Его пальцы начали ласково перебирать мои волосы, гладить лицо и плечи. А потом мы вдруг стали целовать друг друга с такой нежностью, что я подумала, что в жизни не испытывала ничего более приятного. Его рука легла мне на плечо и спустила вниз бретельку моего сарафана, обнажая грудь.

От волнения у меня дико забилось сердце. Я поняла, ЧТО сейчас может случиться. Он не зеленый мальчишка, как с Иваном с ним нельзя. Раз уж мы оказались с ним в одной постели, надо идти до конца. Так или иначе, пора закрыть этот гештальт с девственностью раз и навсегда. И с кем, если не с ним? Я представила, как десятки Даниных фанаток, завидуя мне белой завистью, хором скандируют: Ни-ка! Да-вай! Ни-ка! Да-вай!

Между нами сложилась тонкая и красивая гармония, как в ванильном девичьем сне, где каждый фрагмент был на своем месте: солнце на горизонте, птицы в листве, ветер в воздухе, диван на лоджии, мы на диване, его рука на моей груди. Казалось, малейшее неверное движение, и это утро рассыплется словно мираж. Но секунды текли, а утро с каждым мгновением становилось только прекраснее. Очень медленно и осторожно он освободил меня от сарафана, и сам освободился от джинсов. Он был мягким, плавным, словно снежный барс перед прыжком. Мне оставалось только подчиниться магнетизму его глаз, губ и рук.

Я решила, что даже если будет больно, я стерплю все, но сделаю это сегодня. С ним. Попыталась было вспомнить все, что собиралась сказать, тому важному человеку, с кем я буду постигать науку настоящего секса, но все слова куда-то пропали из моей головы, и это было к лучшему, потому, что наверняка все они были ужасны и корявы.

И я подумала, пусть все будет, как будет. В самом худшем случае, как обычно разревусь и убегу, и больше никогда с ним не встречусь.

Но мне не пришлось ни реветь, ни убегать, потому что происходящее дальше оказалось настолько простым, естественным и легким делом, что никаких неприятных ощущений я не почувствовала. Данила был со мной именно таким, как я хотела, неторопливым, чутким, заботливым и нежным. И это принесло свои плоды, в его руках я смогла тоже стать нежной и мягкой. Теперь мы были словно созданы друг для друга, и будто всю жизнь только этим и занимались.

Я чуть не расплакалась от счастья и облегчения, что мне больше не нужно бояться. И едва удержалась от слов благодарности. Он, конечно, ничего бы не понял, а я бы в очередной раз выставила себя ненормальной. Памятуя о своем провале с Иваном, и о том, как несколько неуместных слов могут разрушить счастливый миг близости, я ничего говорить не стала.

Потом мы с ним уснули в обнимку, на маленьком диванчике, под тонким покрывалом, когда было уже совсем светло, и проснулись, уже поздним утром, от криков наших дорогих друзей, доносившихся с веранды внизу.

— Ого, яблоки, а они спелые?!

— Димон, нарви яблок, я жрать хочу!

— А чо они такие кислые? Ими только косоглазие исправлять!

— Бабушка вас убьет!!!

Даня открыл глаза, улыбнулся, поцеловал меня и сказал: «Доброе утро, мой малыш!»

Никто не сделает шаг, не вспомнит, не заплачет…

Она сидит у окна и просит об удаче

Она как солнца свет, ей девятнадцать лет,

Кругом глухие стены.

А в ней сошлись змея и волк,

И между ними то любовь, а то измена

(с) Сплин «Что ты будешь делать»

С того самого прекрасного в моей жизни утра мы с Данилой больше не виделись.

После пробуждения мы пробыли вместе еще около часа. Мы дурачились, пока умывались и чистили зубы около умывальника на веранде, как всегда развлекая остальных.

Даня пускал изо рта пену из зубной пасты, хватался за горло, а потом на негнущихся ногах, завывая, словно зомби подходил ко мне и делал вид, что кусает меня за шею. Я судорожно вздрагивала, издавала дикий вопль и «пораженная бешенством», пуская белые вспененные слюни, тянула трясущиеся руки к Настиной шее. Настя визжала, Катя хохотала, а Илья и Димон сооружали кресты из подручных предметов — вилок, ложек и даже сосисок, лежащих на столе.

После завтрака парни засобирались в город. Димону нужно было на работу, а Илья и Даня должны были заскочить на студию, где уже несколько месяцев писали свой альбом, чтобы в очередной раз «поправить сведение».

