественно, это помогло. Она продолжила свой рассказ. Вид у нее был такой, будто она предпочла бы съесть мыло, однако сомнения остались позади.

– Они были в своей комнате, а я проходила мимо. Только подслушала я не случайно. Я специально остановилась и стала слушать. Не знаю, кто кого ударил, – у них не поймешь, пока не увидишь своими глазами. Но говорила она. Сказала, что видела, как Гудвин… – Гвен посмотрела на меня. – Это был ты.

– Моя фамилия Гудвин, – согласился я.

– Она сказала, что увидела, как Гудвин нашел у ручья камень, и попыталась зашвырнуть его в воду, но Гудвин ее оттолкнул. Потом добавила, что Гудвин забрал камень с собой, чтобы отдать Ниро Вульфу, и поинтересовалась у Пола, что он собирается предпринять, а он ответил: ничего. Тогда, сказала она, ей наплевать, что станет с ним, но она не позволит уничтожить свою репутацию, и тут он ее ударил – а может, наоборот, она его. Потом мне показалось, что кто-то из них подошел к двери, и я улизнула.

– Когда это произошло? – пробурчал Вульф.

– Незадолго до ужина. Папа только что вернулся домой, и я собиралась рассказать ему об этом, но передумала – я понимала, что это он заставил Уэбстера подписать признание. Папа такой упрямец – я наперед знала, что он скажет. Но и оставить все как есть тоже не могла. Луис погиб по моей вине, а после того, что вы о нем сообщили, дело было уже не в нем, а во мне. Наверное, это звучит очень эгоистично, но отныне я решила быть абсолютно честной всегда и со всеми. Мне надоело лицемерить. Вспомните, как я вела себя в день вашего приезда. Мне надо было позвонить Луису и сразу сказать, что я не хочу его больше видеть. Это было бы честно и соответствовало моим желаниям. Но нет, вместо этого я вызвала его по телефону сюда, чтобы все рассказать при личной встрече, – и к чему это привело? Признаюсь откровенно: я надеялась, что кто-нибудь подслушает нас по параллельному аппарату и все узнают, какая я замечательная и благородная! Я знала, что этим грешит Конни, а может, и кто-то еще. В общем, так и случилось – нас подслушали. Вы знаете, что из этого вышло. Можно сказать, я сама и послала его на смерть!

Она умолкла, чтобы перевести дух. Вульф заметил:

– Пожалуй, вы слишком много на себя берете, мисс Сперлинг.

– Мне не до шуток. – Она еще не закончила свою речь. – Я не могла признаться ни отцу, ни матери, ни даже сестре, потому что… Просто не могла, и все. Однако, собравшись отныне и навсегда стать честной, я не могла умолчать о худшем поступке в своей жизни. Тщательно все обдумав, я решила, что вы – единственный человек, который способен понять, что я имею в виду. В тот день, когда мы познакомились, вы сразу поняли, что я вас боюсь, и не преминули сказать об этом вслух. Думаю, вы первый, кто сумел заглянуть мне в душу.

Я с трудом удержался, чтобы не фыркнуть. Симпатичная веснушчатая девчонка, которая в моем присутствии заявила, будто Вульф заглянул ей в душу, – это переходило всякие границы. Если и было на свете что-то, в чем совсем не разбирался он, зато разбирался я, так это молоденькие девушки.

– И вот, – продолжала Гвен, – я приехала к вам и все рассказала. Я понимаю, что вы ничем не сумеете помочь, потому что папа заставил Уэбстера подписаться под признанием, а значит, дело закрыто. Однако я смутно ощущала потребность с кем-то поделиться, а после того как подслушала разговор Пола и Конни, поняла, что просто обязана это сделать. Но вы должны понять, что я совершенно честна перед вами. Знаете, если бы это случилось год или даже неделю назад, я притворилась бы, будто пришла только потому, что мой долг – помочь вам установить истинную причину смерти Луиса. Но если он, как вы нас уверяли, действительно был негодяем, о каком долге может идти речь? Просто если я действительно хочу стать безукоризненно честным человеком, надо начинать сейчас или никогда. Я больше не хочу никого бояться, даже вас.

Вульф покачал головой:

– Вы слишком многого от себя ожидаете. Я в два с лишним раза старше вас, и самоуважения у меня побольше, но даже я кое-кого боюсь. Не перестарайтесь. Честность состоит из множества слоев, не стоит непременно стремиться к самому глубокому. Что еще говорили мистер и миссис Эмерсон?

– Только то, о чем я уже рассказала.

– Больше ничего… м-м… содержательного?

– Я передала вам все, что слышала. Я не… – Она запнулась и сдвинула брови. – Неужели я не упомянула? Что он назвал ее идиоткой?

– Нет.

– Да, назвал идиоткой. Когда она заговорила о своей репутации. Сказал: «Ты идиотка! Чего уж там, сказала бы Гудвину прямо, будто это ты его убила. Или что знаешь, что я убил». Тогда она его ударила – или он ее.

– А потом?

– Не знаю. Я убежала.

– К тому моменту вы уже заподозрили мистера Эмерсона в убийстве мистера Рони?

– Но я… – Гвен была шокирована. – Я вовсе его не подозреваю. С чего вы взяли?

– Еще как подозреваете. Просто не осмеливаетесь себе признаться. Честность – это прекрасно, мисс Сперлинг, но существует еще и здравый смысл. Если я, по вашим же словам, действительно вас понимаю, вы думаете, что мистер Эмерсон убил мистера Рони за то, что тот флиртовал с миссис Эмерсон. Я в это не верю. Мне приходилось слышать мистера Эмерсона по радио, я встречался с ним у вас дома. С моей точки зрения, на бурный, необузданный, стихийный всплеск он не способен. Вы сказали, что в деле Рони я ничем не сумею помочь. А я убежден, что сумею, и намерен попытаться, но если только я поймаю себя на том, что всерьез обдумываю версию об убийстве на почве ревности, то сразу брошу это дело.