– Да, елка у вас… Хоть во дворец такую…
– Толик постарался. Как он бедный ее только дотащил…
– Очень просто дотащил, – бодро сказал Толик.
Курганов на секунду прикрыл глаза, улыбнулся уголком рта.
– Запах. Детство вспоминается. Всегда, если елкой пахнет, детство вспоминается.
– Это, наверно, хорошо… – заметила мама.
– Это хорошо, – серьезно отозвался Курганов. – Без этого нельзя. – Он опять нагнулся и стал гладить Султана.
– А у вас будет елка? – спросил Толик. Мама взглянула на него укоризненно. Однако Курганов не удивился вопросу.
– Где уж мне с елкой возиться. У меня и украшений нет… Правда, две веточки поставил в графин, для запаха. Чтобы повеселее было, когда Новый год наступит… Да еще камин, пожалуй, затоплю для настроения. Толик вчера видел, какой у меня камин. Памятник эпохи…
– Как в сказке, – сказал Толик.
– Вы что же, в одиночестве Новый год встречаете? – с вежливым сочувствием спросила мама.
– А мне не привыкать… Думал было съездить к дочери в Ленинград, да отпуск не дают. Она ко мне тоже не может, обстоятельства всякие…
– Я и не знала, что у вас дочь…
– Да. Взрослая… Жена умерла в эвакуации, а дочь вернулась в Ленинград, замужем теперь.
“А вы почему не в Ленинграде живете?” – чуть не соскочило с языка у Толика, но мама вовремя посмотрела на него. Да он и сам сообразил: мало ли какие бывают причины, нечего соваться. Но уже вырвались слова: “А вы…” И, чтобы как-то закончить фразу, Толик бухнул:
– А вы… приходите к нам Новый год встречать.
Толик тут же испуганно взглянул на маму. Она, кажется, растерялась, но почти сразу сказала:
– А в самом деле… Арсений Викторович, это мысль! Мы с Толиком вдвоем остались, тоже скучать собираемся. Дочь не приехала, застряла в институте… Посидим, свечки зажжем на елке, будет очень уютно…
Курганов помолчал и ответил, не поднимая головы:
– Спасибо вам громадное… Только, знаете, я уж лучше дома. Неподходящий я для праздничных компаний человек, привык все больше сам с собой.
– Ну как же так! – мама, кажется, искренне огорчилась. – В праздник можно посидеть и… как говорится, в кругу.
– Можно, конечно… – Курганов опять повозился на скрипнувшем стуле, осторожно придвинул к себе блюдце с чашкой. – Можно… Да только кругу от такого гостя, как я, всегда одно уныние. Знаете, Людмила Трофимовна, за всю жизнь не научился поддерживать застольные беседы. Очень бывает неудобно… – Он полушутливо развел большущими ладонями, зацепил на краю стола сахарницу, сконфузился и заболтал в чае ложечкой.
– Жаль, – вздохнула мама. – Жаль, что вы не поддаетесь уговорам.
Толик чувствовал себя виноватым за весь этот нескладный разговор. Чтобы загладить перед мамой оплошность, он сказал:
– Я маму уговаривал идти встречать Новый год со знакомыми, а она боится меня оставить. Будто мне три года.
– Да не боюсь я, – серьезно возразила мама. – Просто нехорошо это: собственного сына бросать в праздник…
Курганов задержал у губ чашку, глянул на маму, на Толика. Прихлебнул. Потом торопливо допил чай и заговорил, неловко усмехаясь:
– Вы уж не обижайтесь, Людмила Трофимовна, человек я для застольных бесед в самом деле неприспособленный. А вот с Толиком вчера разговорились. Общая тема нашлась…
– Мы о Крузенштерне… – ввернул Толик.
– Да, это у меня давнее… Я вот подумал… Чтобы никто не скучал в праздник… Вы только не сочтите мое предложение за странность. Если, конечно, Толик согласится… Вы бы пошли в гости, а Толик ко мне. Чтобы вы не волновались, а Толик один не грустил. Мы бы с ним продолжили вчерашнюю беседу…
– Ой… ура, – шепотом сказал Толик.
Удивительно, что мама согласилась. Причем гораздо скорее, чем ожидал Толик. Много времени спустя, когда Толик вспоминал эти дни, он сообразил, что маме очень надо было в ту ночь оказаться там, в гостях. Где Дмитрий Иванович. Что-то складывалось (или, наоборот, не складывалось) у нее в отношениях с этим человеком. Но в то утро Толик подумал об этом лишь мельком и без тревоги. Для беспокойства не было причин: Дмитрий Иванович такой хороший человек…
И Арсений Викторович хороший: как он все придумал!
