Он шел за мной недолго. Когда я дошла до трамвайной остановки и обернулась, Ивана уже не было. К этому моменту я уже немного успокоилась, но то чувство отторжения и неприязни посетившее меня в машине, когда я слушала его рассказ, меня не покидало еще долго.

Позже я думала, что наверняка, он расценил мое бегство по-своему. Скорей всего решил, что меня отпугнула его провинциальность и незатейливость его жизненных проблем. Может быть даже, он посчитал меня высокомерной, меркантильной, спесивой девицей не понимающей «нормального пацана». Или решил, что я ушла, потому что, его машина для меня недостаточно крута. А еще, его наверняка задело, что я дважды бросила его в тот момент, когда была нужна ему.

Но с того дня Иван больше ни разу не подошел ко мне и не сказал ни слова. Мы больше не садились с ним за одну парту, и не писали друг другу никаких записок. Я все время думала о нем, скучала по нашей недолгой дружбе, но не решалась ничего сделать, чтобы возобновить отношения.

Постепенно все вернулось на круги своя. Мы снова тусовались исключительно с Олей и Кащем. Иван держался особняком и вновь стал просто тем парнем из нашей группы, «который в позапрошлом году был Джорджем Майклом», и которого «вроде бы зовут Ваня». Было ощущение, словно нам обоим стыдно за то, что было между нами, и каждый изо всех сил старается стереть это из памяти, как можно скорее.

А через пару недель у нас началась двухмесячная практика, потом весенняя сессия, а потом долгожданные летние каникулы.

Time recedes every day

You can scour your soul but you won’t see

As we pass ever on and away

Towards some blank infinity[1]

(С) Anathema — «Deep»

Спустя некоторое время после размолвки с Ильей, Настя открыла мне свой секрет. Оказывается, она обожает эти ссоры с ним. За последнее время их было множество. И тогда, в «Саббате» он специально игнорировал ее и заигрывал с другой совершенно чужой девчонкой, чтобы завести Настю, заставить ее ревновать.

— Это же безумие! — сказала я, когда она мне все объяснила.

— Да! Сначала я злюсь. Я дико ревную. Я убегаю. Я хлопаю дверью. Потом, проходит пара дней, и я уже лезу на стену от тоски и боли. И потом он приходит. Он говорит, что дурак, что любит только меня. И я сначала дуюсь, потом смягчаюсь, таю в его прикосновениях и поцелуях. Это не объяснить. Но после этих ссор нам так хорошо. От этих страстей сносит крышу! Как в песне у Roxette — Crash! Boom! Bang! — говоря это, Настя краснеет.

Я не могла разделить ее волнений, поскольку в жизни не испытывала такого, и знала лишь, что ссора — это беда, а примирение — это счастье.

В общем, в тот раз они уже через несколько дней помирились и снова топили друг друга в море всепоглощающей любви.

Тем временем, я пыталась забыть Ивана. Я убеждала себя, что поступила правильно, что хочу от жизни большего, что все важное и интересное ждет меня впереди.

Закрыв сессию на отлично и сдав учебники, я хотела лететь навстречу лету. У меня было предчувствие, что этим летом случится что-то чудесное, то чего я так долго и слепо жду.

Мне хотелось новых знакомств и встреч, концертов и вечеринок. Вспоминался Максим с его хитрой улыбкой, тот парень из автобуса, который мне так понравился. Прошел год, а я не могла его забыть. Ведь вспоминать и мечтать о нем мне никто не запрещал. В моих мечтах мы с ним неожиданно сталкивались на каком-нибудь сейшене, он меня узнавал, подходил и приглашал в непостижимое мерцающее звездным светом будущее.

Как заведенная я писала стихи в блокнот и сочиняла песни. Жалела, что не могу никому их показать, но верила, что вскоре этот кто-то появится. Я ждала чуда, а случилось большое несчастье.

— Вадим умер, — пустым бесцветным голосом произнесла Настя в трубку, когда я позвонила ей из телефона — автомата, установленного на первом этаже нашего колледжа, и спросила, какие новости.

В первую секунду я не поняла, но потом смысл сказанного дошел постепенно, и оглушил своей непостижимой сутью.

— Вадим… Брат Ильи? — спросила я Настю.

— Да. В понедельник ему стало совсем плохо, они вызвали скорую, его забрали, а потом вечером позвонили и сказали, что все…Вчера похороны были, — сказала она.

