— Это мой меч Риндон, — сказал он. — Тот самый, которым я убил Волка.

В голосе его зазвучали новые — или, скорее, былые — нотки, и все сразу почувствовали, что он снова становится Верховным Королем Питером.

Вспомнив, что надо поберечь батарейку, они поднялись вверх, разожгли хороший костер и улеглись спать, а чтобы было теплее, тесно прижались друг к другу. Земля была очень жесткой, и спать было неудобно, но все-таки вскоре они крепко уснули.

Если вы ложитесь спать под открытым небом, хуже всего то, что приходится ужасно рано просыпаться. А если уж проснулись, надо сразу же вставать, потому что земля под вами твердая и неровная, и пролежать на ней лишнюю минуту сущая пытка. Настроение у наших героев не стало лучше от того, что на завтрак, как и накануне вечером на ужин, не было ничего, кроме яблок. Поэтому, когда Люси сказала, что утро сегодня чудесное (и это было чистейшей правдой), остальные не спешили поддержать ее. Они угрюмо молчали до тех пор, пока Эдмунд не высказал наконец то, что чувствовалось всеми:

— Нам нужно побыстрее выбраться с этого острова!

Напившись из колодца и умывшись, они вышли из развалин, спустились к берегу и стали разглядывать пролив, отделявший остров от материка.

— Его можно переплыть, — сказал Эдмунд.

— Сью, конечно, с этим справится, — возразил Питер. — В школе она всегда занимала первое место по плаванию. Но я не уверен, что то же самое можно сказать про остальных.

Говоря про “остальных”, он имел в виду прежде всего Эдмунда, который сите ни разу не переплыл без остановки школьный бассейн. А что касается Люси, то она вряд ли смогла бы даже долго продержаться на воде.

— К тому же, добавила Сьюзен, — тут может быть течение.

А папа всегда нам говорит, что неразумно купаться в таком месте, которого не знаешь.

— Послушай, Питер, — сказала Люси. — Я знаю, что дома, в Англии, я совсем не умею плавать. Но ведь давным-давно — хотя мне почему-то кажется, что это было совсем недавно — все мы, короли и королевы Нарнии, умели хорошо плавать. И мы там — то есть тут — умели ездить верхом и делать множество всяких других вещей. Может быть, теперь ...

— Ах, но тогда мы же были взрослыми! — сказал Питер. — Мы правили много лет и успели всему научиться. А теперь снова вернулись к своему настоящему возрасту, и все, что мы умели, ушло от нас...

— Ох! — воскликнул Эдмунд таким тоном, что заставил остальных повернуться к нему.

— В чем дело? — спросил Питер.

— Теперь я все понял, — объявил Эдмунд.

— Что ты понял? — поинтересовался Питер.

— Все, — сказал Эдмунд, — над чем мы вчера столько времени ломали голову. Мы никак не могли понять, как это может быть — прошел всего лишь год с тех пор, как мы покинули Нарнию, а тут все выглядит так, будто в Каир-Паравеле никто не жил несколько сотен лет. Вы до сих пор не догадались, в чем дело? Тогда припомните — мы так же удивлялись, когда, прожив в Нарнии много лет, вернулись домой и обнаружили, что там не прошло и минуты.

— Говори дальше, — попросила Сьюзен. — Мне кажется, я начинаю что-то понимать.

— Это означает, — продолжал Эдмунд, — что, прожив дома, то есть в Англии, наш год, мы не можем знать, сколько времени прошло в Нарнии. Здесь это могли быть сотни лет!

— Черт побери, Эд! — сказал Питер. — Мне кажется, что ты попал в самую точку. У меня самого такое чувство, что с того времени, как мы покинули Каир-Паравель, здесь прошли многие сотни лет. А наше возвращение в Нарнию похоже на то, как если бы крестоносцы или англосаксы, или древние бритты, или еще кто-то вдруг очутились в теперешней Англии.

— Как бы они разволновались, если бы вдруг увидели нас... — начала Люси, но ее оборвали:

— Тише... смотрите...

Что-то происходило.

