— Ты же не собираешься ухаживать за мной? — спрашиваю и вижу в его глазах ответ.

Твёрдый. Решительный. Не требующий возражений и всего остального.

— Нет, Давид, — противлюсь его решению, которое в принципе неправильное, как бы в этот момент сердце ни трепетало от того, что мы будем находиться с ним в одном доме. Совсем рядом.

Это всё неправильно. И так нельзя, и я должна до него всё это донести.

— Давид, — провожу по его рукам ладонями, касаюсь пальцами узоров на коже, к которым хочется прикоснуться губами. — Ты понимаешь, что это неправильно? Что так нельзя? Ты не можешь за мной ухаживать, водить меня в туалет, купать и всё остальное. Нет! — вскрикиваю, хмурюсь точно так же, как и он — с каждым моим словом.

Понимаю, что сейчас начнётся буря, потому как знаю, что мы никогда не уступали друг другу. И если он что-то требовал, я делала всё наоборот. Вспомнила тот случай, когда мы впервые встретились у меня дома и когда он запретил мне выходить из комнаты, собственно, как и из дома. Но вместо того, чтобы его послушаться, я сделала всё наоборот. И сейчас не собираюсь ему ни в чём уступать.

— Я буду за тобой ухаживать, — голос грозный, с его губ срывается рык. — Я буду носить тебя на руках, водить в туалет, даже менять подгузники, если это потребуется, и купать, — припечатывает, наклоняется и подхватывает меня на руки, отчего я вцепляюсь в его плечи сильнее, боясь упасть.

Но Давид держит крепко, сильно. Прижимает бережно, но так, что я не упаду. Даже нет такой возможности.

— Я не хочу слышать никакой чуши из твоего прекрасного, вкусного ротика, малышка. Ты меня поняла?

— Давид, — пытаюсь всё же вразумить, но куда уж мне — меня вновь перебивают, не дают даже ничего сказать.

— Ты меня поняла?! — твёрдо, грозно, отчего я только киваю, понимая, что нет смысла с ним спорить.

Давид слишком сильный, большой, взрослый. Он мужчина, который не терпит возражений и делает только так, как самому того хочется. Но каково будет мне — как я буду чувствовать себя во время всех этих процедур, когда он будет меня таскать на руках, менять подгузники и — самое сложное — касаться в душе, купать?.. Мне неудобно и кажется, что это совсем неправильно.

Я девушка, хоть и маленькая, хрупкая девочка. Тогда как он взрослый мужчина, который будет видеть свою сестру — пусть и сводную — обнажённой. Это всё неправильно. Так не должно быть.

Давид поворачивается в сторону кровати, несёт меня на руках к ней. Считаю шаги, понимая, что так не хочется, чтобы он меня отпускал. Чтобы продолжал так держать в своих объятиях, в которых так хорошо и тепло, что не хочется, чтобы всё это исчезало, испарилось. Не хочется.

Но это тепло, нежность исчезает с тем, как осторожно брат опускает меня на кровать. Моя голова касается подушки, и я нехотя отцепляю свои руки от мужчины. А как же хочется задержаться хоть бы на мгновение, остановить это время.

Тяжело вздыхаю, прикрываю глаза. Руки опадают на кровать. Чувствую, как сверху на меня ложится одеяло, укутывая, согревая. Но это всё не то… Я хочу его тепло. Его объятия. Я хочу его рядом, а не это чёртово одеяло, от которого становится душно.



Рядом со мной прогнулась кровать. Давид. Распахиваю глаза, поворачиваю голову в его сторону. Мужчина смотрит пристально, не отрывая от меня своего взгляда, от которого моё сердце начинает быстро биться.

Пытаюсь его усмирить, чтобы брат не услышал, как оно грохочет. Бьётся для него.

— Аля, я тебе говорил, что я тебя никогда не оставлю, — киваю. — Тогда почему ты отталкиваешь меня от себя? Почему говоришь такие слова? Разве я для тебя чужой?

— Нет, — качаю головой.

— Тогда почему, Саш?

— Потому что это неправильно. Мы брат и сестра…

— Замолчи! — меня перебивают, громко рыкнув. — Мы не брат и сестра.

— Да, я понимаю, — соглашаюсь. — Мы сводные, и ты не обязан для меня всё это делать.

— Я тебе сейчас язык отрежу, — резкий рывок, и он нависает надо мной.

