А на самом деле, тут не надо быть семи пядей во лбу, чтобы понять, снимают зачастую точно те же люди, что и накладывают. Возможно, есть у них даже специальный узелок, чтобы легко свое заклятье распустить — знают, что пострадавшие к ним обратятся.

Хочешь жить, умей вертеться. А ведьмы по определению жестоки.

Я бы, разве что, поспорила на тему жизни, но я слишком хорошо воспитана, чтобы поднимать заведомо острые темы. Меня давно научили пропускать их мимо ушей и не ввязываться в такого рода дискуссии. Это не значило, что я согласна с точкой зрения Щица; я просто знала, что скамейка в парке не самое лучшее средство для переубеждения упрямцев.

Щиц хлопнул себя по лбу.

— Забыл совсем! Так вот, угадай, кто нанялся разнорабочие?

Я задумалась. Кто бы это мог быть? Кто вообще может оказаться в рассаднике ведьм, настолько интересненький, что Щиц хочет со мной поделиться?

— Черт рогатый? — Предположила я.

Щиц как-то очень уж противно хихикнул, закрыв глаза ладонью.

— Блондин, — сказал он минуты через полторы, — копыт нет, насчет рогов, уж извини, тебе лучше знать.

Я аж подскочила от возмущения, мигов уловив похабный намек… и только потом до меня дошло.

— Эл… — Я осеклась, вспомнив, что тут не стоит разбрасываться именами.

— Элий, да, — недобро усмехнулся Щиц: в сумерках его глаза отсвечивали белесым светом, — он тоже не знаком с техникой безопасности.

— Откуда ты…

— Бонни поделилась, что у тебя жених был. Очень грустная история в ее изложении, послушай как-нибудь. Настоящий эпос. Я б забыл сплетню, но больно он открыто про тебя расспрашивал, прям одно к одному. Рыжая, полненькая, голос громкий… тут таких пол-Академии, но он добавил про то, что богатенькая, и я сразу сопоставил. Я молодец, хозяйка?

— Что он тут делает, он же учиться должен! — Воскликнула я в смятении.

— Сгорает от любви? — Предположил Щиц насмешливо.

Захотелось взять его, вольготно раскинувшегося на скамейке, за шкирняк и хорошенько потрясти, но, боюсь, он мог бы такое проделать со мной, а я вот нет. Потому что хрупкая девушка, а не грузчик. А жалко.

— Боже, какой же идиот… — вместо тряски я рухнула рядом с Щицем, спрятала лицо в ладонях… а потом решила: — не говори ему, что я здесь. Скажи, что меня исключили, или забрали, что хочешь.

— Надо же, а я думал, ты захочешь с ним встретиться, — фыркнул этот гад.

— Я думала, что он — прошлое. И я не уверена, что это не так. Мне надо… подумать. И… наверное, надо как-то ему намекнуть про имена, ладно? Позаботься о нем, очень прошу.

— Как хочешь, — безразлично сказал Щиц, — похоже, ты отдохнула? Раз уж тебя хватает на размахивание руками, пошли, дойдем до общаги. Мне еще возвращаться…

Я кивнула рассеянно.

Пока мы шли по темному весеннему лесу, я не смотрела по сторонам и даже на дорогу. Если бы меня не довел Щиц, я бы, наверное, заблудилась и не заметила.

У меня в голове вертелось слишком много мыслей: я думала, что уже сполна хлебнула последствий своей выходки с замужеством, но как всегда забыла, что в проблеме кроме меня был замешан еще один человек. Я не ожидала такого порыва — я ведь и сама в глубине души не верила, что Элий действительно ко мне что-то чувствует.

Да и этот поступок — далеко не доказательство.

Понятия не имею, что делать дальше.

Я смутно надеялась, что если отложить проблему в сторону, она решится как-нибудь сама собой…

Краешком сознания, совсем малой его частицей, я понимала: это сон. Но это никак не влияло на мои действия. Когда ты спишь, ты поступаешь так, как требуют от тебя законы сна, так, как должна поступить по сюжету, затеянному подсознанием. Говорят, некоторые умеют управлять своими снами, не становиться их пленниками, а диктовать события.

Что же, я — не некоторые. Во сне я безвольна.

