Из восемнадцати слов, которые Вульф изрек в течение этих девяти часов, только девять (по слову в час) имели отношение к тому маневру, который он разрабатывал. Вскоре после ужина он пробормотал:
– В какое время мистер Коэн освобождается вечером?
Я ответил, что незадолго до полуночи.
Когда после ужина он перешел в кабинет и снова устроился в кресле, откинувшись на спинку и закрыв глаза, я подумал: «Господи, да ведь это будет последнее дело Ниро Вульфа. Он потратит на него всю оставшуюся жизнь». Днем я неплохо поработал и не видел смысла весь вечер просиживать задницу, прислушиваясь к его дыханию. Обдумав различные варианты, я решил заглянуть к Филу, поиграть на бильярде, и только было открыл рот, чтобы сообщить о своем намерении, как Вульф тоже заговорил:
– Арчи! Как можно быстрее вызови ко мне мистера Коэна. Пусть захватит с собой фирменный бланк и конверт «Газетт».
– Да, сэр. Вы уже созрели?
– Не знаю. Посмотрим. Вызывай.
«Наконец-то дело сдвинулось с мертвой точки», – мелькнуло у меня в голове. Я набрал номер, немного подождал – в это время в редакции вовсю кипела работа, готовился к выходу утренний номер – и наконец услышал голос Коэна:
– Арчи? Выпивку поставишь?
– Нет, – твердо ответил я. – Сегодня ты должен быть трезв как стеклышко. Когда сможешь подъехать?
– Куда?
– К Ниро Вульфу. Ему нужно кое-что тебе сообщить.
– Уже не успеем, – лаконично ответил Лон. – Если новость важная, говори прямо сейчас.
– Тут дело в другом. Материал пока сырой, но до того любопытный, что Вульф, вместо того чтобы послать мальчика на побегушках, то бишь меня, хочет встретиться с тобой лично. Так когда ты подъедешь?
– Я могу кого-нибудь послать.
– Нет. Нужен именно ты.
– Дело хоть стоящее?
– Да. Вполне.
– Тогда часа через три буду. Не раньше. Может, позже.
– Хорошо. Только никуда не заглядывай по дороге. У меня найдется и выпивка, и закуска. Ах да, прихвати с собой фирменный бланк и конверт «Газетт». У нас кончились канцелярские припасы.
– Хохмишь, значит?
– Нет, сэр. Нисколько. Может, даже получишь повышение.
Я повесил трубку и обратился к Вульфу:
– Если хотите, чтобы он был кроток и мил, и вам не жаль ради такого дела бифштекса, я велю Фрицу вытащить мясо из морозилки, чтобы оно начало оттаивать.
Он согласился, что бифштекса не жалко, и я отправился на кухню вести переговоры с Фрицем. Вернувшись в кабинет, я сел и еще некоторое время прислушивался к дыханию Вульфа. Минута за минутой, прошел целый час. Наконец он открыл глаза, распрямился и вынул из кармана какие-то сложенные бумаги, на поверку оказавшиеся листами, вырванными из его блокнота.
– Достань свою записную книжку, Арчи, – сказал он с видом человека, принявшего какое-то решение.
Я вынул из ящика стола книжку и снял с ручки колпачок.
– Если дело не выгорит, – сердито бросил он в мою сторону, будто я один был во всем виноват, – другого шанса у нас не будет. Я пытался устроить так, чтобы в случае неудачи мы могли пойти другим путем, но ничего не получается. Поймать его можно лишь этим способом, больше никак. Простая бумага, через два интервала, две копирки.
– Заголовок? Дата?
– Не надо.
Он мрачно воззрился на листы, которые вытащил из кармана.
– Пиши. – И принялся диктовать:
Девятнадцатого августа тысяча девятьсот сорок восьмого года в восемь часов вечера в гостиной на девятом этаже жилого дома на Восточной восемьдесят четвертой улице в Манхэттене собралось двадцать человек. Все они занимали высокие посты в Коммунистической партии США. На этой и ей подобных встречах разрабатывалась стратегия и тактика предвыборной кампании, которую проводили Прогрессивная партия и ее кандидат в президенты США Генри Уоллес. Слово взял высокий худощавый мужчина с темными стрижеными усиками:
«Никогда не забывайте, что Уоллесу нельзя верить. Ни по характеру, ни по своим умственным способностям он не заслуживает доверия. Мы можем рассчитывать на его тщеславие, с этим у него все в порядке, однако, поддерживая его, мы должны постоянно помнить, что он в любую минуту может выкинуть что-нибудь такое, что Ставка тут же отдаст распоряжение избавиться от него».
