Пьеро безвольно обмяк. Тонкости дипломатии и переговоров были вне его понимания, но, тем не менее, он продолжал слабо сопротивляться.

— Братишка, — тихо произнес он, — я должен был поехать сам. Я должен это дело довести самостоятельно. Иначе кто станет меня уважать? Я ведь не отец…

— Никто из нас не может занять его место, — ласково ответил Джулиано. — Но вместе мы, трое, можем с ним сравняться. — Он явно преувеличивал, так как третий, Джованни, давно вернулся к трапезе, разделывал своего фазана и слушал лишь вполуха как сторонний наблюдатель.

Тут появился слуга, и все разговоры смолкли. Джованни велел ему принести вина и еды «для наших двух влюбленных». Как только человек удалился, братья возобновили разговор. После короткой паузы Пьеро немного воспрянул духом и выразил свое возмущение:

— Что бы ты там ни говорил, а я остановился перед нашим дворцом, когда въехал в город, — я ведь не полный идиот. В лоджии собралась целая толпа, ожидавшая услышать от меня отчет. Я сообщил им хорошую новость: что с Карлом все улажено. Я сделал все, как ты предлагал: заказал сласти, которые швыряли в толпу, приказал подать вина, в точности как сделал отец, вернувшись после переговоров с королем Фердинандом. Но, видимо, ни у кого не было настроения праздновать. Люди пили мое вино, уписывали мою еду, а сами молча глазели на меня, словно я сделал что-то дурное. Тогда я отправился во Дворец синьории. — По традиции высшие члены флорентийского правительства переезжали жить во дворец на все время пребывания в должности, там они и ели, и спали. — Знаешь, что сделали приоры? Дали мне от ворот поворот! Прислали слугу к порогу сказать: «Возвращайтесь завтра, сейчас они ужинают». Я показал ему жестом, что я об этом думаю! — Он презрительно фыркнул. — Я не полный дурак. Я знаю о недовольстве людей. Я не стал рисковать. Заранее договорился с Паоло. Восемьсот солдат Орсини — пять сотен всадников и три сотни пехотинцев — разбили лагерь у ворот Сан-Галло и ждут моего сигнала, если случится заварушка.

— Кто велел тебе так поступить? — Джулиано в ужасе закрыл на секунду лицо руками.

— Довици.

Пьеро Довици был ближайшим советником Пьеро Медичи.

— Я снова повторю: нельзя доверять Довици! Думаю, он больше не печется о наших интересах. — Джулиано возмущенно запыхтел. — Неужели ты не видишь, как все теперь выглядит? Синьория и народ обозлены тем, что ты действовал, не получив их одобрения. Ко всему прочему ты привел с собою армию. Что помешает им решить, будто ты намерен полностью захватить власть в свои руки?

— Я бы никогда не сделал ничего подобного!

— Но они-то этого не знают. Наши враги пользуются любой возможностью, лишь бы разогреть слухи. Нам следует проявлять чрезвычайную осторожность и думать, каков будет ответный удар на любое наше действие. Любой крестьянин, любой горожанин, живущий возле ворот Сан-Галло, увидит расположившуюся там армию. Они знают, что на нас идут французы, а здесь поджидают солдаты Орсини. Так что они подумают? — Джулиано покачал головой. — Ты знаешь, о чем твердит Савонарола в своих проповедях? После того, как на прошлой неделе сюда дошла весть, что французы разграбили Фивиццано и пролили там много невинной крови?

Я сразу вспомнила Микеланджело, который сидел тихонько в огромной толпе в Сан-Лоренцо, прислушивался и тщательно запоминал услышанное.

— Савонарола заявил толпе, что предсказал приход Карла еще два года тому назад, когда говорил, что меч Господа обрушится с небес и покарает всех флорентийских грешников. Другими словами, покарает нас и любого, кто не согласен с фра Джироламо. Разве ты не понимаешь, Савонарола играет на их страхе, внушая им, что Флоренция и Франция вступят в войну. Именно так все и подумают, когда увидят войско Орсини у ворот. Почему ты не посоветовался со мной, прежде чем что-либо предпринимать?

Пьеро понурил голову, устремив взгляд в огонь, в его лице не осталось и следа высокомерия или гнева.

