Толик упал духом:
– Я думал, ты захочешь. Ты же раньше всегда ему помогала… Он книжку написал, а ты…
– Я, конечно, напечатаю. Но не нравится мне твоя излишняя самостоятельность. Лучше бы ты тратил ее на домашние дела. Пол не метен, посуда не мыта, а я и так кручусь…
– Ма-а, я все сделаю!
– Сделаешь ты… За собой-то последить не можешь. Посмотри на себя: исцарапанный, перемазанный, на майке дыра…
– Ма-а, я зашью!
– Воображаю… И еще имей в виду: будешь мне раскладывать копирку. Сколько экземпляров просил Арсений Викторович?
– Д… три. А ты сегодня начнешь печатать?
– Может быть, мне бросить все дела? У меня в машбюро полно работы, сегодня приду после десяти…
Ну, что же, это было даже хорошо. Не придется объяснять, куда это он вечером “смазал пятки”.
…И вот опять Уфимская улица и зеленый двор, где стоит большой дом с застекленной верандой.
Никто не встретил Толика, никто не окликнул, когда он шел через двор. Лишь воробьи шастали в рябинах… Вот и закуток между забором и сараем…
Штабной навес оказался построен заново. И вся компания была здесь. Кроме Шурки…
Невысокое уже солнце светило через забор, и тень от навеса лежала на траве. Толик молча встал на границе этой тени.
– А, пришел все-таки, – добродушно сказал Мишка-стрелок. – А мы думали…
– Ничего мы не думали! – жизнерадостно возразил Рафик. – Я говорил, что придет.
– Я тоже говорил, – серьезно подтвердил Витя. – Почему не прийти, если человек не боится?
До этой минуты ощущал Толик под сердцем замирание, а в желудке холодок. А сейчас отпустило.
– Я же обещал, что приду.
– Ну, ладно, – снисходительно отозвался Олег. – Ты все-таки давай расскажи, что за человек и откуда… Ты садись.
Толик присел на ящик.
– Ну… я с Запольной человек, – начал он и сам улыбнулся такому началу. И ребята улыбнулись. Люся спросила:
– Протокол-то писать?
– Не надо, пусть так рассказывает, – решил Олег. – Ты что в наших краях делал, если сам с Запольной?
И Толик рассказал, как делал для себя открытия.
– Ха! Какие тут открытия, каждый закоулок давно обшарен, все давным-давно знакомо, – сказал Семен.
– Это для вас знакомо… Вот когда Крузенштерн приплывал на дальние острова, их жителям тоже все было знакомо, а для него-то было неизведанное.
– Кто приплывал? – удивился Рафик.
– Крузенштерн, – сказал Олег. – Знаменитый русский мореплаватель. – И обратился к Толику: – А ты что про него знаешь?
– У меня книжка есть… – Про повесть Курганова Толик не сказал. Иначе получилось бы, что болтает о чужих делах.
Но ребята и без того вспомнили о кургановской папке:
– А что это за бумаги ты тогда тащил? – подозрительно спросил Мишка.
– Секретные документы? – подскочил Рафик.
– Да это работа мамина, для перепечатки… Ну, неужели вы по правде думаете, что это про ваш отряд сведения?
Конечно, никто так не думал, и все опять рассмеялись.
– И Шурку вашего я ни про что не расспрашивал, – добавил Толик. – Я и не знал про вас тогда…
– Это понятно, – покладисто сказал Олег. И строго прищурился: – Но с Шуркой мы все равно должны разобраться до конца. Хватит с ним возиться.
– А его опять нет! – вмешалась Люся. – Было ему сказано: к восьми, а он…
– Еще, наверно, нет восьми, – заметил Толик. – Я раньше, чем надо, пришел…
– А вон и Шурик, – сказал Витя.
Шурка вбежал под навес и сразу встал по стойке смирно – запыхавшийся и привычно виноватый.
– Явился красавчик, – усмехнулся Олег.
– Я не опоздал, – быстро сказал Шурка.
Олег усмехнулся снова:
– Раз в жизни… Завтра по такому случаю снег пойдет. – Он утомленно обвел глазами ребят: – Ну, вот что, робингуды. Пора с Шуркой решать окончательно. Возимся, возимся…
– Я же не выдавал никаких тайн… – полушепотом проговорил Шурка. Задергал на груди галстук матроски и тут же испуганно опустил руки.
– Он не выдавал, – подтвердил Толик и подумал: “Сейчас скажут, чтобы не совался…” Но Олег сказал другое:
– Не в тайнах дело. И не в сегодняшнем случае, а вообще… Ты, Шурик, нестойкий человек.