Этот сон был совсем простенький, зато яркий. Я сразу же узнала бальный зал: настоящую лиственницу чувствуешь тонкими подошвами бальных туфелек. Она помогает девушкам летать, а юношам — крепче стоять на ногах.

Легкая, непритязательная мелодия, яркий свет люстр из феллийского хрусталя, тихонько гудят-переговариваются люди. Бал у градоначальника.

Один из моих любимых снов. Счастливый.

Здесь я знакомилась с Элием. Нэем Элием. Сначала танцевала, танцевала бесконечно и беззаботно, думая лишь о собственном веселье — у партеров никогда не было лиц и их не надо было развлекать досужей болтовней. Хотя, может, лица и были, но на утро я не могла их вспомнить: во сне мозг не тратится на несущественные детали, и порой подсовывает на второй план весьма грубые декорации, которые воспринимаешь, как должное.

Не гудели от усталости ноги, не стаптывались туфельки, не надоедала музыка — это тоже воспринималось как должное.

А потом меня приглашал он.

И этот сон не стал исключением.

А вот и он. Протягивает руку: я — трепет и надежда, глаза потупив руку подаю. Стучит сердце, и музыка вторит в такт. Сейчас я знаю, что будет, я предвкушаю — тогда я не знала, но каким-то шестым чувством понимала, что это не просто приглашение. Что у этого танца будет будущее.

Высокий, статный, широкоплечий мужчина. Он умел вести: с таким партнером не опозориться даже самой неуклюжей девушке, и деревянная кукла будет порхать, как балерина, в сильных и умелых руках. А я далеко не неуклюжа: мне нравится танцевать и вызывать восхищение, и плавность и четкость моих движений заставляют забыть о моей полноте даже самых лютых завистниц. Сейчас я изящество, и того, что есть у меня, не добиться даже самым жестким корсетом. Я владею своим телом, как никто другой, и доверяюсь сильным рукам не потому, что не знаю танца, а потому, что хочу довериться.

В танцах мне нет равных, как во сне, так и наяву, и я греюсь в лучах собственного превосходства, оставляя партнеру самое сложное — вести.

Ощущение широкой ладони на талии греет кожу. Дыхание на обнаженном плече, прикосновения сильных пальцев: танец иногда становится обещанием чего-то большего… как сейчас.

Сам этот сон — предвкушение и обещание, ожившая мечта, идеальное воспоминание, потому я так люблю его.

Я пока не поднимала глаз: как и в вечер нашей первой встречи, я изображала смущение и робость. Эта смесь чем-то похожа на невинность, в которой я, увы, никогда не была сильна.

Ведь настоящая, неподдельная невинность — это состояние души. Внутренняя чистота… и наивность, переходящая порой в глупость. Невинная душа несвободна. Она скованна рамками искренней доброты и врожденной морали, ни шага влево, ни шага вправо, вместо хитрости — лукавство, главная сила — слабость. В этих тисках я не могла бы дышать, и иногда мне жаль, что я такой родилась.

Если бы я поделилась подобным наблюдением с подругами, меня бы назвали завистницей — и, пожалуй, были бы правы.

У меня не было того, что есть у по-настоящему кротких и робких девушек: у меня никогда не находилось должной порции смирения. И я знаю, что была бы куда счастливее, если бы Бог выдал бы мне его от рождения, как дарит многим другим, ведь смирение украшает любую девушку. Увы, здесь меня обделили.

Но у меня достаточно ума и сноровки, чтобы его изображать, хоть на это и приходится тратить немало сил.

Тот, кто ведет меня в танце — идеален, как недостижимая мечта. Если и были на том балу какие-то огрехи, то сон не собирается их повторять, зачем?

Значит и я должна быть идеальна, как мечта. Я всегда помню, чему должна соответствовать.

Я помню… но в этот раз совершенно не хочется.

Этот момент всегда прекрасен: мы танцуем в середине зала, и я знаю: на нас все смотрят и нам все завидуют. Сон растягивает предвкушение, позволяя насладиться им вволю. Я знаю, кого увижу, стоит мне поднять голову, и эта уверенность — тоже немалая часть удовольствия.

Но время приходит даже во сне. Неведомый сценарист с хрустом размял пальцы и снова взялся за перо: настал момент кульминации.