— Я всю жизнь старался быть таким, каким хотел видеть меня отец. Но все мои старания ни к чему не приводили. Я поступил, как ты советовал: попытался договориться с королем Карлом о беспрепятственном проходе — и теперь Альфонсина на меня сердится и отказывается со мной разговаривать. Подозреваю, она собирается навсегда остаться в Поджио а Кайано. Мне пришлось солгать Паоло Орсини, чтобы получить его воинов. Он не подозревает о моем намерении позволить Карлу пройти. И Папа возненавидит нас, когда обо всем узнает. Что же мне теперь делать?

— Во-первых, держи себя в руках, — деловито велел Джулиано. — Больше никаких опрометчивых жестов. Давайте сегодня обговорим план, как подступиться к приорам, а завтра вместе отправимся во Дворец синьории. Что касается Альфонсины, Орсини и его святейшества — будем искать у них прощения позже. В первую очередь нужно заняться Флоренцией.

— По крайней мере хоть ты способен сохранять хладнокровие, — печально заметил Пьеро, сдаваясь.

В эту минуту вошла служанка с вином и бокалами, а за ней потянулась целая вереница слуг с блюдами, полными всевозможных деликатесов — птицы, зайчатины и оленины, сыров и сладостей. Пьеро, в конце концов, присоединился к трапезе, но выглядел встревоженным и даже не пытался участвовать в нашей беззаботной беседе за столом. Я тоже поела, но, как и Пьеро, не могла отделаться от беспокойства и все время не сводила глаз с Джулиано.

Ту ночь я провела одна в спальне Лоренцо, пока мой муж обсуждал с братьями, как быть дальше с синьорией. Я несказанно устала, проведя без сна предыдущую ночь, но все же теперь никак не могла заснуть. Мало того, что я грустила об отце, так еще и ужасно скучала по Дзалумме, я чуть с ума не сошла, представляя себе, какому наказанию он подвергнет девушку за то, что она помогла мне. Меня также волновало, что случится с Джулиано, когда он отправится с братом в синьорию. В конце концов, я решила убедить его никуда не ходить — черт с ней, с этой Флоренцией — или позволить мне пойти вместе с ним. Я, как ребенок, боялась, что если отпущу его, то больше никогда не увижу.

Я лежала в кровати, подоткнув под себя одеяло, не смыкая глаз. На столике горела лампа, в очаге пылал огонь, отбрасывая на стены и картину «Битва при Сан-Романо» играющие тени. Я долго смотрела на окруженного врагами капитана, точно так, как многие годы на него смотрел Лоренцо.

Огонь горел жарко — челядь Медичи не экономила на дровах, — и меня прошиб пот под бархатными и меховыми одеялами. Я поднялась и пошла открывать окно.

Небо заволокло облаками, заслонившими все звезды, в холодном воздухе чувствовался запах дождя. Я вытянула в окно руку, потом убрала, и она оказалась влажной от мороси.

— Ессе ego adducam aquas diluvii super terram, — невольно прошептала я. — Смотрите, я низвергаю водные потоки на землю.

На рассвете ко мне пришел Джулиано. Лампа еще горела, и при ее свете я увидела тонкие морщинки вокруг его глаз — такие глаза могли быть у мужчины на десять лет его старше. И тогда я не стала говорить ни о политике, ни о переговорах с синьорией, ни о своем нежелании отпускать его туда. Вместо этого я обняла его и приласкала. Он нуждался в этом, и он это заслужил.

Настало девятое ноября. Утро выдалось такое мрачное, что мы с Джулиано проснулись довольно поздно. Меня разбудил прозвучавший в голове голос умирающего Лоренцо: «Попросите Леонардо… Третий человек… Я тебя подвел. Леонардо… Он и девушка…»

А потом меня охватил страх при мысли о том, что произошло с моим отцом. Еще страшнее мне стало, когда я вспомнила, что Джулиано обещал сопровождать брата в синьорию. После секундного замешательства я поняла, что меня разбудил звон церковных колоколов, призывающий прихожан на воскресную мессу. До сих пор я не слышала такого многоголосного звучания: я привыкла к колоколам Санто-Спирито, но теперь, в центре города, я слышала перезвон Сан-Марко, Сан-Лоренцо, Санта-Мария дель Фьоре, и все они звучали совсем рядом.

А рядом со мной лежал Джулиано, повернувшись на живот, закинув одну руку за голову, а вторую подоткнув под себя; он спал и ничего не слышал.