Я поднесла руку к горлу. «Ничего не изменилось, — сказала я себе. — Все по-старому. Леонардо здесь, и ты рада его видеть. Ты будешь улыбаться и передашь содержание письма слово в слово, как планировала. А затем станешь ему позировать».

Не прошло и минуты, как Леонардо уже улыбался, стоя передо мной. Вид у него был посвежевший, лицо сильно загорело на солнце. Волосы стали длиннее, ниже плеч, и он вновь отрастил бороду — она была короткая, тщательно подстрижена, почти сплошь седая.

Я тоже улыбнулась ему в ответ. Улыбка получилась слегка вымученной, но определенно более искренней, чем та, что вчера предназначалась для Клаудио.

— Монна Лиза, — произнес он, беря мои руки в свои. — Как чудесно снова вас видеть! Надеюсь, вы здоровы?

— Да, абсолютно. Вы тоже выглядите хорошо. Должно быть, Милан пошел вам на пользу. Давно во Флоренции?

— Нет. А как ваша семья? Маттео?

— Все здоровы. Маттео все растет и растет. Теперь он уже бегает. К концу дня всех нас изматывает.

Я тихо рассмеялась, надеясь, что Леонардо примет за причину моей усталости материнские заботы.

Он отпустил мои руки и отошел на шаг, рассматривая меня с головы до ног.

— Хорошо. Все хорошо. Салаи говорит, сегодня у вас есть новости. Может быть, тогда побыстрее покончим с делом?

Он сложил руки. В отличие от Салаи, который все записывал, Леонардо просто выслушивал меня.

— Ладно. — Я прокашлялась и, к своему великому неудовольствию, почувствовала, что краснею. — Простите, — я робко улыбнулась, — я вчера не спала и сейчас чувствую себя усталой, но… я постараюсь.

— Конечно, — сказал он, не сводя с меня глаз. Я решительно набрала в легкие воздуха и начала.

Первые несколько предложений дались мне легко, я видела своим мысленным взором исписанный четким почерком лист бумаги. А затем против собственной воли я произнесла:

— «И теперь Вы готовы увидеть, что все мои усилия пошли насмарку? Или, быть может, мне усомниться в Вас…» И замолчала, охваченная паникой. Я помнила, как заканчивалась эта фраза: «И перепоручить это дело Антонио». Но я не осмеливалась произнести имя отца, хотя была обязана закончить предложение.

— Простите, снова сказала я и продолжила: — «… и перепоручить это дело нашему другу». — В этом месте для того, чтобы письмо показалось законченным, я процитировала все строки, имевшие отношение к отцу, но каждый раз заменяла его имя словами «наш друг». Мне пришлось сконцентрировать все свое внимание, чтобы не запнуться на пропущенной строке «или лучше прибегнуть к его дочери и внуку». Закончив, я взглянула на Леонардо. Он никак не реагировал, просто стоял и внимательно смотрел на меня, и по его лицу ничего нельзя было понять.

От затянувшейся паузы у меня закружилась голова, я потупила взгляд и с ужасом почувствовала, что мои щеки снова пылают.

Наконец Леонардо заговорил, тихо, без упрека.

— Из вас, Лиза, получился еще худший агент, чем я думал. Вы совершенно не умеете лгать.

— Я не лгу! — сказала я, не смея взглянуть ему в лицо.

Он обреченно вздохнул.

— Очень хорошо. Тогда я скажу иначе: вы скрываете правду. Думаю, вы знаете, кто этот «наш друг». Наверное, мне следует попросить вас повторить эту строчку несколько раз… В конце концов, вы произнесете ее так, как она написана.

Я рассердилась на саму себя и устыдилась: из-за собственной глупости я предала человека, который больше всего нуждался в моем доверии.

— Я сказала вам все, что вы должны знать. А вы не можете… Думаете, что все знаете, а на самом деле нет.

Леонардо оставался спокойным и печальным.

— Мадонна… вы не раскроете того, чего бы я уже не знал. Я понимаю, вам хочется его защитить, но вы опоздали.

Я закрыла глаза. А когда открыла их вновь, то сказала:

— Вы должны пообещать мне, что никто не причинит ему вреда. Что с ним ничего не случится… Если бы я предполагала, что вы и Пьеро опасны для него, то я…

— Лиза, — резко оборвал меня Леонардо. — Вы пытаетесь защитить того, кто не достоин вашей защиты. — Он повернул лицо к окну. — А я-то надеялся, что эта минута никогда не настанет, что вы будете избавлены от боли. Теперь я, конечно, понимаю, что это был только вопрос времени.

