Морис воет. Уильям морщится, а Антонио ухмыляется.

Только Дайн, кажется, вообще ничего не замечает. Он пользуется случаем, чтобы броситься прямо на Антонио, подняв его за воротник и прижав к стене каюты.

— Если ты хотя бы коснешься волоска на голове моей пары, — рычит он. — Я сделаю твою смерть настолько медленной и неприятной, насколько это возможно.

Его слова вызывают у меня восхитительную дрожь. Не то чтобы я хотела, чтобы он убил Антонио, но это слово, пара, сорвалось с его губ. Я с трудом могу поверить, что это реально.

Дальше все происходит слишком быстро, чтобы я успела расставить события в логическом порядке.

Морис вернулся в человеческий облик. Это означает, что очень высокий, очень голый мужчина бежит к Дайну и Антонио, пытаясь привлечь внимание Дайна.

— Мы должны уходить. Отпусти его!

Дайн рычит и замахивается на Мориса каменным кулаком. Морис уворачивается, и Уильям подскакивает, хватая Дайна за другую руку. О, это нехорошо. Я знаю, что мне нужно делать, но я просто не могу до него добраться. Ему нужно услышать мой голос и почувствовать мои руки на своем теле, но я не могу дотянуться.

Я кричу, перекрывая крики и вой сирен, но он меня не слышит. Я не слышу себя.

Трое полицейских перелезают через перила, и яркий белый прожектор светит прямо на Дайна и Антонио.

— Руки над головами. Бросьте все оружие. Политика нетерпимости к насилию со стороны монстров и людей. Мы уполномочены использовать любую необходимую силу, чтобы усмирить монстров, которые не желают сотрудничать.

Морис и Уильям мгновенно поднимают руки над головами, отступая назад. Антонио прижат к стене и не может пошевелиться.

Только Дайн, кажется, не слышал приказа. Как будто он не замечает ни яркого света прожекторов, ни рева сирен, ни чего-либо подобного.

Я бросаюсь вперед, поглаживая руками его спину так высоко, как только могу дотянуться.

— Отпусти его, детка. Ты должен отпустить его. Пора остановиться.



23

Хисондайн

Мягкость в ее тоне — это первое, что я осознаю сквозь туман кипящей ярости, которая овладевает мной. Затем ее маленькие руки на моей спине и ее запах.

Приложив огромные усилия, я сосредотачиваюсь на ее словах.

— Детка, отпусти его.

Я рычу и с усилием разжимаю пальцы, чтобы освободить шею Антонио. Он хватает ртом воздух, падая на пол своей уродливой лодки.

— Отойдите, мэм, — раздается незнакомый голос из-за спины Омейки. Я поворачиваюсь и только тогда замечаю, что на палубе и вокруг судна находятся семь офицеров морского патруля и два охранника Оперативной группы по борьбе с монстрами.

Антонио слабо кашляет. Я не осмеливаюсь оглянуться, иначе снова потеряю самообладание.

Очень медленно Омейка отходит от меня и поднимает руки в воздух. Затем я понимаю, что все смотрят на меня. Конечно, смотрят. Мебель и стеклянная посуда разбросаны по всей палубе яхты. Ее владелец лежит в смятом виде позади меня. Я был в нескольких шагах от того, чтобы лишить его жизни. Не то чтобы я сожалею об этом, но я знаю, как это выглядит. Тролль в ярости. Старый стереотип. Мы не можем контролировать себя. Мы опасны.

— Не делайте резких движений, — говорит женщина-офицер. У нее на плечах самое большое оружие, которое я когда-либо видел. Я узнаю бластер. Это струя холодной воды. Предназначена для того, чтобы обрызгать кипящего тролля ледяной водой, чтобы заморозить его на месте. Вот только, я знал: они такие холодные, что несчастный тролль в конце концов разбивается вдребезги.

Я сглатываю. Внутри у меня больше не кипит, но я все равно предпочел бы не рисковать.

Я широко развожу руки и постепенно поднимаю их над головой.

Затем все происходит так быстро, что у меня кружится голова. Один из офицеров ОГБМ запускает взрывную сеть, другой хватает Омейку и оттаскивает ее от меня. Она протестует, но они игнорируют ее.

Меня снова охватывает жар.

— Не прикасайся к ней! — я сопротивляюсь, но сеть ограничивает мои движения. Я запутался.

