“Динь-так, динь-так…”

Когда секундная стрелка встала на числе “60”, он придержал балансир. Спросил, не оглядываясь:

– Сейчас сколько времени?

– Скоро два…

Это хорошо, это удачно… Хотя странно: неужели только середина дня? Казалось, несколько суток прошло, как уехали из лагеря… Они с мамой шли по тракту, голосовали попутным грузовикам. Наконец один остановился. В кузове были пустые ящики, они все время наезжали на Толика и маму, потому что сильно трясло. Он отпихивал ящики ногами… Ехали, казалось, долго-долго… Потом очень долго шли по городу к дому… Султан запрыгал от радости вокруг Толика, а он потрепал его по ушам и сказал: “Да подожди ты, глупый…”

– Скоро два, – ответил Толику муж Елены Арсеньевны.

– Мне надо точно, – резковато сказал Толик.

– Без семи минут.

Толик подошел к репродуктору, щелкнул по краю.

И пробилась в заглохшую комнату неожиданная музыка. Беззаботная такая, из фильма “Первая перчатка”. Елена Арсеньевна подняла от чемодана голову.

– Это ненадолго, – сказал Толик. – Это надо.

Она пожала плечами. Муж ее в углу у двери укладывал в обширную авоську свертки. Он глянул на Толика быстро и, кажется, с удивлением. Но тут же опять занялся авоськой.

Толик ждал. Минуты еле ползли.

Музыка была сама по себе, а молчание – само по себе. Это молчание давило. Чтобы разбить его, Толик спросил:

– А рукопись Арсения Викторовича теперь у вас?

Дочь Курганова по-прежнему колдовала над чемоданом. Пухлые локти ее на миг остановились – и опять… Но через несколько секунд Елена Арсеньевна спросила нехотя:

– Какая рукопись?

– Повесть, которую он написал. “Острова в океане”. Она не потерялась? – Толик спросил это уже с тревогой.

Муж Елены Арсеньевны распрямился и смотрел на нее из своего угла. Она ответила, не разгибаясь:

– Впервые слышу.

– Арсений Викторович ее столько лет писал!

Елена Арсеньевна сказала со сдержанной досадой – видимо, прежде всего не чужому мальчишке, а мужу:

– Отец всю жизнь что-то писал. И ничего, кроме неприятностей, от этого не было… Здесь у него всякие бумаги хранились, но старые, в беспорядке. Обрывки разные и письма. Я сожгла. А рукопись… не знаю.

“Надо же ее найти!” – хотел сказать Толик. Но не посмел. Ощутил натянутыми нервами недовольство, раздражение женщины. Какое-то внутреннее сопротивление разговору. Почему? Не успел задуматься, из репродуктора донеслось:

– Товарищи, проверьте часы…

На этот раз Толику не представились солдаты в шеренгах и шагающий офицер. Сухое “тик-так” было просто щелчками в пустоте. Но пустил хронометр Толик точно. Крутнул при третьем сигнале ящик, увидел, как шевельнулась стрелка, и распрямился.

И заметил, что муж Елены Арсеньевны стоит рядом. Наклонившись, смотрит на ожившие часы. Он был невысокий, и серебряный погон оказался прямо у лица Толика. И на погоне, повыше капитанских звездочек, Толик разглядел плоский латунный паровозик. Аккуратный такой, каждое колесико видно.

…А в хронометре колесики – динь-так, динь-так…

Глядя на паровозик, Толик сказал:

– Когда повезете хронометр, не снимайте со стопора, качки в поезде не бывает… А заводить надо каждое утро в восемь часов.

– Не получится, наверно, каждое утро, – сказал муж Елены Арсеньевны. – Я на транспорте работаю, все время в поездках. Лена… Она тоже занятой человек.

– Но иначе нельзя! – Толик требовательно вскинул глаза. – Ход собьется. А если хронометр совсем остановится, может упасть цепь. Тогда совсем…

Железнодорожник смотрел пристально и непонятно. Толик отвел глаза. Стал глядеть на циферблат… “Динь-так, динь-так” – стрелка обежала полкруга.

Толик прошептал:

– Здесь пружина ослаблена. Я мог бы подтянуть, я знаю, как… Но тогда надо снова ход регулировать…

Муж Елены Сергеевны спросил негромко:

– Тебя зовут-то как?

– Толик… Анатолий.

– Вы что, друзья были с Арсением Викторовичем?

