Мы побежали в большую комнату к телевизору, на котором увидели обрушение сначала одной башни, а потом и второй. Смотрели как фантастический фильм, не верили своим глазам. Настин отец матерился четырехэтажным матом, мама принялась креститься.

— Что теперь будет? — с ужасом спросила Катька.

— Пипец, всем придет, девки, ой, пипец… — причитал Настин отец.

Мы с Катей, не сговариваясь, быстро собрались и пошли домой.

Утром следующего дня в колледже все разговоры были об Америке. Кто-то говорил, что сейчас начнется третья мировая война, кто-то говорил, что это круто, Америке конец, доллар упадет и россияне разбогатеют.

Англичанка даже не пыталась вести пару. Все были так возбуждены случившимся, что это было бесполезно. Она позволила нам разговаривать и делиться мнениями и потом осторожно добавила: «Speak English, please…»

Какой там инглиш, все орали благим матом, что террористы захватят мир, что скоро и нам прилетит и тому подобное.

Я ничего в этом не понимала, мне просто было страшно. Хотелось отвлечься, забыться, не думать о страхе, погрузиться в свои обычные мелкие дела и переживания.

Я подсела к Ивану на заднюю парту и подала двойной чистый тетрадный лист в клетку, только сверху предварительно написала:

— Поговорим?

— А ты хочешь? — написал он в ответ.

И нас понесло.

Я: Конечно, хочу. Я так соскучилась за все это время. Как твои дела?

Иван: Все нормально, на новую работу устроился. Я тоже соскучился, но думал, ты не захочешь со мной говорить.

Я: Очень хочу! Я помириться с тобой хочу. Хочу, чтобы ты простил меня и не сердился.

Иван: Я не ссорился с тобой. И не сердился.

Я: Расскажи про свою девушку?

Иван: Это не моя девушка. Просто девчонка из общаги.

Я: И поэтому она тебя целует посреди улицы и покупает тебе еду. И у тебя такой вид…

Иван: Какой вид?

Я: Да видно, что ты летом не терял времени. Ваня, ты же сделал это?

Иван: Что?

Я: Вы же спите с ней. Это естественно, это нормально. Я рада, что у тебя все сложилось. Как ее зовут?

Иван: Ксюша, она с первого курса, только поступила на товароведческий факультет. Но это ничего не значит и ничего не меняет. Точнее, я думал, что поменяет что-то во мне, что я буду чувствовать по-другому. Но этого не случилось. Я по-прежнему люблю только одну девушку.

Я: Интересно, кого?

Иван: Сменим тему. Как твои дела?

Я: Нет уж, продолжим. Так кого же ты любишь?

Иван: Одну ненормальную, которая пристает с глупыми вопросами. Тебя конечно.

Я: Иван, мне надо сказать тебе, кое-что, после чего твое отношение ко мне уже точно изменится.

Иван: Говори.

Я: Ваня, я влюбилась во взрослого парня, в мужчину старше. Это безумно и кажется, серьезно.

Иван: На много старше?

Я: На семь лет. Его зовут Данила. Он музыкант, он удивительный, добрый, смешной…

Иван: А он тебя любит? У вас с ним что-то было? Я имею в виду… ну ты понимаешь?

Я: У нас было все. Но он не любит. У него сейчас такой период тяжелый, в общем все сложно. Вот. Теперь можешь меня возненавидеть.

Иван, сжав в кулаке ручку, нервно покусал ее колпачок. Затем он посмотрел на меня и сказал тихим голосом:

— Я никогда не смогу тебя возненавидеть, бедная ты моя.

Он протянул ко мне руки, обнял, прижал к себе и зарылся лицом мне в волосы.

И в этот момент зазвенел звонок. Пара закончилась. Все вскочили с мест и загалдели еще громче, выходя из кабинета.

— Тогда, может, мир и дружба? — робко спросила я.

— Конечно, мир и конечно, дружба, — согласился Иван.

…вы, точно в поговорке,

Собака, что лежит на сене.

То вы ревнуете, вам больно,

Чтоб я женился на Марселе;

А чуть ее для вас я брошу,

Вы снова мучите меня

И пробуждаете от грезы.

Иль дайте есть, иль ешьте caми.

(с) Лопе де Вега «Собака на сене»

Позже от общих знакомых, живущих в общежитии, а потом и от самого Ивана, мне удалось узнать, как он познакомился со своей Ксюшей.

