Я падаю на спину. Приподнимаю голову и вижу, как надо мной шатается чудовище. Оно пытается вытащить кинжал, но безуспешно: его руки слишком велики, а кинжал слишком маленький. Думаю, я никогда не смогу понять, как действует могадорское оружие, которое использует мистические проходы между разными реальностями. Таков и этот кинжал, в глаз чудовища водоворотом врывается чернота ночи, торнадо смерти.

Чудовище замолкает, когда в его голову входит последняя огромная черная туча и засасывает вместе с собой кинжал. Руки чудовища бессильно повисли. Его ладони начинают трястись. Мощная дрожь сотрясает все его огромное тело. Когда конвульсии прекращаются, чудовище горбится и падает, приваливаясь спиной к деревьям. Даже когда оно сидит, то метров на семь выше меня. Наступила полная тишина в ожидании того, что произойдет. Раздается выстрел из ружья, так близко, что потом несколько секунд у меня в ушах стоит звон. Чудовище делает глубокий вдох и задерживает его как бы в раздумье, неожиданно его голова лопается, разлетаясь на куски мозгов, мяса и костей, которые быстро превращаются в пепел и пыль.

На лес опускается тишина. Я поворачиваю голову и смотрю на Берни Косара, который по-прежнему неподвижно лежит на боку, его глаза закрыты. Я не могу определить, жив он или нет. Когда я смотрю на него, он снова начинает меняться, уменьшаясь до обычного размера и при этом оставаясь безжизненным. Я слышу рядом шуршание листьев и треск веток. Все мои силы уходят на то, чтобы приподнять голову на пару сантиметров над землей. Я открываю глаза и вглядываюсь в мутную ночь, рассчитывая увидеть Марка Джеймса. Но надо мной стоит не он. Большая фигура, неразличимая в свете луны. Потом она делает шаг вперед, закрывая собой луну, и мои глаза широко открываются в ожидании и в страхе.

Расплывчатый образ проясняется. Сквозь изнеможение, боль и страх у меня появляется улыбка, и вместе с ней — чувство облегчения. Генри. Он бросает ружье в кусты и опускается на одно колено передо мной. У него окровавленное лицо, рубашка и джинсы разодраны, все руки и шея в порезах, и кроме того, я вижу в его глазах страх от того, что он видит в моих глазах.

— Все закончилось? — спрашиваю я.

— Ш-ш-ш, — говорит он. — Скажи, ты был ранен одним из их кинжалов?

— В спину, — отвечаю я.

Он закрывает глаза и качает головой. Тянется в карман и достает один из тех маленьких круглых камней, которые он взял из Лориенского Ларца перед тем, как мы ушли из класса домоводства. Его руки дрожат.

— Открой рот, — говорит он. Он вкладывает мне в рот один из камней. — Держи его под языком. Не глотай.

Он поднимает меня, взяв за подмышки. Я встаю на ноги, и он придерживает меня, пока я не обретаю равновесие. Он разворачивает меня, чтобы посмотреть на рану в спине. Мое лицо ощущает теплоту. Из-за камня во мне происходит какое-то возрождение. Мое тело все еще болит от усталости, но теперь у меня достаточно сил, чтобы действовать.

— Что это?

— Лориенская соль. Она замедлит и притупит эффект от удара кинжалом, — говорит он. — Ты почувствуешь прилив сил, но ненадолго, и нам надо как можно скорее возвращаться в школу.

Галька холодит мне рот, и у нее нет вкуса соли — на самом деле, у нее вообще нет никакого вкуса. Я опускаю взгляд, осматривая себя и отряхиваю пепел от поверженного чудовища.

— Все целы? — спрашиваю я.

— Шестая тяжело ранена, — отвечает он. — Как раз сейчас Сэм несет ее в пикап; потом он приедет к школе, чтобы забрать нас. Вот почему нам надо вернуться туда.

— Ты видел Сару?

— Нет.

— Марк Джеймс только что был здесь, — говорю я и смотрю на него. — Я подумал про тебя, что это он.

— Я его не видел.

Я смотрю мимо Генри на собаку.

— Берни Косар, — говорю я. Он все еще уменьшается, пропадает чешуя, вместо нее появляется желтоватая, черная и коричневая шерсть, приобретая вид, в котором я его знал в последнее время: висящие уши, короткие ноги, длинное тело. Гончая с холодным носом, всегда готовая бежать.

— Он только что спас мне жизнь. Ты ведь знал, да?

