— ОПУСТИ МЕНЯ.

Я не отвечаю. Просто держу его там под потолком. Он борется, пытается оттолкнуться от стен и от потолка, но не может сдвинуться. Мои способности удерживают его на месте. Я чувствую себя сильным. Сильнее, чем когда-либо раньше в своей жизни. Я не поеду. Я не побегу. Я люблю свою жизнь в Парадайзе. Мне нравится, что у меня есть настоящий друг, и я люблю свою девушку. Я готов драться за то, что люблю, с могадорцами или с Генри.

— Ты знаешь, что не спустишься, пока я тебя не спущу.

— Ты ведешь себя, как ребенок.

— Нет, я веду себя как тот, кто начинает понимать, кто он и на что он способен.

— И ты действительно собираешься меня держать здесь наверху?

— Пока не усну или не устану, но когда отдохну, то опять это сделаю.

— Хорошо. Мы можем остаться. На определенных условиях.

— На каких?

— Опусти меня, и мы об этом поговорим.

Я опускаю его и ставлю на пол. Он обнимает меня. Я удивлен, я думал, он будет беситься. Он отпускает меня, и мы садимся на диван.

— Я горжусь, что ты так далеко продвинулся. Много лет я ждал и готовился к тому, что это произойдет, что твое Наследие придет. Ты знаешь, что цель всей моей жизни заключена в том, чтобы оберегать тебя и делать тебя сильным. Я бы никогда себе не простил, если бы с тобой что-то случилось. Если бы ты умер на моих глазах, не знаю, как бы я жил дальше. Со временем могадорцы доберутся до нас. И я хочу быть готовым встретиться с ними. Я не думаю, что ты сейчас готов, хотя ты думаешь иначе. Тебе еще надо пройти большой путь. Мы можем пока остаться здесь, если ты согласишься на то, чтобы главными были тренировки. Главнее Сары, главнее Сэма, главнее всего. И при первом признаке, что они поблизости или что они вышли на наш след, мы уезжаем безо всяких вопросов, безо всяких споров и без поднимания меня к потолку.

— Договорились, — отвечаю я и улыбаюсь.

Зима приходит в Парадайз, штат Огайо, рано и сразу на полную силу. Сначала ветер, потом холод, потом снег. Сначала легкие снежинки, потом сильный ветер со снежными зарядами. В результате все завалено снегом, и свист ветра дополняется скрежетанием снегоуборочных машин, которые все посыпают солью. В школе на два дня отменили занятия. Снег у дорог из белого становится черным и превращается в кашу, и лужи с этой грязной кашей дальше не тают и отказываются уходить в канализацию. Мы с Генри используем образовавшиеся у меня выходные, чтобы тренироваться — и дома и на улице. Я теперь могу жонглировать тремя мячами, не касаясь их. Это к тому же означает, что я за раз могу поднимать больше одного предмета. Предметы становятся тяжелее и больше, кухонный стол, снегоочиститель, который Генри купил на прошлой неделе, наш новый пикап, который выглядит почти так же, как старый и как миллионы других грузовиков-пикапов в Америке. Если я могу поднять его физически, своим телом, значит, смогу поднять и умственно. Генри верит, что когда-нибудь сила моего разума превзойдет мою физическую силу.

Во дворе деревья застыли вокруг нас, как стража. Промерзшие ветки выглядят так, словно сделаны из полого стекла, и сантиметра на три покрыты свежим белым снегом. Снег доходит нам до колен, если не считать узкой дорожки, которую расчистил Генри. Берни Косар наблюдает за нами, сидя на заднем крыльце. Даже ему снег не нужен.

— Ты уверен, что это нужно? — спрашиваю я.

— Тебе нужно научиться сжиться с ним, — говорит Генри. Из-за его плеча с нездоровым любопытством выглядывает Сэм. Он впервые наблюдает за моей тренировкой.

— Как долго это будет гореть? — спрашиваю я.

— Я не знаю.

На мне легковоспламеняющийся костюм, сделанный в основном из натуральных тканей, пропитанных разными маслами, одни из которых горят быстро, другие медленнее. Я хочу, чтобы его уже побыстрее подожгли, только бы избавиться от запаха, от которого у меня слезятся глаза. Я делаю глубокий вдох.

— Ты готов? — спрашивает он.

— Как всегда.

— Не дыши. Ты не защищен от дыма и вредных газов, они могут спалить тебе внутренние органы.

— Мне эта затея кажется глупой, — говорю я.

— Это часть твоей подготовки. Стойкость под давлением. Ты должен научиться выполнять много разных задач, будучи охваченным пламенем.

