Этот тип действовал мне на нервы. Он так радовался нашему знакомству и так усердно навязывал свою помощь, что мне потребовалось целых пять минут, чтобы вырваться на волю и убраться подальше от этой комнаты.

Я галопом понесся обратно в приемную, кивком поманил за собой Сола и, как только мы вышли из конторы, заметил:

– Не того партнера прихлопнули. По сравнению с Алоизиусом Мерфи Рони был сама честность.

В общем и целом снимки вышли что надо. Поскольку Вульф велел мне заказать по четыре отпечатка с каждого кадра, получилась целая кипа фотографий. Когда тем же вечером после ужина мы с Солом сидели в кабинете, просматривая и сортируя их, у меня сложилось впечатление, будто на них одна сплошная Мэдлин, – я не припоминал, чтобы так часто нацеливал на нее объектив. Большая часть этих снимков не попала в стопку, предназначавшуюся для Вульфа. В ней было три отличных изображения Рони (анфас, в три четверти и в профиль), а также фотокопия его партбилета, которой можно было по праву гордиться. Один этот снимок мог открыть передо мной двери журнала «Лайф». Уэбстер Кейн, в отличие от Пола Эмерсона, оказался не фотогеничен. Я обратил на это внимание Вульфа, когда подошел к его столу, чтобы отдать подборку. Он хмыкнул. Я поинтересовался, готов ли он выслушать мой отчет о событиях этого дня, а Вульф ответил, что сначала займется фотографиями.

В том, что мой отчет отложили, была и вина Пола Эмерсона. Мы с Солом вернулись домой вскоре после того, как пробило шесть, однако распорядок дня Вульфа был серьезно нарушен катастрофой в оранжерее, поэтому он спустился вниз только в шесть двадцать восемь. Войдя в кабинет, он включил радио, настроился на Питтсбургскую радиостанцию, подошел к своему столу и сел, поджав губы.

Кончилась реклама, прозвучало вступление, затем раздался ехидный баритон Эмерсона:

«В этот прекрасный июньский денек совсем не хочется сообщать о том, что преподаватели опять взялись за старое… С другой стороны, они и не прекращали – в общем, на постоянство учительской братии можно положиться. Вчера вечером в Бостоне один из них произнес речь, и если у вас после оплаты счетов за прошлую неделю остались хоть какие-нибудь деньги – советую спрятать их под матрас. Он хочет, чтобы мы не только кормили и одевали всех подряд, но и обучали…»

Моя учеба частично заключалась в том, чтобы, пока вещает Эмерсон, наблюдать за лицом Вульфа. Губы его все поджимались и поджимались, пока не превратились в тонкую, едва приметную линию, а щеки постепенно вздувались и бугрились, напоминая рельефную карту местности. Когда напряжение доходило до определенной точки, он на секунду приоткрывал рот, и все начиналось по новой. Я упражнялся в наблюдательности, пытаясь точно угадать момент, когда он откроет рот.

Затем Эмерсон атаковал еще одну из своих излюбленных мишеней:

«…Эта горстка политиков-дилетантов, именующих себя „всемирными федералистами“, желает, чтобы мы отказались от единственного, что у нас еще осталось: права самим решать, что нам делать. Они полагают, что было бы неплохо заставить нас выпрашивать у недоумков и уродцев всего мира позволения каждый раз, когда нам нужно будет передвинуть мебель или даже оставить ее на прежнем месте…»

Вульф раскрыл рот на три секунды позже, чем я предвидел, – все равно почти в яблочко, ведь точно рассчитать момент непросто. Эмерсон еще немного поразглагольствовал на эту тему, а затем начал плавно закругляться. Он всегда завершал свои выступления язвительным выпадом против очередной своей жертвы, которая посмела ненадолго высунуться из толпы.

«Итак, дорогие друзья и сограждане, у нас в Нью-Йорке, где в силу вынужденной необходимости проживаю и я, снова заявляет о себе некий так называемый гений. Быть может, вы слыхали об этом фантастическом толстяке, который носит славное американское имя Ниро Вульф. Прямо перед эфиром в нашу студию пришло сообщение для прессы, распространенное адвокатской фирмой с Манхэттена, которая недавно лишилась одного из партнеров – некоего Луиса Рони, скончавшегося в ночь на вторник в результате дорожно-транспортного происшествия. Власти провели тщательное и добросовестное расследование. Доказано, что это был несчастный случай, установлена личность виновного. У следствия не осталось никаких вопросов, нет их и у общественности – то есть у вас, уважаемые слушатели.

