– Иду я сегодня с рынка и встречаю Арсения Викторовича. “Здрасте”. – “Здрасте”. – “Как дела?” – “Прекрасно, скоро закончу печатать…” – “Ах, как замечательно! Пусть тогда Толик первый экземпляр сразу принесет, а второй – когда прочитает…” – “Хорошо. А тре…” – И тут я прикусила язык. Анатолий, сколько экземпляров просил сделать Арсений Викторович?

Толик немытой пяткой зачесал рубчик под коленом.

– Ну… это…

– То есть третий экземпляр ты решил “заказать” для себя?

– А чего такого… – пробормотал Толик, заполыхав ушами. – Жалко, что ли?

– Объяснять еще надо, “чего такого”? Во-первых, ты мне бессовестно наврал! Во-вторых, я столько лишней бумаги перевела! А в-третьих, ты без разрешения автора хотел присвоить экземпляр произведения!

– Я же не без разрешения! – отчаянно сказал Толик. – Я бы потом спросил! А если нельзя, отдал бы ему все три!

– Это ты сейчас так говоришь.

– Нет! Честное робингудовское!

– Это что еще за новая клятва?

– Ну… это наша, у ребят. Ну, честное пионерское!

– Спрашивать надо было раньше, а не после времени.

– Я думал, что можно и потом…

– Он “думал”, – уже не так строго проговорила мама. – Я вот тоже думаю: всыпать тебе, как я давно собираюсь, или засадить на неделю дома, чтобы поумнел?

– Ма-а… Лучше уж всыпать, – весело сказал Толик, поскольку гроза явно рассеялась. – А сидеть дома – это же с ума сойти! Каникулы такие короткие!

– Ты у меня когда-нибудь в самом деле дотанцуешь… Чтобы сегодня же все рассказал Арсению Викторовичу, ясно?

– Так точно, товарищ командир! – Толик стукнул упругими пятками о половицы и задрал подбородок.

– Иди мыть руки, грязнуля…

К Курганову Толик зашел сразу после обеда, чтобы добросовестно покаяться. Но Арсения Викторовича дома не оказалось. Толик решил, что для очистки совести сделал пока все, что нужно, и помчался к Олегу. Там сперва ремонтировали покосившийся штабной навес, а потом до вечера играли в лунки.

Толику везло. Мячик то и дело вкатывался в его лунку. Толик его ловко хватал и, когда кидал, ни разу не промахнулся. Поэтому он то и дело оказывался то “царем”, то “судьей”, то в суровой должности “палача”. А среди тех, кого за промахи “казнят” мячом, он не оказался ни разу.

Но когда играли последний кон, везение кончилось. “Царем” стал Олег, “судьей” Мишка Гельман, а в “палачи” неожиданно попал Шурка. Он сразу принял грозный вид.

Олег сел на “трон” – ящик из-под масла. Мишке косынкой завязали глаза, он уселся на землю ко всем спиной.

Проигравшие по очереди подходили к “царю”.

– Какое наказание справедливый судья назначит этому преступнику? – вопрошал Олег.

Мишка, никого не видя, наобум определял число горячих. От трех до десяти, как придет в голову.

– Наше царское величество утверждает приговор, – каждый раз говорил Олег. – Только Люсе, которой досталось от судьи “десятка”, он милостиво сократил число мячиков наполовину.

Толику выпало семь горячих. Он поежился. Мячик был тяжелый и твердый – для игры в теннис. Как всадят таким между лопаток – в глазах разноцветные зайчики… Ну да ладно, Шурка сильно кидать не будет, он бросает из-за плеча, как девочка…

Толик первым пошел к забору, встал носом к доскам. Сказал Шурке со вздохом:

– Давай скорее, что ли…

А Шурка, видать, старательно целился, время тянул. У Толика даже позвонки зачесались.

Мячик свистнул и гулко стукнул о доску у плеча. Промах!

Ага, Шурка! Держись теперь…

Если “палач” мазал, он менялся местами с “осужденным”.

Шурка, путаясь ботинками в лебеде, пошел к забору. Уперся в доски растопыренными ладонями. Замер…

Целиться в Шурку было удобно: белые лямки перекрещивались точно в середине его голубой спины, пониже матросского воротника. Толик поднял мячик и прищурил левый глаз.

Шурка, видно, ощутил спиною этот миг. Тоненькая шея его задеревенела, пальцы зацарапали доски. Ох, Шурка ты Шурка…

Стесняясь самого себя, Толик вздохнул и сильно пустил мячик в кружок от сучка в полметре над Шуркиной головой. Забор ухнул, Шурка удивленно оглянулся. Все радостно завопили: “Мазила!”