– Почему? Я стойкий… – совсем шепотом отозвался Шурка.
Все, кроме Толика, засмеялись. Но негромко и без веселья. Люся сказала:
– Твои грехи записывать, дак никакой тетрадки не хватит.
“А зачем их записывать?” – подумал Толик. И Шурка еле слышно спросил:
– А зачем записывать?
– Затем, что без этого их не сосчитать, – весело хмыкнул Рафик. А Семен посопел и угрюмо напомнил:
– Вчера, когда мы на Черной речке футбол гоняли, ты посреди игры домой смотался.
Шурка, не глядя на него, сказал:
– Сами же говорили, что от меня никакой пользы…
– Все равно команду в игре не бросают, – проговорил Витя и вздохнул, словно жалея Шурку.
– А если я маме обещал, что к шести часам домой приду…
– Ну и сидел бы с мамой на печке, – зевнув, заметил Мишка.
– А если я обещал, а потом не выполнил, тоже получится, что нестойкий…
– Если обещал, надо выполнять, – рассудил Олег. – Да только, прежде чем обещаешь, думать надо. Зачем было говорить, что придешь к шести?
– Иначе меня совсем бы не пустили… – Шурка нагнул голову так низко, что тюбетейка едва не сорвалась с пружинистых кудряшек. Он схватился за нее и опять встал прямо.
– “Не пустили бы”… Вот она, твоя стойкость, – печально подвел итог Олег. – Нет, ребята, по-моему, хватит. Однажды он так подведет, что всю жизнь беду не расхлебаем…
У Шурки шевельнулись губы:
– Не подведу я…
– Выгнать, да и фиг с ним, – скучно проговорил Мишка.
– А кто фотографировать будет? – напомнил Витя.
– Да он и с фотографированьем со своим всегда волынку тянет, – заметила Люся.
– Зато карточки хорошие, – возразил Витя.
Олег сказал:
– Карточки и правда хорошие, но это не причина, чтобы оставлять в отряде, если человек ненадежный… Ты, Шурка, может, для обыкновенной жизни еще кое-как годишься, но для робингудовской – никак… Я предлагаю Шурку Ревского из отряда “Красные робингуды” исключить.
Шурка вздрогнул так, что тюбетейка над кудряшками подскочила. Он замигал, спросил тоненько и удивленно:
– А я… тогда куда денусь?
Все смотрели мимо Шурки. Олег уже другим голосом проговорил:
– Вот и я думаю: куда ты денешься?
Витя помахал ресницами и нерешительно предложил:
– Может быть, еще одно последнее предупреждение?
Мишка Гельман коротко засмеялся и сплюнул.
– Сколько их было, последних-то, – сказал Олег. – Тут надо другое… Если уж оставлять, пускай даст страшную клятву.
Шурка с готовностью предложил:
– Я могу кровью подписать.
Мишка опять засмеялся. Семен обстоятельно разъяснил:
– Нельзя. Будешь палец колоть – в штаны напустишь.
– Семен! – строго сказала Люся.
– Нет, надо другую клятву, – решил Олег. – Если уж оставлять его, пускай пройдет испытание огнем и водой. И если такую клятву нарушит, не будет ему прощенья… Шурка, ты согласен?
Шурка быстро закивал и наконец уронил тюбетейку.
Семен притащил от колонки ведро с водой. Мишка на лужайке перед навесом развел маленький костер из щепок и газет. Витя и Люся прикатили от поленницы два бревнышка и на них положили концами длинную доску. Получился гибкий мостик. С одной стороны, в метре от мостика, потрескивало пламя, с другой стояло ведро. От забора к навесу протянули веревку. Через нее перекинули шпагат и подвесили на нем кирпич. Другой конец шпагата привязали внизу к доске…
Все делалось слаженно, и Толику ясно стало, что эта операция придумана заранее. Для Шуркиного перевоспитания. Толик совсем убедился в этом, когда Олег достал из кармана листок:
– Вот тут клятва написана…
Один Шурка ни о чем не догадывался. Покорный и счастливый, что все-таки не исключили, он молча следил за приготовлениями, которые Толику казались жутковатыми.
Толик испытывал замирание, словно у него на глазах готовилась казнь. Но возмущаться и вмешиваться ему в голову не приходило. В этом дворе действовали свои законы. В непреклонности робингудов было что-то привлекательное. Толик чувствовал, что если и его заставят пройти испытание огнем и водой, он не сможет протестовать. Подчинится с ощущением сладковатой покорности, под которой шевелится теплый червячок любопытства.
