Но доехав и выйдя на своей остановке, я не пошла домой, а отправилась прямиком к Насте, я чувствовала, что девчонки там, мне хотелось увидеть их и поговорить.

Настя открыла дверь и молча впустила меня внутрь. Кивком головы указала пройти на кухню. Катя сидела у стола и сосредоточенно рассматривала чашку с чаем. Не говоря ни слова, Настя села рядом. Я осталась стоять.

— Я никуда не поехала. Простите меня, — тихо сказала я.

Катя и Настя продолжали молчать

— Я полная дура, — добавила я.

— Нет, ты худая дура, — сказала вдруг Настя, и добавила, — чай будешь?

За чаем я рассказала им обо всем, что было после их ухода. Умолчала лишь о своем отношении к Максу, но какое это имеет значение? Ведь он словно мираж — появился и пропал. К тому же, мне хотелось разобраться с тем, что происходит между мной и Д. Я надеялась, что на этом мы не закончили, и он не пропадет как Илья.

— А если Мэри и Макс бывшие любовники, то какого черта она потащилась к нему с Ильей? — спросила Катя.

— Значит, мы чего-то не знаем, или что-то знаем не правильно. Может она не встречалась с Максом, а может, между ней и Ильей ничего нет? — с надеждой спросила я.

— А может, у них настолько свободные нравы, что они уже все между собой перетрахались? — зло сказала Настя.

— Нет, я не верю в это, — сказала Катя, — должны же быть у людей хоть какие-то границы дозволенного!

— Почему он тогда сейчас с ней, а не со мной? — воскликнула Настя.

Мы не знали, что ей ответить.

[1] Макондо (исп. Macondo) — вымышленный город, основное место действия романа «Сто лет одиночества» Габриэля Гарсиа Маркеса. По сюжету романа «Дождь лил четыре года одиннадцать месяцев и два дня».

«… она отказалась от карточных гаданий, внушавших бесплодные надежды,

и обрела тихую заводь, утешаясь чужой любовью».

© Габриэль Гарсиа Маркес «Сто лет одиночества»

Мы втроем сидим за столом в «Арт-Кафе». Настя читает тихо, так чтобы слышали только мы с Катькой, но с выражением, исполненным тоски и отчаяния.

«Любовь — это плоть и кровь.

Цвет, собственной кровью полит.

Вы думаете, любовь —

Беседовать через столик?

Часочек — и по домам?

Как те господа и дамы?

Любовь, это значит…

— Храм?

Дитя, замените шрамом

На шраме! — Под взглядом слуг

И бражников? (Я, без звука:

“Любовь — это значит лук

Натянутый — лук: разлука”)…»

«Поэма конца» Марины Цветаевой — ее любимая, она знает ее от начала конца, всю наизусть, серый томик держит в руках скорее для большего драматизма, чем для чтения текста. У Насти прямая спина, по плечам раскинуты ее золотистые волосы, зеленые глаза горят трагическим огнем. Перед ней стоит на изящном блюдце чашечка капучино, рядом дымится в пепельнице тонкая ментоловая сигарета. Мы с Катькой сидим рядом и заворожено смотрим на нее с нескрываемым обожанием. Катька механически тасует в руках зачем-то взятый с собой и уже изрядно потрепанный «индийский пасьянс», и когда Настя прекращает читать, вздыхает и убирает его в сумку.

Убедившись ранее, что в «Арт-Кафе» нет никакой богемной атмосферы, и простым смертным туда тоже можно, мы нарядились, накрасились и пришли с двумя целями: отметить первое сентября и встретить кого-нибудь из тусовки.

А вдруг придет Илья или Д., или сразу оба?! Можно будет сделать удивленный вид и сказать: «Вот так встреча! Надо же какое совпадение!».

Третья цель тоже есть, но более призрачна, чем первые две — познакомиться с кем-нибудь новым. Но еще очень рано, около пяти вечера, и в зале только мы да какая-то влюбленная парочка. За окном накрапывает хиленький дождик, а в кафе очень тепло и уютно.

— Странно, что никого нет, — говорит Катька, пожимая плечами, — вроде, суббота, вечер, где все?

Вдруг, словно в подтверждение ее слов, входная дверь распахивается и на пороге появляется шумная компания из пятерых парней, они по-свойски идут мимо нас, проходят вдоль зала, по пути делая заказ бармену, и занимают стол неподалеку.

