Лошади разбудили их рано поутру. На небосклоне еще мерцали звезды, но справа, далеко за морем, уже занимался рассвет. Аравис ушла в лес и вскоре вернулась, совсем непохожая на себя в драной мальчишеской одежке. Взялись упаковывать мешки. Походный костюм и доспехи таркины, щит с ятаганом, два седла, сбруя… Бри и Хвин вывалялись в грязи и выглядели вполне подходяще; оставалось лишь укоротить им хвосты. Сделать это можно было только ятаганом Аравис, так что пришлось развязывать один из мешков и вынимать клинок, а потом засовывать все обратно. Да и с ятаганом не обошлось без затруднений.

— Великое небо! — вскричал Бри. — Не будь я говорящей лошадью, какого бы пинка я тебе отвесил! Сказано же было — обрезать, а не оборвать! Осторожнее!

Но вот со всем управились, несмотря на полумрак и ледяную росу, от которой стыли пальцы; дети взяли в руки поводья (не прежние, дорогие и отделанные серебром, а самые обыкновенные, из веревки) и двинулись вниз по склону холма, ведя за собой навьюченных мешками лошадей.

— Помните, — сказал Бри, — в случае чего встречаемся у Королевских Усыпален. Тот, кто придет туда первым, пусть обязательно дождется остальных.

— И не вздумайте заговорить, что бы ни случилось! — прибавил Шаста. — Вы теперь — обычные лошади.

Поначалу, сколько он ни вглядывался в утреннюю мглу, Шаста не мог различить ничего кроме нескольких куполов и башен, вздымающихся над пеленой тумана. Но чем светлее делалось, тем быстрее рассеивалась мгла и тем больше становилось видно. Река разделялась на два рукава, огибавших громадный остров, и на этом острове стоял великий город Ташбаан, одно из чудес света. Город охватывала высокая стена, у подножия которой плескалась речная вода; а крепостных башен и башенок было столько, что Шаста почти сразу сбился со счета. За стеной возвышался холм, увенчанный двумя роскошными зданиями — дворцом тисрока и храмом бога Таша. Ниже дворца с храмом начинались террасы, извилистые улицы и переулки, широкие каменные лестницы, обсаженные апельсиновыми и лимонными деревьями. Высокие арки, балконы, колоннады, шпили, минареты, садики на крышах домов… А когда наконец взошло солнце и поднялось над морем, его свет отразился от серебристого купола храма и едва не ослепил мальчика.

— Пошли, Шаста, — поторопил Бри.

Берега реки были сплошь покрыты садами и парками; издалека казалось, будто они поросли густым лесом, но чем ближе к реке, тем отчетливее становились видны среди деревьев белые стены летних дворцов. Ветерок донес чудесный аромат цветов и спелых плодов; пятнадцать минут спустя дорога вывела к саду: деревья сгибались под тяжестью плодов, но до них было не добраться — от дороги сад отделяла стена.

— Ух ты! — восхищенно проговорил Шаста, — Здорово, да?

— Неплохо, — согласился Бри. — И будет гораздо лучше, когда город останется у нас за спиной. На север, в Нарнию!

В этот миг раздался заунывный звук. Он нарастал, становясь громче и громче, пока не заполнил собой всю долину. И было в этом звуке нечто, внушавшее безотчетный страх.

— Сигнал к открытию городских ворот, — пояснил Бри. — Мы уже совсем рядом. Аравис, будь добра, нагни голову. Старайся ступать тяжелее и не смотри так гневно. Представь, что всю твою жизнь тебя шпыняли на чем свет стоит и за любую промашку сажали в колодки.

— Кто бы говорил! — фыркнула Аравис. — Нет чтоб самому голову нагнуть. Тоже мне, вьючная лошадь, называется!

— Тсс! — прошипел Бри. — Пришли.

Они остановились у кромки воды. Дорога бежала дальше, по длинному мосту со множеством арочных пролетов. Вода сверкала в солнечном свете; справа, у речного устья, виднелись верхушки корабельных мачт. По мосту медленно двигались другие путники, в основном крестьяне с корзинами на головах или погонявшие ослов и мулов, которые тащили груженые повозки.

Бри коротко кивнул, и Аравис с Шастой ступили на мост, ведя в поводу лошадей.

— Что стряслось? — прошептал Шаста на ухо Аравис, лицо которой вдруг обрело какое-то непонятное выражение.

