— Атенс, — говорит Генри.

— Атенс?

— Атенс, штат Огайо.

— И что с того?

— Там пишутся и печатаются выпуски «Они ходят среди нас». И оттуда они рассылаются по почте.

— Как ты это выяснил?

— Есть возможности.

Я смотрю на него.

— Ну, ладно, ладно. Понадобилось три письма и пять звонков, но теперь у меня есть номер телефона, — он смотрит на меня. — То есть при небольших усилиях это оказалось не так уж трудно.

Я киваю. Я знаю, что он имеет в виду. Могадорцы могли это найти так же легко, как и он. И это означает, конечно, что становится более вероятной вторая из упомянутых Генри возможностей: кто-то добрался до издателя еще до того, как публикация была продолжена.

— Далеко ли до Атенса?

— Два часа на машине.

— Ты поедешь?

— Надеюсь, нет. Сначала позвоню.

Когда мы приезжаем домой, Генри сразу снимает трубку и садится за кухонный стол. Я сажусь напротив и слушаю.

— Да, я звоню по поводу одной публикации в номере «Они ходят среди нас» за прошлый месяц.

Ему отвечает низкий голос. Я не разбираю слов.

Генри улыбается.

— Да, — говорит он, потом делает паузу. — Нет, я не подписчик. Но мой друг его получает.

Еще пауза.

— Нет, спасибо.

Он кивает головой.

— Меня интересует заметка о могадорцах. В номере за этот месяц не было продолжения, хотя оно ожидалось.

Я наклоняюсь через стол и вслушиваюсь, все мое тело застыло в напряжении. Когда раздается ответ, голос на другом конце дрожит от волнения. Потом телефон замолкает.

— Алло?

Генри отодвигает трубку, смотрит на нее, потом опять подносит к уху.

— Алло? — снова говорит он.

Он выключает телефон и кладет его на стол. Затем поднимает глаза.

— Он сказал: «Больше сюда не звоните». И повесил трубку.

После растянувшихся на несколько часов споров Генри просыпается на следующее утро и распечатывает подробный, от двери до двери, маршрут до Атенса, штат Огайо. Он говорит мне, что вернется достаточно рано, чтобы мы успели на ужин в честь Дня благодарения у Сары, и дает мне клочок бумаги с адресом и телефоном того места, куда он едет.

— Ты уверен, что это того стоит? — спрашиваю я.

— Мы должны разобраться, что происходит.

Я вздыхаю.

— Думаю, мы оба знаем, что происходит.

— Может быть, — говорит он, но с полной уверенностью и безо всякой неопределенности, обычно сопровождающей эти слова.

— Ты ведь представляешь, что бы ты мне сказал, если бы мы поменялись местами, да?

Генри улыбается.

— Да, Джон. Я знаю, что бы я сказал. Но я думаю, что это нам поможет. Я хочу выяснить, что они сделали, чтобы настолько запугать этого человека. Я хочу узнать, упоминали ли они нас, используют ли они такие средства, чтобы отыскать нас, о которых мы еще не думали. Это поможет нам прятаться и опережать их. И если этот человек их видел, то мы узнаем, как они выглядят.

— Мы уже знаем, как они выглядят.

— Мы знали, как они выглядели во время вторжения, больше десяти лет назад, но с тех пор они могли измениться. Они уже давно на Земле. Я хочу знать, как они приспосабливаются.

— Даже если мы узнаем, как они выглядят, то, если мы встретимся на улице, может быть слишком поздно.

— Может, да, может, нет. Если я увижу одного из них, я постараюсь его убить. Нет гарантии, что он обязательно убьет меня, — говорит он, на этот раз с неопределенностью и без всякой уверенности.

Я сдаюсь. Мне совсем не нравится, что он поедет в Атенс, а я останусь дома. Но я знаю, что он будет глух к любым возражениям.

— Ты уверен, что сможешь вернуться вовремя? — спрашиваю я.

— Я уезжаю сейчас, значит, буду там часов в девять. Не думаю, что пробуду там больше часа, ну, от силы два часа. Так что к часу вернусь.

— А зачем тогда мне это? — спрашиваю я, показывая бумажку с адресом и телефоном.

Он пожимает плечами.

— Ну, никогда не знаешь, что может случиться.

— Вот именно поэтому я думаю, что тебе не стоит ехать.