Однако этот так называемый гений, как обычно, знает куда больше, чем все мы, вместе взятые. Поскольку прискорбный инцидент имел место на землях, принадлежащих нашему выдающемуся соотечественнику – человеку, которого я имею честь называть своим другом и великим американцем, – вышеупомянутый гений не мог упустить счастливую возможность урвать немного дешевой славы. В сообщении, распространенном адвокатской фирмой, утверждается, что Ниро Вульф намерен выяснить истинную подоплеку гибели Рони. Каково, а?! Как вам такие дерзкие выпады против правоохранительной системы – и это в нашей свободной стране! Если хотите знать мое мнение, то лично я считаю, что мы, американцы, прекрасно обойдемся и без гениев.

Между нашими четвероногими собратьями есть одно животное, которое не желает добывать пропитание честным трудом. Белка собирает желуди, хищник выслеживает добычу. Лишь это существо рыщет по лесам, горам и степям в поисках горя и страданий. Похвальный образ жизни, ничего не скажешь! Отличная диета – пожирать несчастных! Какое счастье, что падальщики встречаются только среди четвероногих!

Наверное, дорогие друзья и сограждане, мне следует извиниться за то, что я отступил от темы, углубившись в естественно-научную сферу. Всего хорошего и до встречи у радиоприемников через десять дней. С завтрашнего дня и до конца отпуска я уступаю свое место Роберту Берру. Сегодня мне пришлось приехать в город, и я не устоял перед искушением явиться в студию, чтобы побеседовать с радиослушателями. Спонсор передачи – мистер Грисуолд».

После этого чей-то задушевный жизнерадостный голос – полная противоположность ехидному баритону Эмерсона – начал вещать о вкладе Корпорации континентальных шахт в величие Америки. Я встал, подошел к приемнику и выключил его.

– Хорошо хоть, он правильно произнес ваше имя, – заметил я, обращаясь к Вульфу. – Это ж надо! Не поленился прервать отпуск, чтобы приехать на радио и разрекламировать вас на всю страну. Может, написать ему благодарственное письмо?

Ответа не последовало. Очевидно, соваться с нашим отчетом сейчас тоже не стоило, и я умолк. А позже, после обеда, как я уже говорил, Вульф планировал просмотреть фотоснимки.

Они ему так понравились, что он чуть было не предложил мне уйти из детективов и заняться фотографией. В подборке, которую я положил ему на стол, было тридцать восемь различных кадров. Девять он забраковал, шесть убрал в верхний ящик стола, а оставшиеся двадцать три попросил отдать ему в четырех экземплярах. Пока мы с Солом собирали пачку, я заметил, что явных фаворитов у Вульфа не было. На этих снимках были представлены все члены семьи и гости; разумеется, фигурировал и партбилет. Затем всё следовало подписать с обратной стороны и разложить по отдельным конвертам, также подписанным. Вульф обмотал готовую пачку резинкой и тоже сунул в верхний ящик стола.

Тем временем мой отчет снова был отложен, на этот раз из-за прихода доктора Волмера. Доктор, как и всегда, когда он являлся вечером, согласился на предложение Вульфа распить по бутылочке пива. Дождавшись, пока Фриц принесет пиво, и промочив горло, он начал свой рассказ. В Уайт-Плейнс, сообщил доктор, его приняли без лишних эмоций, по-деловому; созвонившись с Вульфом, помощник окружного прокурора проводил его в морг. Что же касается сути дела, то он располагает лишь догадками. Основной удар пришелся на пятое ребро, единственное повреждение на голове Рони – кровоподтек над правым ухом. Под машиной, судя по следам, оставшимся на бедрах и ногах, оказалась нижняя часть тела, следовательно, голова и плечи избежали соприкосновения с колесами. Возможно, что кровоподтек на голове появился в результате падения на гравиевую аллею, но столь же вероятно, что еще до наезда Рони оглушили ударом по голове. В последнем случае его не могли ударить заостренным предметом или орудием с ограниченной травмирующей поверхностью, вроде молотка или гаечного ключа, исключались и предметы с ровной поверхностью, например бейсбольная бита. Орудие было тупым, шероховатым и тяжелым.