— Правильно, — загудели остальные. — Сами собой будем жить. Долой Эсланов, долой королей, долой глупые сказки про другие миры. Гномы для гномов.

И они начали строиться в колонну, собираясь вернуться восвояси.

— Ах вы, мелкие твари! — крикнул Юстейс, — Вы что же, и спасибо не скажете за то, что вас избавили от соляных копей?

— Как бы не так! Будто мы не знаем, — бросил Гриффел через плечо, — Хотели использовать нас, вот и освободили. У вас своя игра, у нас — своя. Шагом марш, братва.

Гномы под бой барабанов грянули походную песнь, и утопали в ночь.

Тириан проводил их взглядом, а затем коротко молвил: «В путь», — и отряд двинулся дальше.

Невесело им было. Ишака мучил стыд, хотя он так и не понял, что же с ним случилось. Джил была не в своей тарелке: она негодовала на гномов, и в то же время ее потрясла победа Юстейса над калорменцем. Сам же Юстейс никак не мог отдышаться после этой победы. Тириан и Брильянт шли замыкающими. Королевская рука лежала на холке единорога, а тот время от времени тыкался бархатным носом в королевскую щеку. Они не искали утешения в словах. Да и не было таких слов. Ведь Тириан никак не мог предположить, что обезьяний Лже-Эслан порушит веру в Эслана истинного, король не сомневался, что гномы примут его сторону, едва узнают, как их обманули. Тириан рассчитывал: вот придут они следующей ночью на Хлевхольм, покажут Глупа животным, и нарнианцы восстанут на Глума; с калорменцами, наверное, придется драться, но все кончится благополучно. Однако теперь эти планы казались неосуществимыми. Сколько еще нарнианцев, подобно гномам, сбились с дороги?

— Я думаю, — вдруг молвил Глуп, — кто-то за нами гонится.

Все остановились и прислушались. Действительно, позади слышался частый топот.

— Кто идет? — вопросил король.

— Это я, государь, — послышалось в ответ. — Я, Поджин, гном. Насилу улизнул от своих. Я на вашей стороне, государь, я — за Эслана. Если найдется подходящий меч, я с удовольствием буду биться за правое дело. До конца.

Все обрадовались пополнению, обступили гнома, хвалили и похлопывали по спине. Конечно, с прибытием одного-единственного гнома ничего не менялось, но и один гном — радость. Настроение улучшилось. Только Джил с Юстейсом взбодрились ненадолго, скоро их одолела зевота, они слишком устали, чтобы думать о чем-либо, кроме как о сне.

В самый знобкий час на исходе ночи отряд добрался до башни. Если бы еда была готова, они с удовольствием поели бы, но хлопотать и дожидаться — даже думать об этом не было сил. Напились воды из ручья, ополоснулись и завалились на скамьи — все, кроме Глупа и Брильянта, четвероногих; они же уверяли, что им лучше спится под открытым небом. И остальные не возражали — только единорога с растолстевшим ишаком не хватало в помещении, и без того довольно тесном.

Нарнианские гномы, даром что ростом не вышли, отличались особой выносливостью и силой. Поэтому Поджин — хотя предыдущие день и ночь дались ему не легче, чем остальным — проснулся раньше всех, взял лук Джил, вышел и добыл пару лесных голубей. Потом, сидя на пороге, ощипывал их и болтал с Брильянтом и Глупом. Ишак потихоньку стал приходить в себя. Брильянт (а ведь единороги — благороднейшие и утонченнейшие из нарнианских животных) обращался с ним весьма любезно, и они сразу нашли общий язык: говорили о траве, о сахаре, об уходе за копытами. Когда, часу в десятом, позевывая и протирая глаза, из башни вышли Джил и Юстейс, гном показал им места, где росла в изобилии травка, по-нарниански называемая дикой свежаницей и похожая на нашу кислицу, только намного вкуснее. (В салате ее заправляют маслом и перцем, но ни того ни другого не имелось.) Тириан, взяв топор, нарубил в лесу веток для очага. И покуда на завтрак (или на обед, если вам так больше нравится) готовилось жаркое из голубятины со свежаницей — а готовилось оно ужасно долго, и чем вкуснее пахло, тем медленнее тянулось время, — король отыскал среди запасов полное вооружение для гнома: кольчугу, шлем, щит, меч, пояс и кинжал. Потом он осмотрел меч Юстейса и обнаружил, что тот вложил клинок в ножны, не отерев от крови убитого калорменца. Выбранив парня, король собственноручно очистил и подправил лезвие.

