— И что это значит?

— Я не знаю, какого еще притока мы можем ожидать, — говорит он и делает паузу. — Поскольку мы больше не на планете, я не знаю, прибудет ли вообще твое остальное Наследие. Если нет, то у нас нет никакого шанса сразиться с могадорцами, а тем более победить их. А если мы не сможем их победить, то мы никогда не сможем вернуться.

Я смотрю на падающий снег и не могу решить, тревожиться мне или испытывать облегчение от того, что, быть может, это положит конец нашим переездам и мы наконец сможем осесть. Генри показывает на звезды.

— Вот там, — говорит он. — Вот там находится Лориен.

Конечно же, я прекрасно знаю, где находится Лориен, и без того чтобы мне ее показывали. Есть какое-то особое притяжение, и мои глаза всегда устремляются именно в ту точку, где за миллиарды километров отсюда находится Лориен. Я пытаюсь поймать снежинку на кончик пальца, потом закрываю глаза и дышу холодным воздухом. Открыв глаза, я оборачиваюсь и через окно смотрю на Сару. Она сидит, поджав под себя ноги, морда Берни Косара по-прежнему у нее на коленях.

— А ты когда-нибудь думал о том, чтобы обосноваться здесь, послать к черту Лориен и устроить жизнь тут, на Земле? — спрашиваю я Генри.

— Мы покинули планету, когда ты был довольно маленьким. Не думаю, что ты много что помнишь о ней, ведь так?

— Нет, — говорю я. — Только иногда возникают какие-то обрывки. Хотя я не могу точно сказать, воспоминания это или картинки из того, что я видел во время наших тренировок.

— Не думаю, чтобы ты был так безразличен, если бы помнил.

— Но я не помню. Может, в этом все дело?

— Может быть, — отвечает он. — Но хочешь ты возвращаться или нет, могадорцы все равно будут тебя искать. И если мы утратим осторожность и осядем, они найдут нас, можешь быть уверен. И как только найдут, убьют обоих. Этого никак не изменить. Никак.

Я знаю, что он прав. Как и Генри, я тоже каким-то образом могу чувствовать угрозу в мертвенной ночи, когда волоски у меня на руках настороженно поднимаются и по позвоночнику бежит легкая дрожь, хотя мне совсем не холодно.

— Ты никогда не жалеешь, что так долго со мной торчишь?

— Жалею? Почему ты думаешь, что я могу об этом жалеть?

— Потому что нам не к чему возвращаться. Твоя семья мертва. Моя тоже. На Лориен возможна только одна жизнь: все выстраивать заново. Если бы не я, ты мог бы легко здесь освоиться и провести остаток дней, став частью чего-нибудь. Ты мог бы завести друзей, может, даже снова влюбиться.

Генри смеется.

— Я уже влюблен. И буду влюблен до своего смертного часа. Не думаю, что ты сможешь это понять. Лориен отличается от Земли.

Я вздыхаю с раздражением.

— Но ты хотя бы мог стать частью чего-то.

— Я уже стал. Я часть Парадайза, штат Огайо, прямо сейчас, вместе с тобой.

Я качаю головой.

— Ты знаешь, что я имею в виду, Генри.

— И чего, по-твоему, я лишен?

— Жизни.

— Ты моя жизнь, малыш. Ты и моя память — это единственное, что связывает меня с прошлым. Без тебя у меня ничего не останется. Вот в чем правда.

Тут позади нас открывается дверь. Берни Косар бежит впереди Сары, которая встала прямо в дверном проеме.

— Вы что, хотите, чтобы я смотрела кино в полном одиночестве? — спрашивает она.

Генри улыбается ей.

— Ни в коем случае, — отвечает он.

Досмотрев кино, мы с Генри отвозим Сару домой. Когда мы приезжаем, я провожаю ее до дверей, и мы стоим на крыльце, улыбаясь друг другу. Я целую ее на прощание, это долгий поцелуй, и при этом нежно держу ее руки в своих.

— До завтра, — говорит она, пожимая мои ладони.

— Приятных снов.