— Ты ходила?

— Нет, Илья попросил не ходить. Да я и сама не особо… — она недоговорила и неопределенно кашлянула.

— Настя, ты подожди, я скоро к тебе приеду, — только и смогла вымолвить я.

По дороге к подруге я, хоть и не знала Вадима как следует, старалась вспомнить о нем. Я видела его всего дважды. Первый раз в «Диггере». Он взял меня к себе на плечи и показал Илью на сцене. Это было чуть больше года назад. Второй раз он играл на концерте «МэМэ», когда я впервые пришла в «Саббат». Я даже не точно помнила, как он выглядел, но от осознания того, что я его знаю, а его больше нет, становилось тошно и муторно на душе.

Настя и раньше рассказывала мне, что он болеет какой-то серьезной и, кажется, неизлечимой болезнью, из-за этого не может играть. Но я за свою короткую и почти беззаботную жизнь еще никогда не сталкивалась со смертью кого-то знакомого, поэтому, известие о смерти старшего брата Ильи никак не хотело укладываться в мою картину мира.

Приближаясь к дому Насти, я думала и об Илье. Как он переживает это горе, что следует сказать, когда я увижу его? Можно ли спросить его о причине смерти? Что если он прямо сейчас у Насти, как вообще себя вести с ним? Вопросов было больше чем ответов.

Предчувствия меня не обманули. Он действительно был у нее.

Когда я оказалась у Насти и вошла в ее комнату, он сидел там, тупо уставившись в одну точку.

— Мне так жаль, Илюша, соболезную, — сказала я, удивляясь сама себе (откуда пришли в голову эти слова?)

— Спасибо, Ник. Я думаю, ему сейчас хорошо, где бы он ни был, — ответил Илья, — и мне хорошо без него.

От этих слов я остолбенела, а Илья продолжал говорить, словно бы и не нам с Настей, а так, куда-то в пустоту или невидимому собеседнику.

— Вы не знаете, но он же псих был конченый. Больной на всю голову. С Чечни таким пришел. Да так и не восстановился. Кошмары все время видел во сне. Вечно орал, избивал меня по поводу и без. Особенно сильно, когда я подростком был, да еще и обзывал леопардом, за то, что весь в синяках. Батя не мог с ним ничего сделать. Хорошо, что потом у него Мэри появилась, он на нее переключился. Доставалось ей.

— Мэри? — переспросила Настя.

— Его девушка бывшая, красивая стерва. Но отношения у них были те еще. Два года из огня да в полымя, то ссорились, то сходились сто раз. А как она его окончательно бросила, он совсем с катушек слетел, бухал, дрался, вены резал, хотел с собой покончить. Но это все на публику, несерьезно. Он тогда уже знал, что болен. Еще больше психовал, депрессовал. Рак мозга — это не шутка, а он от лечения отказывался. Зато теперь и отмучался, и в «Клуб 27» попал. Как там говорится, «Live fast, die young»! — сказав последнюю фразу на ломаном английском, Илья криво усмехнулся.

Мы с Настей помнили, что такое «Клуб 27» еще по рассказам Дыма. Так назывался список рок-музыкантов, которые ушли из жизни в двадцать семь лет. В этот список был включен лидер "Nirvana" Курт Кобэйн. Теперь вот и Вадима Коршунова можно было зачислись в этот «клуб».

Мы помолчали с минуту, а потом Настя вдруг спросила:

— Ты про Данилу еще не рассказал, начал же что-то говорить, когда Ника пришла.

— А чего говорить? Данилу бросила его девушка — Яна, причем тоже вчера, прямо там, на поминках, представляете?! — воскликнул Илья.

— Ого, ничего себе новости. И как она это ему сказала? — удивилась Настя.

— А это не она сказала, это Стас. Мы уже все пьяные были к тому времени, сидели, разговаривали по душам, Вадю вспоминали, истории всякие. А Стас встает и говорит такой, а я мол, женюсь. Мы ему — на ком хоть? А он показывает на Яну и говорит — вот на ней. И Яна такая говорит — да, мы специально здесь, при всех, чтобы больше ни у кого не было никаких вопросов, дело решенное, Данила прости. Потом оба встали и ушли. А мы все надрались до беспамятства. Даня сейчас у меня дома, спит до сих пор, — поведал Илья.