Теперь-то он знал, какая из дорог ведет к Анварду, но воспользоваться ею, увы, не мог — она бы привела его прямиком в руки воинов Рабадаша. Что же делать? Шаста вскочил в седло и направил коня по той дороге, которую выбрал сам. Может, ему повезет и он наткнется на какую-нибудь хижину, где его приютят на ночь и накормят ужином… Лучше всего, конечно, вернуться в дом Отшельника, где остались Аравис, Бри и Хвин, но это невозможно. Проклятый туман!

— Ладно, поглядим, что там дальше, — сказал себе Шаста. — Куда-нибудь эта дорога да приведет, верно?

Он ехал и ехал, а «куда-нибудь» все не находилось, разве что по обеим сторонам стеной встал лес, а воздух сделался обжигающе холодным. Задул пронизывающий ветер, однако туман упорно не желал рассеиваться. Для Шасты горы были в диковинку, поэтому он и не догадывался, сколь высоко забрался, — должно быть, на самый перевал. Скажи ему кто-либо об этом, он бы, пожалуй, не поверил.

— Видать, родился я под несчастливой звездой, — рассуждал он вслух. — У всех дела ладятся, а у меня вечно наперекосяк. Нарнианцы из Ташбаана бежали? Бежали. А я остался! Аравис и Бри с Хвин сейчас болтают с Отшельником, а меня послали к королю Луну. Король давно уже в замке и велел запереть ворота, а я чуть было Рабадашу не попался, — и Шасте стало так жаль самого себя, что на глаза у него навернулись слезы.

Конец причитаниям положил страх, охвативший мальчика, когда он вдруг сообразил, что кто-то шагает рядом с ним в непроглядной тьме. Этот кто-то двигался очень тихо, почти беззвучно. Присутствие чужака выдавало разве что дыхание — размеренное, шумное дыхание огромного зверя или даже кого похуже… И кто его разберет, что это за тварь и когда подкралась. Ну надо же было так вляпаться!

Шасте внезапно вспомнились чьи-то слова: мол, на севере водятся великаны. Он закусил предательски задрожавшую губу. Тогда-то эти слова показались ему пустой байкой, бабушкиной сказочкой, но теперь… Слезы от страха высохли сами собой.

А может, почудилось? Ничего же не слыхать… Но стоило Шасте увериться в том, что ему, как говорится, приблазнилось, как из темноты донесся глубокий вздох! Нет, не почудилось.

Какой ужас! Горячее дыхание незримого спутника обожгло озябшую ладонь.

Эх, был бы от коня хоть какой-нибудь толк — или знай Шаста, как добиться от него толку, — он бы не задумываясь пустил своего скакуна в галоп. Но об этом нечего было и мечтать. Трюхай себе по неразличимой во мраке дороге, держа путь неведомо куда, и слушай, как дышит во мраке незваный попутчик… Нет, так не пойдет! Уж лучше смерть, чем эта пытка.

— Ты кто? — спросил мальчик хриплым шепотом.

— Тот, кто ждал, пока ты заговоришь, — ответил некто. Голос был негромким, но глубоким, даже раскатистым.

— Ты не… не великан? — робко осведомился Шаста.

— Для тебя — наверное, да, — отвечал Голос, — Но я не из тех, о ком ты спрашиваешь.

— Я тебя не вижу, — пожаловался Шаста, вперяя взор во мрак. Тут его посетила ужасная мысль, и он воскликнул, едва удерживаясь от истошного вопля: — А ты, часом, не… не мертвяк?! Пожалуйста, оставь меня! Уходи! Что я тебе сделал? Нет, я точно самый невезучий человек на свете!

В следующий миг он вновь ощутил кожей горячее дыхание своего спутника.

— Мертвые не дышат, — промолвил Голос. — Поведай мне свои печали.

Убедившись, что компанию ему составляет не призрак, Шаста слегка приободрился. Он принялся рассказывать: о том, что не знал ни отца, ни матери, что вырос в доме рыбака, что бежал от приемного отца, что за ним гнались львы, что в Ташбаане его приняли за нарнианского принца, что ему пришлось провести ночь в Усыпальнях под лай зверей в пустыне. Рассказал и о том, как они вчетвером пересекли пустыню, изнемогая от зноя, и как в Арченланде на них напал другой Лев и ранил Аравис. А еще — что он давным-давно не ел и просто умирает от голода.

— И ты называешь себя несчастным? — удивился Голос.

— А разве это счастье — повстречать стольких львов? — спросил в ответ Шаста.

— Лев был всего один, — ответил Голос.

