На ложе раскинулась Магдалина, лениво покачивая перед глазами золотым медальоном. Босяцкий, сидевший в кресле у стены, старался не смотреть в ту сторону.

Возле ног её, также на ложе, сидел Лотр:

— Ты, сотник, подожди. Я вот только сейчас дам приказание братьям-доминиканцам.

Сотник осторожно пристроился у самых дверей на позолоченном, гнутоногом венецианском кресле. За кресло делалось страшно.

— Так вот, пан Флориан, за человеком этим надо следить, чтобы не выкинул чего неожиданного.

Корнила улыбнулся, но те не заметили.

— Возьмите его под присмотр. Приставьте к нему людей... Кстати, взяли этого расстригу-пророка? Этого... Ильюка?

— Взяли.

— Он пророчил пришествие. Он впутал нас в это дело... Ил-лья! Постарайтесь хорошо погладить ему рёбра щипцами... Чтоб знал: пророки в наше время — явление подозрительное. А там можете втихомолку отправить его — куда сами знаете.

— Гладить ещё не гладили, — сказал капеллан, дождавшись, пока Лотр выговорится. — Да и нет надобности.

— Как?

— Да он понял, что был неправ. И мы избежали нареканий в излишней жестокости.

— Что, велье[101]?

— Да мы, видите ли, просто отвели его куда положено и растолковали назначение и принцип действия некоторых приспособлений.

— Такой конь? Испугался? Пророк?

— И кони жить хотят. И потом, он не пророк, а шарлатан.

— Хорошо, — одобрил Лотр. — Пусть теперь приходит еженедельно за толкованиями и пророчит то, что нужно нам... Что там у тебя, Корнила?

— Вдвоём, — донес сотник. — В саду у Полянок. С Анеей, дочкой мечника.

Оба ужаснулись, увидев глаза кардинала.

— Иди, — глухо проговорил тот. — Схвати.

— Думаю, поздно, — ответил Корнила.

Слова его поневоле прозвучали как шутка.

— Выйди, — бросил кардинал женщине.

Та надула губы.

— Тебе говорю.

Марина недовольно поднялась. Покачивая бёдрами, пошла к дверям.

— В-вох, — ни к селу ни к городу молвил Корнила. — Искушение!

Все молчали. Лотр сидел с закрытыми глазами. Белый, как сало. Когда глаза его открылись, они не обещали прощения:

— Дочь мечника Полянки Анея. Святая. Жена пана Христа... И она уверена, что он — Христос?

— Иначе наверняка ничего бы не было, — сказал Корнила. — Она славилась чистотой и честностью. В великой вере жила.

— Замолчи, — шёпотом велел кардинал.

— Знаете, что из этого будет? — Плоские глаза Босяцкого недобро усмехались. — Этот плут теперь не откажется от самозванства. Потому что побоится потерять её.

— Это так, — шёпотом подтвердил Лотр.

— Если она узнает об обмане — плюнет ему в лицо. Он теперь не откажется.

— Убить, — прошелестел Лотр. — Обоих.

Доминиканец улыбнулся.

— Ненадолго же вас хватило. — Он перешёл на латынь: — Говорили о том, что Игнатий, друзья его, я начинаем великое дело. Что Папа, пусть через десять, пятнадцать, двадцать лет, признает нас. Что союз наш будет сильнейшим союзом мира. «Сыновья Иисуса», «Братство Иисуса», или как там еще? Говорили, что сила наша в способности проникать повсюду и действовать втайне. Говорили, что мы не должны опорочить нашего дела явными и открытыми расправами. И вот теперь, чуть какая-то мелочь затронула вас, забыли всё. Напрасно братья открыли вам нашу тайну. Нас мало, мы пока вынуждены молчать и скрываться, как первые христиане. Но горе нам, пропали мы, если встанет в начале нашей дороги такой, как вы. Я вынужден буду поднять голос перед людьми, которые сумеют добиться у папы Льва, чтоб он занялся этим лично и проверил, достойны ли вы места, которое занимаете.

Лотр закрыл глаза.

Монах внушал уже мягче:

— Мне дела нет до жизни и смерти этих людей. Но схватите их тут, убейте — и мы увидим повторение того, что было недавно. И на этот раз нас не спасёт ничего. А если мы и унесем ноги, весь христианский мир пожелает узнать, что тут делается. То, что придёт конец вашей славе, а возможно, и жизни, мелочь. Но то, что дело спасения веры, моё будущее дело, дело моего братства выйдет на свет, — за это не будет вам прощения от властей и Бога. Тут и индульгенции не помогут. Это вам не Тецелево дурацкое обещание[102], это вам не на Деву Марию покуситься.