— Тебе-то все равно! — воскликнула таркина, тоже шепотом, — Тебе на Ташбаан плевать! А я должна была въехать в город в паланкине, и чтобы впереди шли мои воины, а позади плелись рабы, и меня отнесли бы на пир во дворец тисрока — да живет он вечно! А вместо этого я строю из себя оборвашку! Тебе-то не привыкать…

«Глупая она», — подумал Шаста, но вслух ничего говорить не стал.

У дальнего конца моста возвышалась крепостная стена с огромными, распахнутыми настежь бронзовыми воротами. Стена была столь высока, а ворота столь громадны, что мощенная камнем дорога казалась узенькой тропкой. У ворот, опираясь на копья, стояли с полдюжины солдат. Аравис посмотрела на Шасту с таким видом, словно хотела сказать: «Погоди, вот назову свое имя, и все они сразу встанут, как положено, и на караул возьмут». Шасте, впрочем, хотелось совсем другого — чтобы солдаты не привязались к ним и не стали задавать вопросов. По счастью, так и вышло. Лишь один из стражников швырнул в Шасту морковкой из корзины проходившего мимо крестьянина и хрипло рассмеялся.

— Эй, ты, конюх! — крикнул солдат. — И взбрело тебе в башку на боевом коне мешки возить! Влетит же тебе от хозяина, коли он проведает!

Сердце мальчика ушло в пятки: значит, как они ни старались, все впустую — Бри за вьючную лошадь примет разве что полный тупица.

— Хозяин знает, — пролепетал Шаста. — Он мне и велел…

И тут же пожалел о своих словах, потому что солдат отвесил ему оплеуху, и мальчик едва не плюхнулся наземь.

— Придержи язык, раб, — процедил солдат, — Я тебе покажу, как со свободным человеком спорить, северное отродье!

Шаста заплакал. Другой солдат нетерпеливо махнул рукой: мол, проваливайте, да поскорее. Путники поспешили выполнить приказ.

За воротами, как ни удивительно, ничто не напоминало о том великолепном городе, каким Ташбаан выглядел издали. Узенькие улочки, глухие стены домов с редкими оконцами… Кругом толпился народ: крестьяне, направлявшиеся на рынок, продавцы воды и сладостей, носильщики, солдаты, попрошайки, босоногие рабы, стайки детей в лохмотьях; под ногами крутились куры и бродячие собаки. В ноздри ударила вонь — запах немытых человеческих тел, к которому примешивались запахи лука и чеснока и смрад, исходивший от бесчисленных мусорных куч.

Шаста притворялся, будто ведет коня, на самом же деле это Бри, который знал дорогу, вел мальчика, изредка незаметно подталкивая его носом. Вскоре свернули налево и двинулись в гору. Понемногу становилось свежее, вонь отступала, вдоль улицы появились деревья; дома остались только справа, а слева они словно провалились куда-то вниз, явив взгляду крыши. Неожиданно улица круто повернула и устремилась в противоположную сторону, по-прежнему забирая вверх. Так, зигзагами, она вела путников к центру Ташбаана. Улицы на глазах делались чище, а дома — роскошнее; повсюду виднелись статуи богов и калорменских героев, внушавшие трепет своими суровыми ликами. Пальмовые деревья отбрасывали тень, арки манили живительной прохладой; за арками взору открывались уютные дворики с деревьями и фонтанами.

Перед каждым поворотом Шаста утешал себя мыслью, что уж теперь-то они выберутся из толпы, но всякий раз его надежды оказывались тщетными. Толпа вынуждала двигаться куда медленнее, чем хотелось; да еще приходилось останавливаться, когда раздавались громкие крики: «Дорогу, дорогу таркаану!» или «Дорогу таркине!», или «Дорогу пятнадцатому визирю!», или «Дорогу послу!» И все поспешно пятились, прижимались к стенам домов, а некоторое время спустя появлялись те, о ком возвещали глашатаи: высокородные кавалеры и дамы, возлежавшие в паланкинах; а паланкины эти несли на плечах когда четверо, а когда и шестеро рабов. По-видимому, правила уличного движения в Ташбаане были на редкость просты: коли не хочешь отведать кнута или получить по спине тупым концом копья, уступи дорогу тому, кто выше тебя по праву рождения или по должности.