К этому времени полиция сняла показания и с других обитателей поместья. Тут все оказалось гораздо проще. Гас Требл провел вечер со своей девушкой в Бедворд-Хиллс. Они засиделись допоздна и расстались, только когда Гасу настало время идти к трем часам ночи в оранжерею. Нейл и Вера Имбри поднялись в свою комнату ближе к десяти, полчаса слушали радио, а потом легли спать. Джозеф Питкирн сразу после ужина уехал на собрание Ассоциации налогоплательщиков северного Уэстчестера, проводившееся где-то в Салеме. Вернулся он незадолго до полуночи и немедленно улегся спать. Дональд, отужинав с отцом и Дини Лауэр, поднялся к себе и сел писать. Когда у него поинтересовались, что именно, он ответил – роман. При этом показать рукопись его не попросили. Сибилла ужинала наверху, с матерью, которая уже научилась вставать и немного ходить, но при этом все еще не могла спускаться на первый этаж в столовую. Покончив с едой, Сибилла несколько часов читала матери, потом помогла ей приготовиться ко сну, после чего отправилась в свою комнату, где и провела всю ночь.

Никто из опрошенных не видел Дини после ужина. Но почему же сиделка не заглянула вечером к своей пациентке? Когда полицейские озвучили этот вопрос, все в один голос ответили, что Сибилла всегда сама укладывала мать в постель. Затем полиция еще раз опросила обитателей поместья: кто знал о морфине, который принимала миссис Имбри, и о том, где она держала лекарство? И вновь последовал единодушный ответ: об этом знали абсолютно все. Таким образом, свидетели косвенно признали, что любой из них теоретически мог угостить Дини бокалом пива с морфином, после чего оттащить потерявшую сознание девушку в оранжерею и затолкать ее в нишу. Однако обстоятельство это никого особенно не встревожило, за исключением Веры Имбри. Повариха выставила себя дурой, заявив, что не знала о планах Энди устроить ночью в оранжерее дезинфекцию, но потом взяла свои слова назад, когда остальные сказали, что всех, как обычно, заблаговременно об этом предупредили. Полицейские не стали цепляться к миссис Имбри, да и я на их месте поступил бы так же.

Показания свидетелей о событиях следующего утра тоже ни в коей мере не противоречили друг другу. Домочадцы встали поздно и завтракали по отдельности. Например, Сибилла – наверху, с матерью. Отсутствие Дини не показалось им странным, и ее хватились только после девяти утра. В результате в гостиной собрался народ, а мистер Питкирн принялся стучать в дверь, ведущую в оранжереею, и на все лады выкрикивать имя Энди.

Словом, ни к чему не придерешься и не подкопаешься. Абсолютно все указывало на одного-единственного человека – на Энди.

– Кто-то из домочадцев врет, – упрямо заявил Вульф.

– Кто именно и в чем? – тут же заинтересовались представители закона.

– Откуда мне знать? – Он был крайне раздражен. – Выясняйте! Это ваша работа!

– Сами выясняйте, – ощерился лейтенант Нунан.

Вульф и без того порядком испортил ему настроение своими вопросами. В частности, Вульфу хотелось узнать, почему Энди, решив покончить с Дини, при всем изобилии вариантов выбрал именно тот способ и то место, которые неизбежно указывали на него. Ответ полицейских был предсказуем и очевиден – Энди так поступил, поскольку знал: ни один присяжный не поверит, что подсудимый был способен совершить такую сказочную глупость. Впрочем, своим вопросом Вульф попал в яблочко: полагаю, окружного прокурора тоже мучили сомнения на этот счет. Должен признать, даже с моей точки зрения, на все вопросы моего босса, чисто теоретически, можно было найти вполне внятные ответы. Однако главный аргумент, на котором основывались все его сомнения, был совершенно особым. По его собственному признанию, прочие доводы лишь ставили вину Красицкого под сомнение, и лишь этот, основной, доказывал невиновность Энди. И полицейские, и Вульф сходились в одном: преступник, когда заталкивал бесчувственную Дини Лауэр в нишу, перевернул стоявший там горшок с редким растением. Совершенно немыслимо, чтобы это мог сделать Энди Красицкий, который никуда не торопился. Он либо непременно переставил бы горшок в другое, безопасное, место, либо, по неосторожности сломав ветку, немедленно предпринял бы какие-то меры. Опытный садовник, каковым, несомненно, являлся Красицкий, тут же поднял бы опрокинутый горшок и спас сломанную ветку: он бы сделал это не задумываясь, просто автоматически, тем более что проделать эти элементарные действия Энди в тот момент ничто не мешало. Между прочим, он проделал их в куда более непростых обстоятельствах, все еще находясь в состоянии шока, сразу после того как обнаружил труп любимой девушки.