Все это время Джил болталась туда-сюда, то помешивая пищу в котле, то с завистью поглядывая на ишака и единорога: как те за милую душу уминают травку! Сколько раз за то утро она пожалела, что родилась не травоядной!

И вот, когда жаркое поспело, все вдруг ощутили, сколько сил потрачено на ожидание, и навалились на еду. И наелись до отвала. Потом три человека и гном уселись на пороге башни, четвероногие улеглись на травке перед ними, гном (испросив разрешения у каждого по очереди — от Джил до Тириана) закурил трубку, а король сказал:

— Ты, друг Поджин, наверняка знаешь о наших недругах больше нашего. Расскажи все, что тебе известно. И прежде всего, как они объяснили мое исчезновение?

— Хитро объяснили, государь, хитрее не придумаешь, — отвечал Поджин. — А все кот, Рыжий, он все придумал. Этот Рыжий, ваше величество, он пронырливее всех котов. Вот что он сказал. Будто шел он мимо дерева, к которому злодеи вас привязали, и будто вы — прошу простить меня — вопили, хулили и проклинали Эслана такими словами, что, как сказал он, «повторить язык не поворачивается». Асам-то сидел такой чопорный, такой приличный — вы же знаете, как умеют коты притворяться, когда им надобно. Ну вот. А потом вдруг, как молния, — это кот говорит, — сам Эслан явился и проглотил ваше величество зараз и целиком. Ну, животные задрожали от страха, а некоторые так и вовсе с копыт долой. А Обезьяныч, Глум-то, и говорит. Вот, говорит, глядите, что Эслан делает с теми, кто его не уважает. Это всем вам урок. А бедные звери завизжали, заскулили, мол, да, да, это нам урок. Вот так и получилось, государь: никто не подумал, что вас спасли друзья; все только еще больше испугались и покорились Обезьянычу.

— Какая дьявольская игра! — вскричал Тириан. — Этот Рыжий, очевидно, ближайший подручный у обезьйны.

— Это еще вопрос, ваше величество, кто у кого теперь в подручных ходит, — ответил гном. — Обезьяныч-то напился пьяный. А во главе заговора, я думаю, стоят Рыжий да Ришда, военачальник калорменцев. И еще, я думаю, это Рыжий наговорил гномам, что во всем виноваты вы. И вот почему я так думаю. Потому что в самую полночь прошлой ночью у них была встреча. Я как раз шел домой да вдруг вспомнил, что забыл свою трубочку. Вот эту самую трубочку — старую да любимую. Ну, я и воротился за нею. Только до места не добрался еще (а тьма вокруг тьмущая), вдруг слышу, вроде кошачий мяв, а в ответ калорменец: «Здесь я… только потише», — тут я и замер как вкопанный. Так вот, эти двое были Рыжий да таркаан Ришда, я сам слышал, как они друг друга называли. «Благородный таркаан, — это кот говорит, и голосок у него такой шелковый, — я,— говорит, — хотел бы знать точно, что мы имели в виду, когда утверждали, что Эслан не больше, чем Таш?» «А я нисколько не сомневаюсь, — отвечал ему калорменец, — что тебе, о проницательнейший из котов, не хуже моего то ведомо». «То есть, — сказал Рыжий, — это значит, что нет и не было ни того ни другого». «Именно так, — сказал таркаан, — и для просвещенных это не новость». «Стало быть, мы понимаем друг друга, — промурлыкал кот. — Вам тоже надоела эта обезьяна?» «Глупая, жадная, грубая тварь, — отвечал таркаан. — Но до времени он нам нужен. Наше дело, чтобы все оставалось в тайне, и чтоб Обезьяныч исполнял нашу волю». «А еще лучше, — сказал Рыжий, — приглашать наиболее просвещенных нарнианцев к нам в советники: по одному и только тех, кого мы сочтем достойными. Потому что те, кто вправду верит в Эслана, в любой миг могут от нас отвернуться — стоит только Обезьянычу выдать свою тайну. Но те, кому наплевать и на Таша, и на Эслана, кто знает свою выгоду и ждет награды от тисрока, когда Нарния войдет в состав Калормена, они останутся с нами». «Да будет так, о лучший из наилучших котов, — сказал таркаан. — Но при отборе следует быть осмотрительным».