— Сильно сказано, — говорит он, заканчивая дискуссию. Он собирает свои бумаги, встает из-за стола и придвигает стул. — Увидимся днем.

— Ладно, — отвечаю я.

Он идет к пикапу и садится в него. Берни Косар и я выходим на веранду и смотрим, как он уезжает. Не знаю почему, но у меня плохое предчувствие. Надеюсь, он вернется.

Это длинный день. Один из тех дней, когда время замедляется, каждая минута кажется десятью, а каждый час — двадцатью часами. Я играю в видеоигры и брожу по Интернету. Я ищу новости, которые могли бы относиться к кому-то из других детей. Но ничего такого не нахожу, и счастлив от этого. Это значит, что мы не попадаем под прицел наших врагов. Избегаем их.

Я периодически проверяю свой телефон. В полдень я посылаю Генри сообщение. Он не отвечает. Я обедаю, кормлю Берни и снова посылаю сообщение. Никакого ответа. Я нервничаю и дергаюсь. Генри всегда на любые сообщения отвечал немедленно. Может, у него отключен телефон. Может быть, сел аккумулятор. Я пытаюсь себя убедить, что это возможно, но понимаю, что это неправда.

В два часа я начинаю тревожиться. По-настоящему тревожиться. Предполагалось, что через час мы будем у Хартов. Генри знает, что этот ужин важен для меня. И он бы никогда от него не отмахнулся. Я иду в душ, надеясь, что, когда выйду, Генри будет сидеть за нашим кухонным столом и пить кофе. Я включаю только горячую воду и совсем не добавляю холодной. Я ничего не чувствую. Все мое тело теперь невосприимчиво к жару. Мне кажется, что по моей коже течет чуть теплая вода, и мне даже не хватает ощущения тепла. Прежде я любил горячий душ. Подолгу стоял и наслаждался тем, как вода льется мне на голову и стекает вниз. Это отвлекало меня от моей жизни. Позволяло хоть ненадолго забыть, кто я и что я.

Выйдя из душа, я открываю свой шкаф и ищу лучшее, что можно было бы надеть. Ничего особенного нет: защитного цвета штаны, рубашка на пуговицах, свитер. Поскольку всю жизнь мы проводим в бегах, то из обуви у меня есть только беговые кроссовки. Это так забавно, что я начинаю смеяться — первый раз за весь день. Я иду в комнату Генри и заглядываю в его шкаф. У него есть пара легких кожаных туфель, которые мне впору. При виде его одежды я еще больше тревожусь и огорчаюсь. Я хочу верить в то, что он просто запаздывает, но в этом случае он бы со мной связался. Что-то пошло не так.

Я иду к входной двери, где сидит Берни и смотрит в окно. Он поднимает на меня глаза и скулит. Я глажу его по голове и возвращаюсь в свою комнату. Смотрю на часы. Самое начало четвертого. Я проверяю свой телефон. Никаких звонков, никаких сообщений. Я решаю, что пойду к Саре, а если Генри не объявится до пяти, то я что-нибудь придумаю. Может, скажу им, что Генри заболел и что я тоже неважно себя чувствую. Может, что у Генри сломалась машина и мне надо идти помочь ему. Надеюсь, он все же появится, и у нас будет приятный ужин на День благодарения, между прочим, первый за все годы. Если нет, то я им что-нибудь скажу. Мне придется.

Пикапа нет, и я решаю бежать. Я, наверное, даже не вспотею и доберусь быстрее, чем если бы ехал на пикапе. А поскольку сегодня праздник, то дороги будут пусты. Я прощаюсь с Берни, говорю ему, что вернусь попозже, и стартую. Я бегу по краю полей и через лес. Приятно сжечь немного энергии. Пару раз я набираю почти предельную скорость, которая составляет, наверное, 120–140 километров в час. Замечательное ощущение холодного воздуха, обдувающего лицо. Замечательный звук ветра — тот же самый, который я слышу, высунув голову в окно, когда мы едем в пикапе по шоссе. Интересно, как быстро я смогу бегать, когда мне будет двадцать или двадцать пять.

Я прекращаю бег метров за сто от дома Сары. Я совсем не запыхался. Я иду по дорожке к дому и вижу, как Сара выглядывает в окно. Она улыбается и машет рукой. Она открывает входную дверь, как раз когда я ступаю на террасу.