– В состоянии шока? – фыркнул Нунан. – Черта с два! Да о каком шоке вы говорите, если он же сам ее туда и засунул? Я слышал о ваших приемчиках, Вульф. Если это один из них, мне за вас стыдно.

К этому моменту я уже был не в том состоянии, чтобы воспринимать доводы Вульфа. Мне страшно хотелось схватить Нунана за шею и душить, душить, душить. Поскольку это представлялось невозможным, я был готов из кожи вон вылезти, лишь бы доказать невиновность Красицкого и тем самым насолить лейтенанту. Я успел привязаться к Энди, который все это время вел себя как настоящий мужчина. Особенно сильное впечатление на меня произвела следующая сцена. Когда его приковали одной рукой к детективу и собрались вести к машине, садовник, прощаясь, протянул свободную руку Вульфу.

– Ладно, сэр, – сказал Энди, – оставляю это дело вам. Честно говоря, мне плевать, что со мной будет, но вот ублюдок, который это сотворил…

– Надеюсь, вы задержитесь в полиции всего на несколько часов, – кивнул Вульф. – Возможно, уже эту ночь вы проведете у себя дома.

Как оказалось, он смотрел на вещи излишне оптимистично. Как я уже упоминал, к трем часам полиция покончила со всеми формальностями и собралась уезжать. На прощание Нунан не упустил возможности поддеть Вульфа:

– Будь моя воля, отправил бы вас за решетку как ключевых свидетелей. Платили бы залог за собственное освобождение.

Быть может, в один прекрасный день мне все же представится шанс, и я заставлю этого наглеца за все ответить.

После того как стражи закона уехали, я повернулся к Вульфу:

– Итак, давайте подведем приятный итог. Мало того, что вы так и не заполучили Энди и вам теперь придется несолоно хлебавши возвращаться домой и самому поливать тысячи орхидей, – это бы еще полбеды. Но нет, этим дело не ограничится… Все идет к тому, что примерно через месяц вы получите повестку в суд, где вам придется выступать в качестве свидетеля. – Я пожал плечами. – Ну что же, если будет гололед и снег, нацеплю на колеса цепи. Авось не разобьемся.

– Заткнись! – прорычал он. – Я пытаюсь думать. – Глаза его были закрыты.

Я примостился на краешке скамейки и замолчал. Через несколько минут Вульф проворчал:

– Не получается. Черт бы побрал этот стул. Ну до чего же неудобный!

– Точно. Насколько мне известно, единственное кресло, которое бы вас устроило, сейчас находится в пятидесяти милях отсюда. Кстати, а у кого мы сейчас в гостях? Вопрос, между прочим, не праздный. Человек, к которому мы сюда приехали, в данный момент находится за решеткой.

Вскоре я получил ответ на свой вопрос, но не от Вульфа. Дверь теплицы распахнулась, и к нам направился Джозеф Питкирн в сопровождении своей дочери Сибиллы. К тому времени я уже хорошо запомнил его свернутый набок нос, а также острый подбородок и беспокойные зеленые глаза.

Остановившись посреди помещения, Джозеф осведомился ледяным тоном:

– Вы кого-то ждете?

Вульф приоткрыл глаза, бросил на него хмурый взгляд и ответил:

– Да.

– Правда? И кого же?

– Не важно. Например, вас. Да кого угодно.

– Он чудак, – пояснила девушка, – большой оригинал.

– Помолчи, Сибилла, – бросил ей отец, не сводя с Вульфа глаз. – Перед тем как откланяться, лейтенант Нунан обещал оставить у въезда в поместье своего сотрудника, чтобы сюда не проникали посторонние. Он решил, что нас, возможно, начнут донимать газетчики, зеваки или психи. Однако уехать отсюда можно спокойно. У полицейского нет приказа останавливать отъезжающих.