Он дал Лотру обдумать свои слова и спросил:

— Н-ну?

— Ты Христова невеста? — Лотр произнёс это сквозь зубы. — Что ж, будешь Христовой невестой. Корнила, сразу, как это отродье уйдёт от той шлюхи, схватите её, схватите... тайно. — Последнее слово далось кардиналу с трудом. — И тотчас же отвезите в Машковский монастырь, на постриг. Пусть замаливает прелюбодеяние. — И добавил: — Целомудрие превыше всего.

— Вот такой вы на месте, — улыбнулся капеллан. — Ты придумал чудесно. Ты даже сам не знаешь, почему то, что ты придумал, чудесно.

Лотр знаком отпустил сотника. Достойные люди остались одни.

— Знаешь, почему это хорошо? — спросил монах. — Он сразу же бросится искать её, и таким образом мы избавим от него Гродно. Без шума избавим... «Добрый наш народ, жди. Он явится ещё. Христос с апостолами Своими пошёл ходить по краю, говорить слово Божье и помогать людям».

— Подожди, — остановил Лотр. — Здесь нужно как в шахматах... Значит, её удаляем — он уходит из города?

— Здесь не нужно «как в шахматах». Логика противопоказана жизни. Это только идиоты и полные бездари требуют, чтобы всё было рассчитано. Это не жизнь. Это — скелет. Без жизни и её пульсации. Без плоти. Без правды... Вот, слушай. Нужно, чтобы он знал, что кто-то её похитил и увёз. Для этого хватит и добрых соседей. И он будет рваться за ней. Но тут его может остановить боязнь сильных врагов. Поэтому одновременно надо посеять в нем подозрения, что она его бросила, возбудить гнев. Пусть его раздирают противоречивые чувства. Тяга, ненависть, оскорблённая вера. И более всего, желание покончить с неопределённостью, прийти к чему-то одному. К этому, к равновесию, стремится каждый человек, герой или мошенник и плут. И это стремление к одному , к знанию выгонит его из города скорей, чем одна ненависть или одна любовь. Ненависть можно забыть. С любовью можно просидеть в городе ещё неделю и, между прочим, за четверть дня свергнуть нас либо сделать наше положение нестерпимым. А так он не станет ждать и дня.

— Верно. О похищении скажут соседи. А кто об измене?

Пёс Пана Бога молчал. Потом спросил тихо:

— Тебе не жаль расстаться с ней?

— С некоторых пор — не жаль, — признался Лотр.

— Я надеялся на это. Вот она и скажет. А согласится уйти от тебя? Следить? Доносить?

— Ей придётся. — Лотр криво улыбнулся. — Хотел бы я посмотреть, как это она не согласилась бы.

— Только без шума. Понимаешь, нам нужен возле него свой человек. Чтобы советовал, следил, доносил. Лучше всего, если это будет женщина. Она. Ухо наше. Лучшее наше войско... Пообещай, что она сразу, как выполнит это дело, вернётся к тебе. Навсегда. А если захочет покоя — мы найдём ей мужа... богатого нобиля.

— И что она будет доносить? И как?

— В каждом городе есть почтовые голубятни. Пусть из каждого города отправляет по голубю. Если они, апостолы, будут мирно плутовать, если будут мирно обманывать и губить славу, и люди начнут забывать их, она даст ему денег и убедит «вознестись». И люд будет ждать его.

— А если он покусится на веру?

— Он не сделает этого. А коли начнёт заботиться о силе и славе, коли замахнётся на нас, пусть она привяжет к ноге голубя перстенёк и задержит их в том месте дня на три. Тогда в это место поскачет Корнила с людьми.

— И что?

Отсветы огня трепетали на лице монаха. Лицо это улыбалось. Тени бегали в морщинах и прочно лежали в глазницах. Страшная маска чем-то притягивала.

— Боже мой, — сказал он. — Столько глухих оврагов!.. Столько свидетелей «вознесения»!

Лунное сияние лежало на деревьях. Снопы света падали из церковных оконцев в сад, и в этих снопах клубился лёгкий туман. А они всё ещё шли куда-то в глубь этого большого сада, и цвёл боярышник, и каждая его веточка была как белый и зеленоваторозовый — от луны — букет.