Хочу крепко обнять. Прижать к себе и насладиться этим мгновением.

Лёгкое касание к моим волосам. Чувствую, как Давид бережно трогает мои волосы, будто бы это его фетиш. Поворачивает голову так, что зарывается в них носом, проводя им по шее. Тело откликается на его движение. Выдыхаю.

Брат молчит, ничего не говорит. На секунду меня пронзает мысль, что сейчас он скажет, что это была ошибка. Что просто не сдержался и такого больше не повторится. Вся сжимаюсь, становясь натянутой струной. Давид это замечает, чувствует и медленно, будто нехотя, отодвигается от меня, но руку с волос не убирает, продолжая их трогать, ласкать.

Поднимаю голову вверх, сталкиваясь с хмурым взглядом тёмных глаз, отчего тут же хочется скрыться. Убежать. Он накрывает мою щеку ладонью, и я жмусь к нему, как маленький котёнок, который ищет тепло, ласку и любовь. Вот только с последним — это не про меня. Не про нас. И мы оба это знаем. А всё, что было сейчас между нами — это минутная слабость. Слабость и ничего более.

Он мой брат, который присматривает за мной, которого наверняка попросили об этом его отец и моя матушка, которая за всё время так и не появилась. Эта мысль больно резанула по сердцу, и вновь мужчина это замечает — так пристально смотрит в мои глаза, ещё больше хмурится.

И я понимаю, что нужно было закрыться, поставить блок, толстую стену между нами, чтобы он не увидел, не почувствовал, что сейчас творится со мной, в эту самую минуту. Чего боюсь и чего так безбожно желаю.

Прикрываю глаза от его нежности. От того, с какой теплотой и бережностью он ко мне относится. Как держит в своих руках. Даже его поцелуи были пропитаны нежностью. Да, это был ураган, страсть, но в его движениях были осторожность, трепет, словно я хрустальная куколка. И это такой контраст, отчего трудно вздохнуть.

Что мы вообще творим, что делаем?..

Давид проводит вверх ладонью, захватывает аккуратно мои волосы, собирая их на макушке, приподнимает к себе ближе, что мы почти сталкиваемся нос к носу.

— Что ты опять себе надумала? — голос твёрдый.

— Ничего, — стараюсь улыбнуться, но получается слабо — вижу это по хмурым чёрным бровям, что сходятся на переносице. — Давид, — пытаюсь начать разговор и достучаться до него. По крайней мере попробовать достучаться, но мне не дают вставить и слово.

— Опять что-то надумала в своей маленькой глупой головке и всё сама решила, — он не спрашивает — утверждает, и мне нечего ему ответить, как просто кивнуть, соглашаясь с ним полностью.

— У нас всё получится, — сердце замирает от его слов, но потом вновь падает, разбиваясь. — Ты обязательно встанешь на ноги. Я тебе это обещаю, — добавляет он.

А я-то думала, что он говорит о нас двоих. Ох, Александра, о чём ты вообще думаешь? Ну разве ты нужна ему как девушка? Как желанная девушка, которую хочется не только телом, но и душой? Да о чём ты вообще? Ты инвалид, калека, которая не сможет ему дать то, что нужно нормальному взрослому мужику.

Ты не можешь ничего. Даже семьи с тобой нормальной не построишь. Дурочка ты, Сашка. Правильно он говорит, что глупая у меня голова, которая уже так много себе надумала. Это всего лишь жалость. Жалость ко мне, как к сводной сестре, которой просто сейчас нужна поддержка и помощь. Вот и всё.

Уверена, дома его ждёт Лана, которая сможет дать ему всё то, что требуется настоящему взрослому мужику. А ты… Ты ничего не сможешь ему дать, кроме простых поцелуев и объятий. Да даже этого не можешь, потому что всё это неправильно. Так нельзя. Сашка, ты должна подавить все свои чувства, что так рвутся наружу. Которые начинают распускаться в красивый, но никому не нужный цветок.

Он уйдёт. Определённо потом уйдёт, а ты, Александра, останешься одна, никому не нужная. Даже если встанешь на ноги, что просто нереально. Я не верю в такие чудеса. А как хотелось бы.

— Я разговаривал с врачом, — продолжает Давид, пока я копаюсь внутри себя и вновь ставлю барьеры между нами.

Только гораздо толще и выше. Так будет лучше. Лучше.