Мы с девчонками проводили их до садовых ворот. Настя висела на шее у Ильи и о чем-то с ним ворковала. Катя и Димон прощались с притворной официозностью:

— Благодарю за теплый прием! — расшаркивался Димон.

— Что вы, что вы, это я благодарю Вас за визит. Вы доставили нам честь! — крепко пожимая его руку, восклицала Катька.

Даня обнял меня, потом последний раз поцеловал на прощание. И уже собрался было пойти, но вдруг спохватившись, сказал:

— Дай мне свой телефон, я тебе позвоню, пересечемся без них… — он кивнул в сторону Ильи и Насти.

— У меня нет домашнего телефона, — разочарованно проговорила я.

— Ну, тогда ты мне позвони, — предложил Даня.

Он пошарился по карманам своей джинсовой безрукавки, нашел ручку и небольшой блокнот, вырвал из него чистый листок и, быстро написав на нем номер, протянул мне. Я с готовностью взяла бумажку и сжала в кулаке. Пожалуй, даже слишком поспешно.

— Позвонишь?

Я кивнула.

И в этот момент Димон крикнул:

— Даня, ну сколько можно? Ты что утром не натрахался?

Я не видела его лица в тот момент, но слова обожгли меня и буквально пригвоздили к тому месту, где я стояла. Я рефлекторно сжалась, словно под ударом кнута. Горячая волна стыда и гнева залила щеки.

— Димон, не галди! — отозвался Даня, снова обнимая меня за плечо, — И не надо выдавать свои маниакальные фантазии за реальность.

Наклонившись к моему уху, он добавил: «Не обращай внимания, его гоблины воспитывали. Дикий мужик. Поняла?»

Я снова кивнула.

Он чмокнул меня в щеку и пошел вслед за парнями.

Когда мы вернулись в домик, Катя рвала и метала:

— Димон — скотина, кто его за язык тянул?! Не видать ему ни моих детей, ни фамилии. Ни вообще ничьих детей! Да как он вообще… мать его растак!

— А что? Я что-то пропустила? — удивилась Настя.

— Ты слышала, что он сказал Дане? — спросила Катя.

— Нет, не особо, а что?

— Сказал, что они с Никой… ну, в общем, пошлость, — Катя отвела взгляд.

— А это правда? Что-то было? Он что-то видел?

— Я не знаю, может и видел, — сказала я мертвым голосом.

— Ну и забей, — просто сказала Настя после секундной паузы, — Димон он такой язва, не любит, когда другие счастливы, особенно если у него самого не все хорошо. Ты лучше про Даню расскажи, значит у вас теперь с ним любовь — морковь?

— Не знаю. Посмотрим, — неопределенно ответила я.

Слова Димона выбили меня из колеи, и то, что буквально только что казалось мне сказкой и волшебным событием, превратилось в пошлость, во что-то постыдное и унизительное.

— Ну а как он был? Хорош? — допытывалась Настя, глядя на меня глазами, горящими от нетерпения.

Я не знала, как ответить Насте. Хорош ли он был?

Он был. И в этом вся суть. Я закрывала глаза и видела его лицо. Я нюхала кончики своих волос и чувствовала на них его слабый запах. Я хотела бы записать наше утро и прокручивать его постоянно как кассету на магнитофоне. Но пока не изобрели такого прибора, чтобы записывать и воспроизводить ощущения. Поэтому мне оставались только воспоминания о нем и тот трепет, который рождался при этом в груди.

В мыслях я до сих пор была там, с ним, но теперь еще и Димон коснулся моих светлых впечатлений своим гадким языком. Как он узнал вообще? Подсмотрел? Подслушал? Догадался? Даня сказал? Нет, не может быть. Они оба все время были на виду и ничего такого не обсуждали.

— Я не знаю, Насть, не мучай меня, — попросила я и упала на пружинную кровать.

Та отозвалась протяжным скрипом.

— Да, здешняя мебель не благоволит любовным утехам, — прокомментировала Настя, — Нам вот с Илюшей на полу вчера пришлось, чтоб эти пружины не выли. А ты не переживай, Ник. Даня хороший, он не будет распускать никаких разговоров и пресечет это, если Димон что-то начнет еще говорить. И вообще, главное то — что между вами, а остальные пусть говорят и думают что хотят. Вы свободные и совершеннолетние, и вправе делать, что хотите и не перед кем не отчитываться в своих действиях!