Бывают сны, после которых просыпаешься, и думаешь, на самом деле все происходило, или это всего лишь сон. Вот и сейчас я проснулась, но боялась открыть глаза, потому что там, во сне, я умерла. А если быть точнее, шла по тротуару, нагруженная пакетами, а автобус, который должен, по идее пронестись мимо, что есть силы впечатал мое тело в крытую остановку, дальше темнота. Так реально, так страшно…

Еще пару секунд я пыталась прийти в себя, потом аккуратно высунула нос наружу из-под теплой шкуры и поняла, что дома у меня шкуры точно нет. Укрываюсь я как все обычные люди, одеялом или пледом, но не как не шкурой. Сглотнула тугой комок и попыталась не дышать, только сейчас поняла, что вонь в комнате стояла удушающая. Чем только не воняло, и горелой едой, и немытыми телами, и мочой, от запаха которой даже глаза заслезились.

— Нэнька чего валяешься, — зычно раздалось над ухом, и я вздрогнула, — вставай давай, ленивица, сестра сегодня замуж выходит, а ей и дела нет, спит как принцесса.

Я тихонько посмотрела, стараясь разглядеть того, кто стоит надо мной, и зажмурилась. Женщина была дородной: красное от злости лицо без тени косметики, на голове шапка. Белая рубаха с рюшами на груди и сарафан, расшитый блеклыми нитями, так, наверно, одевались мои предки, и это вызывало оторопь и непонимание происходящего. Женщине надоело кричать, и она с силой стянула шкуру, а меня, как нашкодившего котенка, скинула с кровати. Я была не то, что испугана, я была удивлена, что она смогла так легко скинуть восемьдесят килограммов, пока не увидела свои руки. Тонкие, можно сказать, хрупкие косточки, длинные пальчики с обгрызенными под кожу ногтями.

— Быстро пошла помогать бездельница, — возмущалась тетка, — кормишь ее, одеваешь, обуваешь, а она, неблагодарная, не может сестре помочь.

Женщина еще побурчала для порядка и ушла, оставив меня в полной растерянности. Нет, я читала и про попаданок, и про переселение душ и как-то сразу поверила, что там, на родине, я умерла, но где мой дворец, принц и белый конь?! Ведь в книжках все так красиво… я встала, отряхнула с длинной рубахи серого цвета налипший мусор, оглянулась.

Комнатка была небольшой, здесь помещалась кровать, сбитая из простых досок, с матрасом и шкурой, рассохшийся сундук со ржавыми уголками. На столе стоит, пуская клубы едкого дыма, свеча из жира, они дешевые, но воняют и брызгают, пронеслась в голове чужая мысль. Постаралась взять себя в руки и не впасть в истерику. А мысли не уходили… успокоили, что дом заговорен от пожаров, а то бы давно вспыхнул. Я потерла ногу об ногу и не зная, что делать. От одной стены беленой приятно веяло теплом, отчего я решила, что это стена, печь. Небольшое узкое оконце затянуто чем-то непонятным, и света почти не пропускало.

— Нэнькааа, — раздался издалека крик, и я встрепенулась: не хотелось, чтобы опять пришла крикливая баба и брызгала тут слюной от злости, а то и приложит по спине кулачищем. Мне вдруг пришло понимание, что приложит, и сделает это с удовольствием, Нэньку тут постоянно били. Я даже подняла подол, чтобы удостовериться, что все ноги девчонки были в синяках. Свежих и уже позеленевших. Не девчонки, тут же одёрнула я себя, а мои ноги. Сама Нэнька умерла, напившись с горя воды с припарки болиголова. Трава ядовитая, и Нэнька это знала и так решила свести свои счеты с жизнью.

Любовь у нее была, любовь безответная, к жениху сестры. Сестра Нэньке была неродная, а двоюродная и жила Нэнька тут из жалости. Отец кузины был братом отца Нэньки. Сестры как-то пошли на базар там и повстречали красавца Надима Савра. Парень девушек заприметил тоже, вернее, сестру Нэньки Азалию и влюбился. Даже на брак, который был чистым мезальянсом, против воли родителей пошел. Род Савров был путь небогат, но знатен, древний род.