В его глазах пожар, ярость, которая сметает меня.

Глубоко вдыхает, прикрыв глаза, и громко выдыхает, соприкасаясь своим лбом со моим.

— Когда же ты поймёшь, что ты для меня значишь, Сашка? — выдыхает как-то грустно, и я не могу удержаться.

Мои руки сами тянутся к нему. Оплетают его шею, притягивая к себе ещё ближе, сильнее, чтобы не было между нами никакой преграды.

— Я не хочу быть для тебя обузой, — выдаю то, что действительно мучает меня.

— Ты никогда ей не будешь, — отвечает тихо, но твёрдо. Так, чтобы я поняла всё и запомнила его слова. Чтобы никогда не смела их забывать.

Его ладонь тянется к моей правой руке, когда как другой он удерживает свой вес, чтобы не упасть на меня. Проводит ласково от плеча до запястья, отчего по коже вновь бегут мурашки, и приподнимаются волоски. Отрывает мою руку от своей шеи и подносит к своим губам — целует. Переплетает наши пальцы вместе.

Слегка приподнимаю голову и легко целую его в губы. Не знаю, что делаю, но в этот момент мне просто жизненно необходимо было к нему прикоснуться, к его губам, иначе бы умерла, задохнулась.

Так же быстро отрываюсь от них, смущаюсь, и Давид поворачивает моё запястье, целует внутреннюю сторону, а я действительно задыхаюсь.

Мы не сказали друг другу ничего. Ни слова. Так и продолжали находиться в той самой позе, совсем близко к друг другу.

Уснули рядом друг с другом. Как не было уже давно. С того самого дня, как я открыла свои глаза после продолжительного сна, моей истерики, которую смог потушить только один человек — Давид. Где-то подсознательно я чувствовала, что ему можно доверять, поэтому подпустила. Поэтому я успокоилась, потому что была в надёжных объятиях, зная, что меня никто не посмеет обидеть, потому что я рядом с ним. А брат не даст меня в обиду. Никогда.

В это утро я проснулась не одна, как было это до этого.

Меня крепко прижимали к своей груди. Большая, сильная ладонь, способная сжать шею так сильно, что перекроется кислород, и ты умрёшь. Но мне не страшно. Я, наоборот, сильнее жмусь к нему. Его ладонь лежит поверх моего живота, растопырив пальцы во все стороны, словно даже во сне защищает меня от всего.

Хочу повернуться к нему лицом, чтобы посмотреть, насладиться им, пока он спит, но не шевелюсь. Потому что понимаю, что сейчас мне сложно самой перевернуться, сделать какое-либо движение, потому что после ночи моё тело всегда затекает. И если я попытаюсь сделать хоть движение, то разбужу его. А Давид ведь и так устал. Это видно по темным кругам под глазами и бледному лицу. Видно, что он мало отдыхает, разрываясь между мной и своими обязанностями по работе. Конечно, может быть, он занят ещё и Ланой… Я ничего не знаю наверняка, так что это имеет место быть.

Сердце пропускает удар, и я поневоле вздрагиваю. Да так сильно, что прижимающийся ко мне мужчина начинает возиться, и это означает, что мой гость проснулся.

— Проснулась? — слышу хриплый, низкий мужской голос.

— Да, — отвечаю тихо.

— Хорошо, — прижимает к себе ближе, зарываясь лицом в мои волосы, проводит по ним ладонью, пропуская пряди между пальцев, но ничего не говорит, молчит с минуту.

Кровать не особо удобная, маленькая, отчего я волнуюсь, удобно ли ему было спать.

— Удобно, — отвечает мне на мой незаданный вопрос.

Давид словно чувствует меня, знает, о чём думаю, переживаю и что хочу. Словно мы две половинки одного целого. Как это странно и непривычно.

— Если ты рядом, — добавляет чуть позже низким бархатистым голосом. — Голодная?

— Немного.

— Хорошо. Я сейчас пойду поговорю с доктором, потом принесу тебе покушать и будем собираться. В двенадцать тебя выписывают, — в ответ киваю.

Сводный брат какое-то время ещё лежит рядом, не смея от меня оторваться или же не хотя этого. А потом всё же отпускает, предварительно легко поцеловав меня в шею, на мгновение задержав губы на ней. Замираю, боюсь пошевелиться.

— Будь хорошей девочкой, — шепчет на ушко и уходит, оставляя меня одну.