Оказалось, что Иван не уезжал домой на летние каникулы. Он устроился работать ночным продавцом в магазинчик, неподалеку от общаги, кроме того, по утрам он работал в приемной комиссии колледжа, а днем работал официантом в ближайшей пиццерии. В общем, Фигаро тут, Фигаро там, он крутился, как мог, стараясь заработать денег на жизнь.

Ксюша пришла подавать документы на поступление и пыталась сдать Ивану вместо четырех фото 3*4, всего две, плюс две копии этих самых фото, сделанных на ксероксе.

— Девушка, вы бы еще фоторобот принесли! — смеялся Иван.

— Но у меня нет денег на новые фото! Те, что были, я сдала в другое учебное заведение, но не прошла там по баллам. А вернули мне всего две, — возмущалась Ксюша, — есть еще одна цветная фотка, правда тут я с котом, можно ее пока сдать?

— С котами нельзя! — ответил он, как кондукторша у Булгакова, и, поняв это, рассмеялся. Она тоже звонко рассмеялась, а потом резко погрустнела:

— Я тут совсем одна, с Волчанска приехала. В университет не взяли. Домой не хочется ехать, решила вот, в колледж попробовать…

Ивану было и смешно и жалко девушку. Тем более она оказалась практически его землячкой. Как истинный джентльмен, он сам отвел ее в фотоателье и заплатил за новые фотографии, а потом еще накормил пиццей.

Затем он договорился, чтобы ей в общаге дали комнату без соседей, пока не начался учебный год, а потом перед вступительным экзаменом по алгебре, уговорил (а может быть и подкупил) математичку, чтобы она поставила Ксюше оценку на балл выше, так как по русскому она получила четыре, а общий проходной балл — девять.

Поняв, что с ним не пропадешь, Ксюша вцепилась в Ивана хваткой бультерьера. В день, когда прошло собрание по зачислению, она пригласила его к себе в комнату, отметить поступление в колледж. Устроила романтику — раздобыла фрукты и шампанское, зажгла свечи и в этот же вечер соблазнила парня. После этого Иван стал проводить у нее все ночи, когда не работал.

Своим подружкам — первокурсницам Ксюша с восторгом рассказывала, какой ее Ваня молодец, работает и копит деньги, чтобы съехать из общаги и снять квартиру, чтобы жить с ней вдвоем.

И хотя, мне не нравилось, что Иван в разговорах со мной, продолжал называть ее Качалка, я мысленно называла ее не иначе, как Бультерьерша. Я понимала, что девчонка не причем, и скорее всего правда его любит. Не то, что я. Но какая-то собственническая ревность не позволяла мне отпустить его. Да он и не стремился уйти, наоборот, было ощущение, что в нашей дружбе он открыл источник жизненной силы. А мне после истории с Д. просто необходимо было мужское общение, чтобы не чувствовать себя совсем уж никчемной.

Наши отношения с Иваном перешли на какой-то новый и очень странный уровень. На всех парах мы снова садились вместе на последнюю парту и во всю переписывались, обсуждая мои страдания по Д., а так же дела Ивана, с его Бультерьершей. Кроме того, находясь вне колледжа, мы писали друг другу длинные письма, а утром при встрече обменивались ими. В письмах было только о нас, о нем и обо мне. Иногда в его письмах были даже стихи, которые он писал ночами на дежурстве. Тактильный контакт между нами был хоть и негласно, но строго ограничен: обнимать, брать за руку, трогать волосы и шею — можно, целовать и распускать руки — нельзя. Но и этого было вполне достаточно, чтобы балансировать каждый день на грани безумия. Даже от самого легкого касания его руки, к моей руке, меня словно током било.

Один раз Иван подошел ко мне в полутемном коридорчике у входа в библиотеку, где я стояла одна, прислонившись к стене, и ждала, когда там закончится обеденный перерыв. Мы перекинулись парой каких-то обыденных фраз, а потом он подошел ко мне вплотную, так близко, что я увидела свое отражение в его зрачках. Он наклонил голову и провел носом вдоль моего плеча, затем вдоль шеи, к уху и обратно, вдыхая мой запах. Его ладонь легла мне на живот на пару сантиметром ниже талии. Я замерла и почувствовала, как от его касания горячая волна разлилась по телу, щеки вспыхнули, по коже побежали мурашки, и даже волосы на затылке слегка зашевелились.