“Да!” – хотел резко и гордо ответить Толик. Но сумел лишь кивнуть. Еле-еле… И бывает же так, не вовремя – упала на стекло футляра капля, растеклась прозрачной пленкой.

– Вот ты и заводи часы каждое утро, – услышал он. Вскинул лицо – так, что брызги с ресниц.

Невысокий человек в потертом кителе сказал отчетливо и громко, словно уже не одному Толику:

– У нас дорога дальняя. Мы хронометр целым не довезем. А ты все про него знаешь: как заводить, как беречь. Вот и береги. Это твое наследство, Толик.

До той минуты Толик не думал, что хронометр может стать его . Просто в голову не приходило. Но сейчас он не удивился. Решение было самым правильным. Справедливым. Наверно, и сам Арсений Викторович решил бы так же.

…Портрет Крузенштерна Толик свернул вчетверо и засунул под рубашку. А хронометр до самого дома нес, держа футляр перед грудью. Нес, как полную кастрюлю, когда нельзя выплеснуть ни капли. Еле слышное “динь-так” доносилось из-за толстого стекла.

Небольшой, похожий на Вовку из третьего отряда мальчик доверчиво подошел сбоку. Глянул сквозь стекло. Удивился:

– Ой… Я думал, там кто-то живой, как в аквариуме…

– Он и так живой, – строго сказал Толик.

Мальчик не обидел хронометр недоверием. Понимающе кивнул и несколько шагов шел рядом, поглядывая на удивительные часы. Потом убежал, стуча босыми пятками по тротуару.

Толик не пошел на кладбище. Не потому, что оно было далеко за городом, и не потому, что боялся не найти могилу Курганова. Мог бы с мамой сходить. Мог бы сам расспросить и отыскать. Но душа его сопротивлялась мысли о смерти. Он помнил Арсения Викторовича живым и не хотел представлять, что теперь он, неподвижный, закрытый глухой деревянной крышкой, лежит под глиняной толщей.

Все равно то, что зарыли в землю, было уже не Арсением Викторовичем. А настоящий Курганов снова в памяти Толика шелестел исчерканными листами и читал свою повесть хрипловатым от смущения голосом. И трещали в камине дрова. И стучал хронометр…

Он и сейчас стучал размеренно и неутомимо, словно доказывая, что смерти нет, пока его механизм работает, как сердце.

Но все-таки прогнать мысль, что Арсений Викторович умер, было невозможно. И порой подкатывала такая печаль, словно Толик остался один на свете и ничего хорошего никогда уже не увидит. Он пугался этой печали, встряхивался. Что это такое, в конце концов! Не все же потеряно в жизни. Вот он, Толик Нечаев, живой-здоровый, солнце светит, мама рядом, Назарьян и Юрка Сотин забегают каждый день, зовут купаться. А главное – то, что есть мечта, радость для будущей жизни: Тайный Океанский Лазутчик Имени Крузенштерна.

Стоило вспомнить о приборе по имени “ТОЛИК”, и тоска отступала. Но не совсем. Такое настроение, когда особой горечи нет, но не хочется ни смеяться, ни играть, бывало у Толика подолгу. И однажды вечером взяла мама Толика за плечи и усадила с собой рядом на кровати. Тихо спросила:

– Все печалишься об Арсении Викторовиче?

– Нет… – сказал Толик.

– Но я же вижу.

– Нет, – шепотом повторил Толик. – Я не только о нем. Иногда я про него и не думаю, а все равно как-то… Ну, я не знаю.

Мама погладила его по голове и придвинула к себе поближе. Словно защитить хотела от неведомого.

– Ма-а… я вот еще про что часто думаю. Неужели его повесть совсем никогда не напечатают?

Мама вздохнула:

– Никто даже не знает, где рукопись…

– А может, он ее спрятал?

– Где? И зачем?..

“…А если опять сжег? – подумал Толик. – Нет! Он же поклялся…”

– А если она в издательстве осталась? У того редактора?

– Едва ли. Если рукопись не приняли, какой смысл держать ее в редакции? По-моему, он вез ее с собой. Недаром же просил перепечатать.

– Значит, никакой надежды…

– Может быть, и есть надежда. Но слабая… Чтобы добиваться книжки, надо рукопись искать, потом хлопотать, ходить по редакторам… Мы-то что здесь можем сделать? У нас никаких прав. Этим должны заниматься родственники. Дочь его…