Как Нэнька страдала, как мучилась, когда видела сестру с любимым, и не выдержала. Как раз накануне свадьбы украла у травницы воду из-под припарок и напилась с горя. И умерла. Только вот в ее тело пришла я, Савельева Наталья Ивановна, которая в своем мире тоже умерла, несчастный случай.

Ну хоть не совсем под забором очнулась, и то радость, успокаивала я себя. Мне в родном мире уже сорок пять лет, ни семьи, ни детей, ни родни не осталось. Одна как перст. Замуж раз выходила, но оказалось, что детей мне не видать, много лечилась, столько лет мучилась, пока муж не собрал вещи и не ушел к другой женщине. А я осталась одна со своим горем. Работала в магазине продавщицей, читала запоем книжки и ела свое любимое мороженое.

— Нэнька, тварь ты неблагодарная! — мне показалось, что голос был уже близко, поэтому кинулась к сундуку: в нем, судя по памяти, было платье, в котором я должна была идти на свадьбу сестры. Мне теперь восемнадцать, но никто не давал Нэньке этих лет. Мелкая, чернявая, совсем не похожая на родственников, она была как маяк для битья и угроз всем домашним. Как же, живет тут из милости, потерпит. Девушка была забитой, ранимой и безответной. Мне же, казалось, нужно затаится и понять, что тут да как. Оказаться на улице в незнакомом мире — не предел моих мечтаний.

В сундуке на куче старого нестираного белья лежала парадная одежда для свадьбы, которую выделили Нэньке. Я поморщилась: девушка была лишена материнского присмотра и совершенно не понимала, зачем мыться каждый день. И запах от меня шел сейчас не слишком приятный. Схватив вещи, рубаху, сарафан, синюю под цвет сарафана, ленту, старые сапоги, которые раньше принадлежали Азалии, также прихватив до кучи кусок твёрдого серого мыла, завернутого в кусок ткани, я понеслась в мойку.

Хорошо, что мне память от Нэньки досталась. Правда, когда появляются воспоминания, в голове усиливается боль, но и это можно пережить, ведь память бесценна. Вот, например, знание, как добраться до мойки, чтобы никто тебя не увидел. Дом в памяти девушки был огромным деревянным замком, род Нэньки из купцов, богатых, вот и дом был большой, что многие аристократы позавидуют.

Хозяйство крепкое да ладное, так что вырастить сиротку было не тяжко и почти незаметно. Дядьку, который ей был родня по отцу, Нэнька почти не видела, тот был в вечных разъездах, а вот тетка и сестра всегда дома. Не сказать, что Азалия сильно гоняла Нэньку, но когда перед глазами пример матушки, которая, не стесняясь, бьет, и еще вечно попрекает, то и дочка незаметно из подруги детства превращается в госпожу, которая может и хорошего пинка выписать.

А Нэнька еще помнила время, когда живы были родители. Образы подернулись туманом, ведь девочке было всего шесть лет, когда они погибли, но помнила Нэнька и теплые мамины руки, и смех отца, когда он подкидывал дочку к потолку и ловя, смеющееся чадо, говорил:

— Моя принцесса, мое чудо Анэнья Суара…

Чудо… Нэнька не любила вспоминать эти моменты, потому что было больно. Дом тогда был совсем другим, и жизнь девочки была полна любви и заботы.

Мойка была пустая, вся дворня уже перемылась и собиралась смотреть на приезд аристократов. Все завидовали Азалии, как же теперь к ней нужно обращаться, только госпожа, да и дети Азалии будут уже аристократами и смотреть сверху вниз на всю торговую родню, если вообще вспомнят, что у них есть такая родня.

Я быстро сняла ночную рубаху и налив в деревянный ушат теплую воду из бочки, с наслаждением стала умываться. Волосы, собранные в косу, трогать не стала, не успею высушить, но заново переплела, приглаживая сырыми руками крутлявые завитки, которые обрамляли лицо. Интересно Нэнька красивая? Вернее, я… я красивая… хотя плевать, я молода и, может… постаралась отогнать от себя мысли о детях, не время думать об этом.

Обтёрлась рубахой, так как забыла захватить с собой полотно для вытирания. Быстро оделась, поморщивших, что трусов тут нет, я даже на панталоны была согласна, но по памяти девушки она всегда так ходила, зимой, правда, еще вязанные гетры надевала.