Словом «Ставка» верхушка американских коммунистов именует Москву или Кремль – вероятно, из предосторожности (хотя не ясно, зачем она нужна, если они и так пребывают на подпольном положении), а может, по застарелой привычке не называть вещи своими именами.
Затем выступил тучный мужчина с лысым черепом и пухлым лицом…
Часто сверяясь со своими бумагами, Вульф диктовал мне до тех пор, пока я не исчеркал тридцать две страницы своей записной книжки. Наконец он остановился, поджал губы, немного помолчал, а затем велел мне напечатать текст, что я и сделал, не забыв про два интервала. Заканчивая очередной лист, я передавал его Вульфу, и тот карандашом вносил изменения. Вообще он редко правил надиктованные им тексты, но данный случай, по-видимому, относился к разряду совершенно особых. И я был полностью с ним согласен. В этом тексте, который от страницы к странице становился все интереснее и интереснее, содержались такие подробности, знать о которых полагалось лишь лицам рангом никак не ниже заместителя комиссара, – конечно, если они соответствовали действительности. Мне очень хотелось прояснить последний пункт, но если работу предполагалось завершить до прихода Лона Коэна, времени на досужие разговоры у нас не было, и я удержался от вопросов.
Я давно уже вытащил из пишущей машинки последний лист, но Вульф все еще пыхтел над ним, когда раздался дверной звонок. Я вышел в прихожую, чтобы открыть Лону.
Когда мы познакомились, Лон числился рядовым сотрудником «Газетт», теперь же он был вторым человеком в отделе городских новостей. Насколько я знал, повышение почти не вскружило ему голову и у него появилась только одна небольшая странность: он завел в своем столе расческу и каждый вечер, после работы, перед тем как махнуть в любимое питейное заведение, долго и тщательно причесывался. Других недостатков за ним не водилось.
Он обменялся с Вульфом рукопожатием и обратился ко мне:
– Ну и плут! Ты же мне обещал… А, вижу, все есть. Привет, Фриц! Ты в этом доме единственный, кому я могу верить.
Он взял с подноса бокал, слегка поклонившись Вульфу, одним махом выдул треть содержимого и уселся в красное кожаное кресло.
– Бумагу я прихватил, – сообщил он. – Три листа. Получите ее, как только расскажете, как некто по имени Сперлинг сознательно и преднамеренно отправил на тот свет Луиса Рони.
– Именно этот сюжет, – отозвался Вульф, – я и хотел вам предложить.
Лон навострил уши.
– Сперлинг? – воскликнул он.
– Нет. Я неточно выразился. Имя пока подождет. Но об остальном мы побеседуем.
– Черт побери, уже полночь! Вы же не думаете…
– Не сегодня. И даже не завтра. Но когда я все выясню, вы первый получите информацию.
Лон внимательно посмотрел на него. Вошедший в эту комнату беспечный выпивоха на глазах превратился в хваткого репортера. Ради исключительного права на материал об убийстве Луиса Рони стоило на время забыть об отдыхе.
– Боюсь, одних бланков с конвертами вам будет маловато, – проговорил он. – Что, если я в придачу наклею марки?
Вульф кивнул:
– Этого хватит. Но я могу предложить кое-что еще. Как вам понравится предназначенная именно для вашей газеты серия статей, где со всеми подробностями будет рассказываться о собраниях руководителей американской Компартии?
Лон склонил голову набок.
– Вам не хватает только длинной белой бороды и красной шубы, – заявил он.
– Нет, я слишком толстый. Так вам интересно?
– Еще бы. А кто поручится за достоверность?
– Я.
– То есть вы подпишете статьи своим именем?
– Господи, ни в коем случае. Статьи будут анонимными. Но я предоставлю свои гарантии, если потребуется – письменные, что источник сведений надежен и заслуживает доверия.