Мишка потер ладони. По правилам теперь Толик опять вставал к забору, непутевого “палача” Шурку прогоняли “в отставку”, а дело брал в свои руки “судья”. Толик пошевелил плечами: уж Мишка-то не промажет.

И Мишка не промахнулся ни разу. Когда Толик шел домой, спина у него все еще ныла и стонала.

Вдруг догнал Толика Шурка. Молча затопал рядом.

– Ты чего? – удивился Толик.

– Так… – сказал он.

Шурка шел, нагибался, отдирал на ходу от чулок репьи и, замахиваясь по-девчоночьи, кидал их в сидевших у калиток ленивых кошек. Те презрительно щурились.

Шурка бросил последний репей и неожиданно сказал:

– А я в тебя нарочно не попал… Не веришь?

Толик удивился, но сразу поверил. И спросил неловко:

– А зачем?..

– Так… А ты в меня тоже нарочно промазал, да?

– С чего ты взял? – буркнул Толик.

– Я знаю.

– Глупые мы с тобой, – сердито сказал Толик.

Шурка мотнул курчавой головой, подхватил тюбетейку.

– Нет. Я не думаю, что мы такие уж глупые.

Они молча прошли еще с полквартала. Был совсем вечер.

– Мне пора, мама будет волноваться, – сказал Шурка.

– Ага. Беги…

– Спокойной ночи, Толик…

И Шурка побежал, стуча ботинками и держась за тюбетейку.

А Толик шел и думал, что день сегодня был хороший.

На этом радости дня не кончились. Дома оказалось, что приехала на каникулы Варя. Толик заверещал и повис у нее на шее.

– Голову отломишь! – закричала Варя. – Пусти, чертушка!.. Толька, я кому говорю!

Кое-как она освободилась. Проворчала, оглаживая косы:

– Маленький, что ли? Вон какой вымахал… Мама, а правда, смотри, как он вырос. Длинноногий какой и тощий…

– Тощий, потому что носится целыми днями. С такой жизни можно совсем скелетом стать.

– Не! – сказал Толик. – У меня замечательная жизнь!

Скоро Толик убедился, что и в замечательной жизни без тревог не обойтись. Бывают, конечно, совсем беззаботные дни, но потом все равно что-нибудь случится… Все оставалось по-прежнему, только глаза у мамы были теперь невеселые.

Нет, мама не сердилась на Толика, не срывала на нем досаду, как бывало при мелких неприятностях. Наоборот, ласковая была. Но какая-то слишком рассеянная. Даже не спросила ни разу, сказал ли Толик Арсению Викторовичу о фокусе с третьим экземпляром (а он, кстати, все еще не сказал).

Толик всегда чуял, если маме плохо. И сейчас он смотрел на нее с беспокойством, но спросить, что случилось, не решался. Во-первых, мама обязательно скажет: все в порядке, не выдумывай. Во-вторых, Толик чувствовал, что расспросы ее еще больше расстроят, а беде не помогут. Но все-таки, что за беда?

Толик решил взяться за Варю. Ей-то все известно. Недаром они с мамой опять, как весной, шепчутся, будто подружки.

Варя сперва уперлась: ничего не знаю, отвяжись. Но тут уж он вцепился в нее мертвой хваткой. Варя повздыхала, пооглядывалась, взяла с Толика страшную клятву молчать и рассказала.

Мама ходила такая расстроенная из-за Дмитрия Ивановича. У того нашлись жена и дочка. На Украине. Как нашлись? А вот так. Он думал, что они убиты в Киеве при бомбежке, но они уцелели. Выжили и потом, когда в Киеве были немцы. А в начале сорок пятого, после запроса о Дмитрии Ивановиче, получили извещение, что он пропал без вести… Теперь вот они отыскались и он отыскался. Скоро поедет в Киев.

Конечно, тут радоваться надо. И конечно, мама радуется, что такое у Дмитрия Ивановича счастье. Но…

– В общем, все так в жизни запутано, – вздохнула Варя. – И радость, и печаль… Ты ведь большой уж, понимаешь.

Толик был, конечно, большой, но сейчас приткнулся к Варе, как маленький, чувствуя и грусть и облегчение оттого, что кончилась неизвестность. Жаль, разумеется, что Дмитрий Иванович не будет с ними, но раз уж так вышло, то пусть… Проживут они и втроем: Толик, мама и Варя.