Я возвращаюсь к пикапу. Генри выезжает с подъездной дорожки и выруливает по направлению к дому. Меня не покидает ощущение страха, когда я вспоминаю, что сказал Генри, забирая меня после первого полного дня в школе: «Имей в виду, что мы можем сорваться отсюда в любой момент». Он прав, и я это знаю, но до сих пор я ни к кому не испытывал таких чувств. Я словно парю, когда мы вместе с Сарой, и ненавижу время, когда мы расстаемся, как сейчас, хотя мы только что провели пару часов вместе. Сара придает какую-то осмысленность тому, что мы убегаем и прячемся, это уже не только ради выживания. А ради того, чтобы победить. Но при этом я знаю, что, может быть, подвергаю ее жизнь опасности, оставаясь с ней, — и это меня ужасает.

Когда мы приезжаем домой, Генри идет в свою спальню и возвращается с Ларцом. Он опускает его на кухонный стол.

— Даже так? — спрашиваю я.

Он кивает.

— Здесь есть нечто, что я вот уже много лет собирался тебе показать.

Я в нетерпении жду, что же еще есть в Ларце. Мы вместе снимаем замок, и он открывает крышку так, что я не могу заглянуть внутрь. Генри достает бархатную сумочку, закрывает Ларец и запирает его.

— Это не входит в твое Наследие, но когда мы открывали Ларец в последний раз, я это туда засунул из-за своих дурных предчувствий. Если могадорцы нас схватят, они никогда не сумеют его вскрыть, — говорит он, показывая на Ларец.

— А что в сумке?

— Солнечная система, — говорит он.

— Если это не входит в мое Наследие, почему ты никогда мне это не показывал?

— Потому что ты должен был развить одно Наследие, прежде чем активировать это.

Он расчищает кухонный стол и садится за ним напротив меня, сумка лежит у него на коленях. Он улыбается, чувствуя, как я взволнован. Он опускает руки и достает из сумки семь стеклянных сфер разного размера. Пригоршней подносит их к лицу и дует на них. Внутри них появляются мерцающие точки. Тогда он подбрасывает их, и они тут же оживают, зависая над столом. Стеклянные шары точно копируют нашу солнечную систему. Самый большой из них размером с апельсин — это солнце Лориен — светится с такой же силой, как электрическая лампочка, и похож при этом на шар, заполненный лавой. Другие шары вращаются вокруг него. Ближайшие к солнцу движутся быстрее, а самые отдаленные почти что ползут. Все они вращаются вокруг своей оси, дни начинаются и кончаются со сверхскоростью. Четвертая планета от солнца — Лориен. Мы видим, как она движется, как начинает формироваться ее поверхность. Планета размером чуть меньше теннисного мяча. Масштабы, должно быть, не выдерживаются, потому что в реальности Лориен гораздо меньше, чем наше солнце.

— Так что происходит? — спрашиваю я.

— Шар обретает в точности ту форму, которую сейчас имеет Лориен.

— Как такое возможно?

— Это особое место, Джон. Здесь на каждом углу действует старинная магия. Именно отсюда приходит твое Наследие. Именно это обращает в жизнь и действительность объекты, заключенные в твоем Наследстве.

— Но ты только что сказал, что это не является частью моего Наследия.

— Нет, но они приходят из одного и того же места.

Формируется рельеф, вырастают горы, глубокие потоки рассекают поверхность там, где, как я знаю, раньше текли реки. А потом все останавливается. Я ищу глазами какой-то цвет, какое-то движение, какие-то признаки дующего ветра. Но ничего нет. Весь ландшафт — это монотонный набор серого и черного. Я не знаю, что я надеялся увидеть, чего ожидал. Движение, намек на плодородие. Я удручен. Потом поверхность куда-то исчезает, так что мы можем видеть сквозь нее, и в самом центре шара начинает формироваться слабый свет. Он загорается, потом меркнет, потом снова загорается, имитируя биение сердца спящего животного.

— Что это? — спрашиваю я.

— Планета еще живет и дышит. Она ушла глубоко в себя и выжидает. Впала в спячку, если хочешь. Но когда-нибудь она проснется.

— Откуда такая уверенность?

— Из-за этого свечения, вон там, — говорит он. — Это надежда, Джон.

Я смотрю на свет. Я нахожу странное удовольствие в том, чтобы смотреть на него. Они пытались уничтожить нашу цивилизацию и саму планету, но она все еще дышит. «Да, — думаю я, — надежда есть всегда, как не устает повторять Генри».

— Это еще не все.