— Но зачем?

— Затем, что, когда начнется битва, противник будет иметь огромное численное превосходство. Огонь будет одним из твоих великих союзников в войне. Ты должен научиться сражаться, когда охвачен пламенем.

— Угу.

— Если начнутся проблемы, прыгай в снег и начинай кататься по нему.

Я смотрю на Сэма, лицо у него замотано большим зеленым шарфом, а в руке он держит красный огнетушитель — на всякий случай.

— Я знаю, — отвечаю я.

Все молчат, пока Генри возится со спичками.

— В этом наряде ты похож на снежного человека, — замечает Сэм.

— А пошел бы ты, Сэм, — откликаюсь я.

— Начали, — говорит Генри.

Я делаю глубокий вдох ровно перед тем, как он подносит к моей одежде спичку. Меня охватывает огонь. Мне странно держать глаза открытыми, но я это делаю. Я смотрю вверх. Пламя поднимается на два с половиной метра надо мной. Все, что я вижу, — это только пляшущие языки огня, оранжевые, красные, желтые. Я чувствую тепло, но лишь слегка, как ощущаются солнечные лучи в летний день. И только.

— Пошел! — кричит Генри.

Я вытягиваю руки в стороны, задержав дыхание и широко открыв глаза. Такое чувство, словно я парю. Я вхожу в глубокий снег, и он начинает шипеть и таять у меня под ногами, испуская легкий пар, когда я иду. Я вытягиваю правую руку вперед и поднимаю шлакоблок, который кажется тяжелее, чем обычно. Это из-за того, что я не дышу? Или из-за стресса от огня?

— Не теряй времени! — кричит Генри.

Я изо всех сил бросаю блок в высохшее дерево в пятнадцати метрах от меня. Он разлетается на миллион маленьких кусочков, оставляя вмятину на стволе. Потом я поднимаю в воздух три теннисных мяча, смоченных в бензине. Я жонглирую ими, подбрасывая один над другим. Я подвожу их к себе. Они вспыхивают, но я продолжаю жонглировать и одновременно поднимаю длинную тонкую ручку от метлы. Я закрываю глаза. Моему телу тепло. Интересно, потею ли я? Если да, то, должно быть, пот испаряется, едва дойдя до поверхности кожи.

Я стискиваю зубы, открываю глаза, бросаюсь вперед и концентрируюсь на самой сердцевине рукоятки. Она взрывается и разлетается на мелкие щепки. Я не даю ни одной из них упасть за землю, оставляю их в подвешенном состоянии, и вместе они похожи на парящее в воздухе облачко пыли. Я притягиваю их к себе и позволяю им загореться. Частицы дерева прыгают в мерцании и полыхании пламени. Я заставляю их собраться вместе и образовать плотное копье огня, словно только что вырвавшееся из глубины ада.

— Отлично! — кричит Генри.

Прошла одна минута. Мои легкие начинает жечь от огня, от того, что ненадолго задержал дыхание. Я вкладываю импульс в образовавшееся копье, и бросаю его с такой силой, что оно летит, как пуля, врезается в дерево и рассыпается на сотни маленьких огоньков, которые почти тут же гаснут. Я рассчитывал, что мертвое дерево загорится, но не получилось. Я также бросил теннисные мячи. Они шипят на снегу в полутора метрах от меня.

— Забудь о мячах! — кричит Генри. — Дерево. Займись деревом.

Мертвое дерево со своими рахитичными ветвями выглядит просто ужасно на снежном белом фоне. Я закрываю глаза. Я больше не смогу долго задерживать дыхание. Во мне поднимаются раздражение и злость от огня, от неудобного костюма и от того, что я еще не выполнил всех задач. Я сосредотачиваюсь на большой ветке, которая отходит от ствола, и пытаюсь ее отломить, но у меня не получается. Я стискиваю зубы, хмурю брови, и в конце концов ветка отламывается со звуком пистолетного выстрела и плывет ко мне. Я хватаю ее руками и держу прямо над собой. «Пусть загорится», — думаю я. Она, наверное, метров шесть длиной. В конце концов ветка загорается, я поднимаю ее метров на десять-пятнадцать над собой и, не касаясь, бросаю вниз, словно заявляя свои права, как какой-нибудь древний рыцарь, стоящий на холме после того, как выиграл войну. Кусок ручки болтается и дымит в воздухе, на верхней ее части пляшут языки пламени. Я открываю рот и инстинктивно делаю вдох, в меня врывается пламя, и тут же жжение распространяется по всему телу. Я так шокирован и испытываю такую боль, что не знаю, что делать.