— Если вы навредите ему, я не стану вам помогать! — Мой голос звенел.

— Салаи! — прокричал Леонардо так громко, что я вздрогнула, решив, что он кричит на меня. — Салаи!

Через секунду в дверях появился юноша, он улыбался, но, увидев нас, тут же перестал.

— Присмотри за ней, — скомандовал Леонардо и вышел из комнаты. Потом я услышала, как он роется в соседней келье, явно что-то ищет.

Когда он вернулся, то держал в руках папку. Кивком отпустил Салаи, поднес папку к длинному столу у дальней стены и, открыв ее, начал перелистывать рисунки — несколько из них были выполнены углем, какие-то — чернилами, а большинство — красно-коричневым мелком. Наконец он нашел тот, который искал, и решительно прижал его пальцем, словно обвинял меня.

Я подошла, остановилась рядом и взглянула на рисунок.

— Вы правы, — сказал он. — Я сделал набросок сразу после события и очень долго его хранил. А этот я нарисовал недавно, в Милане. После нашего разговора я понял, что когда-нибудь наступит пора вам его увидеть.

Мужчина был изображен в тот момент, когда поворачивался, чтобы взглянуть через плечо куда-то очень-очень далеко. Капюшон скрывал его волосы, уши, большая часть лица осталась в тени. Виднелись только кончик носа, подбородок и рот.

Губы этого человека были раскрыты, уголок опущен оттого, что он как раз поворачивал голову, у меня в ушах явственно прозвучал его вздох. Хотя глаза скрывала тень, его ужас, его растраченный гнев и забрезжившее сожаление были переданы с помощью одного только опущенного уголка губ и напряженных мускулов шеи.

Я почувствовала, что знаю этого человека, хотя раньше никогда не видела.

— Это кающийся грешник, — сказала я. — Тот самый, которого вы видели в соборе.

— Да. Вы его узнаете?

Я засомневалась, но, в конце концов, покачала головой. Он расчистил место вокруг, вынул рисунок из папки и положил на стол.

— То, что сейчас вам покажу, я узнал только недавно. — Он взял в руку кусочек крошащегося красного мелка и знаком велел наклониться поближе.

Тут он принялся рисовать с той естественной легкостью, с какой люди ходят или дышат. Он начал с коротких стучащих штрихов по подбородку; через секунду я поняла, что он рисует волосы, бороду. Под его пальцами подбородок мужчины смягчился, верхняя губа исчезла под пышными усами. Еще пару штрихов — и углы рта внезапно состарились.

Постепенно под его рукой проступало изображение человека, которого я знала, которого видела каждый день.

Я отвернулась, закрыла глаза, потому что не желала больше на это смотреть.

— Теперь вы его узнаете, — тихо и грустно произнес Леонардо.

Я кивнула, как слепая.

— Он отнюдь не случайно оказался замешанным, Лиза. Он с самого начала примкнул к заговорщикам. И причина тому не набожность, а ревность, ненависть. Он не заслуживает ничьей защиты. Он уничтожил Анну Лукрецию. Уничтожил.

Я повернулась спиной к нему, к рисунку и отошла в сторону.

— Вы ходили к нему, Лиза? Что-нибудь ему рассказывали? Вы говорили обо мне, о Пьеро?

Я опустилась на стульчик, сцепила руки и наклонилась вперед, упершись локтями в колени. Мне стало плохо. В тот день я прихватила с собой кинжал, нетерпеливо ожидая встречи с третьим человеком.

Леонардо остался стоять у стола, но повернулся ко мне лицом.

— Ответьте, прошу вас. Мы имеем дело с людьми, готовыми пойти на все, даже на убийство. Так вы ходили к нему? Говорили с ним или с кем-нибудь еще?

— Нет, — ответила я.

Я сказала Леонардо полуправду — что я не говорила ни о нем, ни о письмах Франческо. Возможно, он сам прочел эту недосказанность в моем лице, потому что больше вопросов не задавал.

Но даже он, со всем своим обаянием, не смог уговорить меня позировать для него в тот день, как не смог заинтересовать разговором о том, что произошло с момента нашей последней встречи. Домой я приехала рано.