— Детка, все в порядке.

Очевидно, что это нехорошо. Она тянется ко мне, но мужчина с короткой стрижкой и злобной усмешкой хватает ее за плечи и удерживает.

Вот тогда я теряю самообладание.

Мир превращается в злобное красное пятно. Голос ревет в моих ушах, или, может быть, это звук моего ядра, вырывающегося из меня горячими волнами. Я взрываюсь. Кто-то слева от меня с плеском переваливается через борт лодки. Раздается визг, лай и мелькает коричнево-серая шерсть.

От звука электрошокера у меня волосы встают дыбом.

Громкий, пронзительный крик Омейки перекрывает все, и ледяная струя воды бьет мне в лицо. Я спотыкаюсь. Я стою на одном колене, мои конечности одеревенели и не слушаются.

Потом я понимаю, что это потому, что на каждой моей руке висят оборотень и горгулья. Вот тебе и союзники. К каждому запястью и лодыжке прикованы тяжелые цепи. Я связан. Кто-то зачитывает мне мои права, но я игнорирую его.

Где Омейка? Где моя пара?

— Где она?!

Рычание Мориса рядом со мной застает меня врасплох.

— Если ты не позволишь его паре подойти к нему, он, вероятно, разорвет эти цепи или убьет себя, пытаясь. И здесь есть два свидетеля, которые дадут показания о том, почему именно это произошло.

Я съеживаюсь, хотя вряд ли могу винить оборотня за использование термина, который я определенно использовал ранее. У меня просто не было возможности объяснить это Омейке.

Мгновение спустя Омейка бросается вперед, и каждая жесткая шероховатая поверхность смягчается, как только ее руки касаются меня.

— Детка, ты в порядке? Они должны забрать тебя для допроса. Пожалуйста, просто поезжай с ними. Я в порядке. Хорошо? Я в порядке. Я буду там, как только они позволят мне увидеть тебя снова.

Я качаю головой.

— Ты должна.

— Тссс, — кто-то уже пытается увести ее. — Я хочу.

Цепи, сковывающие мои руки за спиной, поднимают меня на ноги, и не менее четырех полицейских дергают за них.

— Мне очень жаль, — шепчу я.

Жаль, что у меня нет времени сказать больше. Чтобы объяснить о ритуале и почему я до сих пор не упоминал о заявлении прав на пару. Только сейчас, когда меня отрывают от нее, я понимаю, как сильно я все это время отрицал очевидное. Я говорил себе, что мог бы отпустить ее, если бы она меня не захотела. Что я бы никогда не заставил ее остаться против ее воли.

Теперь я знаю, что сделал бы все, чтобы удержать ее рядом с собой, включая незаконные, неэтичные поступки.

Все, что угодно.

Но если она уйдет до того, как меня освободят, будет слишком поздно. Она не могла иметь в виду то, что сказала.

Они используют механизм спасательного плота, чтобы спустить меня на судно морского патруля, и команда людей вытаскивает меня на берег, как груз. Я слишком оцепенел, чтобы сопротивляться. Какой в этом смысл? Я разобью свою оболочку, если буду бороться в том состоянии, в котором нахожусь. Поэтому я должен цепляться за надежду, что если и есть что-то, что я знаю об Омейке Торнтон, так это то, что она не говорит того, чего не имеет в виду.

Ведь она этого не делает, не так ли? Если это правда, она имела в виду все прекрасные вещи, которые когда-либо говорила обо мне. Каждый раз, когда она называла меня красивым или говорила, что хочет моего удовольствия и счастья.

Она — гребаное чудо, и я молюсь Матери, чтобы у меня был шанс сказать ей об этом.



Я расхаживаю за тяжелой дверью из металла и плексигласа своей камеры, борясь с желанием сорвать ее с петель и раздавить любого на своем пути, поскольку это самый прямой способ добраться до Омейки. Только я не могу не представить, как она была бы разочарована во мне, если бы я это сделал.

Итак, я остаюсь и расхаживаю взад и вперед, ругаюсь и рычу.

Я действительно оставил вмятину в стене. Хорошо, несколько вмятин. Это никак не делает это место еще более уродливым, чем когда они поместили меня сюда. Полагаю, я отправлю пожертвование в офис мэра, чтобы компенсировать муниципалитету урон. Если они когда-нибудь меня выпустят.