— То есть как? Я же говорю, в первую ночь их было двое, если не больше, а…

— Лев был всего один. Просто он быстро бегает.

— Откуда ты знаешь?

— Я был этим львом.

Шаста застыл в седле разинув рот, а Голос продолжал:

— Я был тем львом, который привел тебя к Аравис. И тем котом, который утишал твои страхи в обители мертвых. И тем львом, который отгонял от тебя шакалов, пока ты спал. Это я напугал лошадей, чтобы придать им сил и чтобы ты успел вовремя добраться до короля Луна. И я направил лодку, в которой лежал полумертвый младенец, направил так, чтобы ее прибило к берегу, где этого младенца уже ждали. Ты меня, конечно, не помнишь.

— Выходит, это ты ранил Аравис?

— Да.

— А зачем?

— Дитя, — промолвил Голос, — мы говорим о тебе, а не о ней. У каждого своя история.

— Кто же ты? — спросил Шаста.

— Я это я, — отозвался Голос столь зычно, что содрогнулась земля под ногами. «Я это я», — повторил он звонко и весело. «Я это я», — прошептал он в третий раз, едва слышно, и почудилось Шасте, будто слова доносятся сразу со всех сторон, как если бы они повторялись в шелесте листвы.

Прежние страхи рассеялись: мальчик больше не боялся ни того, что Голос принадлежит мертвяку, ни того, что незримый попутчик хочет его съесть. Однако на смену прежним страхам пришли новые; и в то же время он чувствовал непонятную радость.

Между тем туман, клубившийся вокруг, как-то незаметно посветлел. Должно быть, это произошло далеко не сразу, однако Шаста, поглощенный беседой с Голосом, заметил перемену только сейчас. У него на глазах туман словно засветился, да так, что стало больно глазам. Впереди запели птицы. Ночь наконец-то закончилась! Он уже мог различить гриву и голову своего коня.

Внезапно слева вспыхнуло золотистое сияние. Шаста решил, что это солнце. Он повернулся — и увидел огромного, выше лошади, льва, что расхаживал по траве. Это его шкура отливала золотом, и зрелище было одновременно ужасным и невыразимо прекрасным.

Конь, похоже, ничуть не испугался хищного зверя — или просто его не видел.

По счастью, всю свою предыдущую жизнь Шаста провел в таком захолустье, куда не доходили городские сплетни, передававшиеся в Ташбаане шепотом из уст в уста, о жутком нарнианском демоне, что является в обличье льва. Тем паче он не слыхал ни одного из преданий о подлинных деяниях Эслана, Великого Льва, сына заморского императора, государя всех верховных королей Нарнии. Но ему хватило одного-единственного взгляда на величественного зверя: мальчик спрыгнул наземь и преклонил колени. Он не знал, что сказать; впрочем, говорить и не хотелось, к тому же он чувствовал, что ничего говорить не нужно.

Лев склонил голову. Грива, источавшая диковинный, какой-то ликующий, что ли, запах, накрыла мальчика подобно морской волне. Зверь лизнул Шасту в лоб. Мальчик поднял голову — и встретился со Львом взглядами. В тот же миг свечение тумана и сияние львиной шкуры слились в ослепительной вспышке. Шаста зажмурился, а когда открыл глаза, то увидел, что Лев исчез и он остался вдвоем со своим упрямым конем. Туман растаял без следа, над головой голубело небо, трава была мокрой от росы, а в лесу пели птицы.

— Приснилось мне, что ли? — спросил себя Шаста. Но нет, это был не сон: на мокрой траве остался громадный след львиной лапы. Ну и тяжеленная же зверюга, раз такой след оставила!

Между тем со следом, на глазах у Шасты, произошла удивительная вещь. Он наполнился водой по самые края, потом вода перелилась через край и заструилась ручейком вниз по склону. Мальчик припал к роднику, от души напился, сполоснул лицо и волосы. Вода была студеной, почти ледяной, и прозрачной как стекло. Усталость как рукой сняло. Шаста поднялся, попрыгал, вытряхивая воду из ушей, пригладил волосы и огляделся.

Было раннее утро. Солнце только-только взошло, поднялось из-за леса по правую руку от мальчика. Прямо перед ним расстилалась зеленая долина, поросшая редкими деревьями, за которыми сверкала извилистая река, стремившая свой бег на северо-запад. В дальнем конце долины виднелись холмы, высокие и каменистые; впрочем, они были гораздо ниже гор, которые он видел накануне. И тут Шаста вдруг сообразил, где же он, собственно, находится. Проверяя догадку, он обернулся: склон, на котором он стоял, уводил высоко вверх, к заснеженным вершинам.