Конечно, мама сначала сказала, что это неудобно. Чего ради Арсений Викторович должен брать на себя такие заботы.
А он, смущенно кашляя, возразил, что забот никаких. И что он зовет Толика “главным образом из чисто корыстных соображений”. Толик такой внимательный слушатель, а ему, Арсению Викторовичу, очень хочется почитать кое-что из своей рукописи. Так что это, наоборот, Людмила Трофимовна и Толик сделают ему одолжение… И пусть Людмила Трофимовна не волнуется, у него прекрасная кровать, Толику на ней будет удобно. А сам Арсений Викторович уляжется на стульях, ему не привыкать.
– Ну уж это ни в коем случае, – сказала мама. – На стульях прекрасно устроится Толик.
Толик и подумать не мог, что подкатят эти слезы…
Сначала все было замечательно.
Комната Курганова оказалась прибрана, в ней пахло елкой. Ветки в графине были не просто ветки, а густые лапы, и на них даже блестели три зеркальных шарика. У камина лежали березовые дрова. Арсений Викторович обрадовался Толику, помог раздеться, удивился и смутился, что мама дала ему с собой большой кулек замороженных пельменей, и пошел ставить для них на плитке воду (когда-то закипит!).
Султан по-хозяйски растянулся на шкуре.
Толик сел у стола с еловыми ветками.
Наступила какая-то непонятная минута. Опять стучали невидимые часы. У Курганова “не контачила” плитка, и он смущенно чертыхался вполголоса. Свежие хвойные лапы пахли очень сильно, и Толик вспомнил свою елку. И подумалось: “А почему все так ?” Он здесь, в чужом, почти незнакомом доме, а елка, с которой он столько мучился и радовался, стоит, никому не нужная, в пустой темной комнате… А мама… она где-то с другими людьми… Нелепость какая-то! Почему они с мамой в этот праздник не дома?
Конечно, сам хотел. Обрадовался, когда Арсений Викторович предложил. Ждал с нетерпением вечера. Весело попрощался с мамой, бодро примчался на лыжах сюда… И вот…
Хорошо, что хоть Султашка рядом.
Толик присел возле Султана на корточки, начал гладить его, крупным глотком загнал внутрь слезы.
– Все! – сказал Курганов. – Включилась окаянная… Толик…
Ответить бы что-нибудь, но в горле будто пробка деревянная.
Курганов подошел, постоял над Толиком. Опустился рядом.
– Взгрустнулось, что ли? – тихо спросил он. – Это бывает, не стесняйся… Я помню, было мне тоже лет одиннадцать, и на рождественские каникулы приехал я на дачу к товарищу. Под Лугу… Все елку наряжают, радуются, а мне вдруг дом вспомнился… Убежал я на кухню, спрятался в углу… А ты не грусти, Толик, ночь-то проскочит незаметно. Завтра прибежишь домой, все будет в порядке… А?
Стыд – хороший тормоз для слез. У Толика затеплели уши, а пробка в горле почти растворилась. Он опять глотнул.
Курганов положил ему руку на плечо.
– Это ведь само по себе праздник, что дом твой рядом и что завтра ты в нем обязательно окажешься. И елка там, и родные люди… Мне приходилось Новый год встречать, когда до дома тыщи верст и неизвестно, когда попадешь в него. И люди кругом… такие, что лучше бы никого. Вот это тоска… Крузенштерн тогда только и спасал.
Толик посопел и спросил сипловато:
– Вы сегодня про него почитаете?
– Договорились же! Про него и про других… А сперва кое о чем расскажу, чтобы тебе все понятно было…
– А камин разожжем?
– В первую очередь!
Камин разгорелся быстро. Дрова застреляли, пламя рванулось к дымоходу, высветило чугунное нутро.
– Ну вот, а теперь сядем, – сказал Курганов.
Толик поставил стул боком к огню, сел верхом, как в прошлый раз. Султан примостился у ног.
– А я так, на дровишках. Мне это привычнее… – Арсений Викторович устроился на поленьях напротив Толика, по-мальчишечьи обнял колени. Помолчал. Свет падал на его лицо сбоку, яркие зайчики дрожали на залысинах. Глаза в тени глубоких впадин казались теперь большими и почти черными.