— Так вот, завтра тебя выписывают, — как обухом по голове.

В шоке от его слов застываю, не зная, что сказать или сделать.

Меня? Выписывают? Но куда? Куда я пойду? Как буду жить и где? Я справлюсь одна?

Все эти вопросы пролетают один за одним у меня в голове, и они, кажется, отражаются у меня на лице, потому как Давид замолкает, вновь вглядываясь в мои черты, желая понять, что вновь происходит в моей голове.

Боюсь озвучивать свои вопросы и ещё больше боюсь услышать на них ответы, потому что боюсь, что они могут меня ранить ещё сильнее — хотя куда уж сильнее? Боюсь, что меня могут отправить куда-нибудь далеко, чтобы именно там за мной присматривали. Чтобы я никому здесь не мешала.

— М-м-м… — не могу подобрать слов, поэтому только и делаю, что открываю и закрываю рот и что-то мычу.

Понимаю, что одна я не справлюсь никак. Я калека, и передвигаться, мыться, готовить себе есть и всё остальное я просто не в состоянии. И это ещё больше давит на меня. Мучительно. Больно. Трудно вдохнуть, а выдохнуть — так тем более.

— Что тебя беспокоит? — голос почти стальной, но не грозный, скорее просто требовательный, чтобы надавить на меня и услышать честный ответ на свой вопрос.

Знает, что я могу увильнуть от этого вопроса. Либо просто отмахнуться, не ответить. Поэтому именно сейчас он надавливает, дабы я ответила ему.

— Куда меня определят? — всё же решаюсь спросить после минутного молчания.

Мне не удаётся скрыть в голосе боль и страх от неизвестности, что со мной случится в дальнейшем.

— Ты о чём? — Давид хмурится ещё сильнее, сдавливая меня крепче рукой, отчего я ойкаю, упираюсь ладонями в его грудь, пытаюсь оттолкнуть его.

Но куда уж мне, маленькой, хрупкой девушке, справиться с огромной горой, что держит меня. К тому же куда я сдвинусь, когда стою на его ногах, когда сама не могу ходить?

— Ну как о чём, ведь одна я не смогу пока жить.

— Да, не сможешь, — подтверждает кивком, продолжая хмуриться, отчего хочется разгладить пальцами морщинки на лбу, поцеловать, чтобы успокоился, потому как я чувствую, насколько сильно он напряжён в этот момент.

— Вот, поэтому, чтобы за мной кто-то ухаживал на первых порах, меня кому-то отдадут, — последнее слово прозвучало тихо, почти неслышно.

Но так как Давид был слишком близко мне, то он услышал и рыкнул на меня. Да так, что я испугалась, прильнула к нему ближе, сжалась, зарываясь лицом в его грудь. Тогда как нужно было сделать наоборот — отпрыгнуть как можно дальше от него. Но, кажется, я какая-то не такая, раз не отпрыгиваю как можно дальше от него, а наоборот приближаюсь, прижимаюсь как можно ближе.

И это страшно меня пугает.

— Тебя точно в детстве не пороли, — грозный голос надо мной.

Вздрогнула. Осторожно приподняла голову вверх, приоткрыла глаза, встречаясь с разъярённым взглядом, полным ярости. И в этот момент я не могу понять, что я такого сказала, что Давид так рассердился, когда мои слова — правда. Только слишком больная. Но разве до этого есть кому дело?

— Ты ещё такая маленькая, глупая и ничего не видишь, не понимаешь, — резко его голос меняется на более мягкий, как ещё ранее он со мной разговаривал.

— Да, я маленькая, но я всё понимаю, — говорю, смотря прямо в бездну его глаз.

— Нет, — качает головой. — Ты не понимаешь, — возвращая руку к любимому действию — перебирать мои волосы пальцами.

Точно это его фетиш, от которого внутри всё замирает.

— Ты не будешь жить одна, — продолжает, не отводя от меня своего взгляда. — Никуда тебя я отдавать не собираюсь. Ты будешь жить со мной! — припечатывает меня так, что мои губы приоткрываются от шока, от его слов.

— Но…

— Никаких «но», Саша. Я не хочу слышать от тебя никаких возражений и всего остального. Я так решил, а значит, так и будет.

Внутри всё смешивается, я ничего не понимаю. Не знаю, как на это всё реагировать. Сглатываю и озвучиваю ему свой вопрос, что так и крутится на языке, просясь слететь с губ.