— Конечно, знал.

— Почему ты мне не сказал?

— Потому что он наблюдал за тобой, когда я не мог.

— А как он здесь оказался?

— Он был с нами на корабле.

И тут я вспоминаю то, что казалось мне набитым чучелом животного, которое играло со мной. На самом деле я играл с Берни Косаром, хотя тогда его звали Хедли.

Мы вместе подходим к собаке. Я сажусь на корточки и глажу бок Берни Косара.

— Нам надо спешить, — снова говорит Генри.

Берни Косар не двигается. Лес живет, в нем роятся тени, что может означать только одно, но мне плевать. Я наклоняюсь головой к грудной клетке собаки. Я едва слышу слабый «т-тук» его сердца. Какие-то признаки жизни еще есть. Он покрыт глубокими порезами и ранами и, кажется, весь истекает кровью. Его передняя нога неестественно вывернута — она сломана. Но он все еще жив. Я со всей осторожностью поднимаю его, держа в руках бережно, как ребенка. Генри помогает мне встать, потом достает из кармана еще одну гальку соли и кладет себе в рот. Кажется, он имел в виду себя, когда говорил, что у нас мало времени. Мы оба нетвердо стоим на ногах. Потом что-то останавливает мой взгляд на бедре Генри. Светящаяся темно-синим рана посреди скапливающейся крови. Он тоже ранен ножом солдата. Наверное, он, как и я, держится на ногах только благодаря соляной гальке.

— Что с ружьем? — спрашиваю я.

— Кончились патроны.

Мы не спеша уходим с поляны. Берни Косар не двигается у меня на руках, но я чувствую, что жизнь его еще не покинула. Еще нет. Мы выходим из леса, оставляя позади свисающие ветви, кустарники и запах мокрых и гниющих листьев.

— Ты сможешь бежать? — спрашивает Генри.

— Нет, — отвечаю я. — Но я все равно побегу.

Впереди мы слышим звуки какого-то смятения, несколько хрюканий и потом лязг цепей.

А затем мы слышим рев, не такой зловещий, как у других, но достаточно громкий, чтобы понять: это может означать только одно — новое чудовище.

— Это уже не смешно, — говорит Генри.

Позади нас в лесу трещат ветки. Мы с Генри оборачиваемся, но лес слишком густой, и ничего не видно. Я зажигаю свет на левой ладони и провожу им по деревьям. На опушке стоят семь или восемь солдат, и когда мой свет попадает на них, они обнажают свои мечи, которые сразу же оживают и начинают светиться разными цветами.

— Нет! — кричит Генри. — Не используй Наследие, ты из-за этого ослабеешь.

Но уже поздно. Головокружение и слабость возвращаются, а за ними боль. Я сдерживаю дыхание и жду, что солдаты на нас нападут. Но они не нападают. Нет никаких других звуков, кроме как от борьбы, которая совершенно определенно происходит прямо впереди нас. Взрыв криков позади. Я оборачиваюсь. С расстояния в двенадцать метров на нас начинают надвигаться светящиеся мечи. Один из солдат самоуверенно смеется. Их девять, вооруженных и полных сил, против нас троих, разбитых и израненных, чье единственное оружие — доблесть. По одну сторону — чудовище, по другую — солдаты. Такой у нас теперь выбор.

Генри кажется спокойным. Он достает из кармана еще две гальки и одну дает мне.

— Это последние, — говорит он, его голос дрожит, словно ему стоит больших усилий даже говорить.

Я забрасываю ее в рот и засовываю под язык, хотя там еще остается маленький кусочек от первой. На меня нисходит сила.

— Что ты думаешь? — спрашивает он меня.

Мы окружены. Остались только Генри, Берни Косар и я. Шестая тяжело ранена, и ее уносит Сэм. Марк где-то здесь, но его не видно. Еще есть Сара, и я молюсь, чтобы она надежно пряталась в школе, которая находится сейчас в двухстах метрах от нас. Я делаю глубокий вдох и примиряюсь с неизбежным.

— Не думаю, что это имеет значение, Генри, — отвечаю я и смотрю на него. — Но перед нами школа, и это то место, куда скоро приедет Сэм.

То, что он делает в ответ, застает меня врасплох: он улыбается. Он протягивает руку и пожимает мое плечо. У него усталые и покрасневшие глаза, но я вижу в них облегчение и безмятежность, словно он знает, что все это скоро закончится.