Еще раньше, разглядывая противоположный берег, они обратили внимание на лесистый выступ материка. Им почему-то казалось, что именно за этим выступом должно быть устье Большой Реки. И вот они увидели, как из-за этого выступа показалась лодка, обогнула его и поплыла в их сторону. В лодке сидели двое: один греб, а другой пристроился на корме, с трудом удерживая в руках узел, который дергался и извивался, словно живой. Люди в лодке были похожи на солдат: на головах — стальные шлемы, грудь закрыта легкими кольчугами. Их грубые бородатые лица казались угрюмыми и почему-то испуганными. Дети отползли с прибрежной стороны в лес, спрятались за деревья и смотрели, не смея шевельнуться.

— Пора кончать, — сказал солдат, сидевший на корме, когда лодка оказалась как раз напротив затаившихся детей. — Самое подходящее место.

— Может, привяжем камень к ногам, капрал? — спросил другой, отложив весла.

— Дурак! — рассердился первый. — Это лишнее. Да и нет у нас с собой камня. Он утонет и без всякого камня, если потуже затянуть веревки.

И с этими словами он встал и высоко поднял свой узел. Теперь Питер увидел, что узел действительно живой. Это был гном, крепко связанный по рукам и ногам, но даже в таком положении он изворачивался и отбивался, как мог. И тут Питер услышал, как рядом с ним, возле самого уха, тихонько звякнула тетива. Солдат тут же вскинул руки вверх, уронив гнома на дно лодки, а сам покачнулся и свалился за борт прямо в воду — стрела попала ему в шлем и оглушила. Повернувшись, Питер увидел, что Сьюзен, очень бледная, уже приладила вторую стрелу. Но второго выстрела не понадобилось. Другой солдат, увидев, как упал его спутник, громко закричал, выпрыгнул из лодки и поплыл прочь. И его, и первого солдата почти сразу подхватило течение (дети поняли, что в этом месте пролив очень глубокий) и выбросило на противоположный берег; они тут же скрылись в лесу.

— Скорее! Не то лодку снесет в сторону! — крикнул Питер.

Он и Сьюзен прямо в одежде бросились в воду. Они погрузились уже по плечи, когда наконец ухватились за борт лодки. Несколько минут у них ушло на то, чтобы причалить лодку и вытащить из нее гнома. Эдмунд сразу принялся перерезать веревки своим перочинным ножом. Конечно, меч Питера был намного острее, но меч мало пригоден для такой работы, потому что за него нельзя ухватиться ниже рукояти. Когда гнома освободили, он приподнялся, сел, растирая себе руки и ноги, и воскликнул:

— Они могут говорить что угодно, но на ощупь вы никакие не призраки!

Как большинство гномов, он был коренастым и широкогрудым. Если бы он встал на ноги, то ростом оказался бы не больше трех футов. Лицо его почти полностью скрывала жесткая огненно-рыжая борода и такие же пышные бакенбарды, из которых торчал острый, похожий на клюв нос да искрились черные глаза.

— Но, — продолжал он, — призраки вы или нет, вы спасли мне жизнь, и я вам весьма признателен.

— А почему мы должны быть призраками? — спросила Люси.

— Я всю жизнь слышал разговоры о том, — отвечал гном, — что в этих лесах, на побережье, призраков не меньше, чем деревьев. И когда надо от кого-нибудь избавиться, его доставляют сюда — как в данном случае меня — и говорят, что отдали призракам. Сам-то я был уверен, что бедолаг либо топят, либо режут им глотки, и никогда не верил ни в каких призраков. Но эти два труса, которых вы подстрелили, похоже, верили в эти басни. Они больше тряслись и боялись, ведя меня сюда на верную смерть, чем я, приговоренный к ней.

— Ах! — сказала Сьюзен. — Теперь понятно, почему они так удирали.

— Это вы о чем?

— О том, что ваши спутники убежали, — сказал Эдмунд. — На

материк.

— Значит, они живы и здоровы?

— Я никогда не стреляю, чтобы убить, — сказала Сьюзен.

Ей было неприятно, что этот гном мог подумать, будто она промахнулась с такого близкого расстояния.

— Хм, — сказал гном, — вот это мне не очень нравится. У нас могут быть крупные неприятности, если только эти тупицы не сообразят, что ради собственного блага им лучше попридержать язык.