Я смотрю на того, кто идет последним, и на несколько мгновений забываю дышать, ведь понимаю, что это Максим! Маус! Опять в шляпе и распахнутой рыжей парке, с рюкзаком за спиной.

— Девочки, это же вроде Маус! — неожиданно громко говорит Катя.

— Да, он это, — отвечает Настя и лучезарно улыбается.

Я просто немею и прирастаю к стулу.

Маус вдруг разворачивается и возвращается к нам, улыбаясь, говорит:

— Девушки, мы знакомы?

— Косвенно, — многозначительно говорит Катя.

— Не косвенно, а знакомы, — с укором говорит Настя, — Максим, ты что, нас забыл?

— Даже если забыл, готов с удовольствием вспомнить, — говорит Маус, снимает с плеч рюкзак, бросает его на широкий подоконник возле нашего столика и опускается на стул рядом со мной. Потом протягивает мне руку:

— Макс…

— Ника, — заворожено говорю я и неловко пожимаю его горячие пальцы, ощущая, как каждый миллиметр моей кожи впитывает их тепло, от чего волосы у меня на затылке слегка поднимаются.

— А я — Настя! — нетерпеливо подсказывает Настя.

— Точно! — восклицает Маус, и ее лицо на мгновение озаряется счастливой надеждой. А Макс поспешно добавляет: — Но, я все равно не помню!

— Мы уже три раза с тобой знакомились, — обижается Настя, — первый раз вообще сто лет назад!

— Я не помню, что вчера было, а ты про какие-то сто лет. Ну, хорошо, сейчас я вас запечатлею так, чтобы уже никогда не забыть, — говорит Маус, и совершает невероятную вещь! Он запросто целует в щеку каждую из нас по очереди, и проникновенно произносит:

— Ника!

— Настя!

— Катя… — обалдело говорит Катька одаренная его поцелуем, — и Маус радостно повторяет за ней: Катя!

Я на грани обморока. Настя восторженно хлопает ресницами. Катя заливается розовым румянцем.

— Ну вот, готово! Теперь все, вы мои! — говорит он, — Обожайте меня и всегда приходите на мои вечеринки.

— Ника один раз уже чуть не побывала, — вдруг брякает Катька.

— Это когда? — удивляется Маус.

— В день города, — поясняю я, — меня Коршун с Данилой звали.

— О, это было очень весело, и о-о-очень пьяно! — многозначительно протягивает Макс. — А почему «чуть не побывала»?

— Да так, передумала, — говорю я, — у меня появилось ощущение, что ты потом меня не вспомнишь.

— Это ты зря, — говорит он серьезно, а потом резко меняет тему — А что это вы тут делаете?

— Да так, эклерчиками балуемся, стихи читаем, — говорит Настя.

Макс берет из рук Насти книгу, быстро пролистывает и заявляет:

— Цветаева — старье! Нет бы что-нибудь свеженькое.

— Между прочим, — говорит Катя, — у нас Ника тоже стихи пишет, и поет, и на гитаре играет.

— Это точно? Ты пишешь? — заинтересованно спрашивает Маус и смотрит на меня в упор.

Я тушуюсь под его взглядом, но так как надо что-то ответить, сдавленно говорю:

— Ну, в общем да. Но в основном, это полный бред.

— Люблю всякий бред, — отвечает он, и продолжает — Кстати, «Саббат» открывает сезон в октябре, и я в этом сезоне буду диджеем. Пора разбудить это болото, буду устраивать шоу и поэтические баталии, обещай, что придешь. И вообще, давай-ка я запишу твой телефон.

Как же это унизительно, раз за разом повторять, что у меня нет домашнего телефона, это просто проклятие какое-то.

— Три ноля по батарее, — грустно сообщаю я.

— Давай я тебе свой оставлю, — говорит Настя, хлопая ресницами.

— И я! — добавляет Катя, — Мы ждем, не дождемся, когда «Саббат» откроется после летних каникул! Хочется поскорей всех увидеть!

Она достает из сумочки коричневый косметический карандаш и быстро карябает на салфетке номер, потом это же проделывает и Настя.

— Кстати, а почему тебя зовут Маус? — спрашивает Катя.

— Потому, что это не полная кличка. А полная — Макси Маус, — объясняет Макс, запихивая салфетку с телефонами девочек в один из карманов куртки.