Так же, как я хотела поговорить о тетеньке, он хотел поговорить о Щице; я приняла это, как сделку. К тому же я говорила правду.

— Вот как.

— Что вы хотите для него сделать? — спросила я.

— Ты тоже похожа на свою тетеньку, — улыбнулся Салатонне, и улыбка эта — улыбка уставшего и многое повидавшего человека, — удивительно не шла к его фальшивому мальчишескому лицу, — ты спрашиваешь напрямую.

— У меня в арсенале есть два подхода: папенькин и тетенькин, но для папенькиного мне не хватает богато накрытого стола и пары бутылей домашнего вина по секретному рецепту нэйе Улины, — лучезарно улыбнулась я и добавила, — а больше всего не хватает времени.

— Я бы хотел, чтобы он мог закончить обучение, — серьезно сказал Салатонне, — он ведь очень талантливый парень. Я хотел бы, чтобы ему не мешали грехи его отца и мои. Я мечтатель по натуре своей…

— И потому стали мошенником по профессии?

Я не могла его не поддеть.

— Я продаю людям мечту — кто виноват, что мечтают они о глупостях?

— Типа той русалки?

— Никто не должен был увидеть шва: я же не знал, что мне на пути встретится одна маленькая любопытная ведьма, которой нипочем мороки? — Он слегка нажал пальцем мне на кончик носа, возвращая мою выходку в самом начале нашего знакомства.

— Я вовсе не ведьма, — надулась я, — я просто… жертва обстоятельств.

— А вот это ты зря, — нахмурился Салатонне, — никто не пожелает своему ребенку быть жертвой. Лучше уж ведьмой. И я не исключение. И твоя тетя тоже.

— Сомневаюсь, — буркнула я.

Но уточнять не стала. Зачем совершенно постороннему человеку знать, что меня, возможно, преследует с не самыми благими намерениями родная и вся такая исключительная бабушка? Он расскажет тетеньке, та забеспокоится… или, что хуже, не поверит.

Неверие Онни я могла пережить, она ведь всего лишь преподает мне математику; а вот тетенька… я не знала, чего боялась больше — ее за меня беспокойства, или ее ко мне безразличия.

Я перевела тему.

— А если быть реалистом?

— Надеюсь, у тебя будет возможность вывезти его за пределы Академии и снять заклятие, — пожал плечами Салатонне, — когда-нибудь. Самостоятельно или с моей помощью… Я ведь тоже кое-что умею. И друзья у меня есть…

— Хотите и его научить бегать? Звучит как-то… не очень законно.

— Видимо, необходимость бегать — его родовое проклятие.

— Он ведь не согласится, — фыркнула я, — и вы это отлично знаете. Никогда не встречала бегуна бездарнее.

— Ты его уговоришь.

— Я?

— Не я же, ну. Твой фамильяр, тебе и уговаривать. Мы с Акатой договорились, что она выбьет для тебя разрешение уехать и устроить какой-то там ваш бал…

Я мысленно пролистала календарь, покосилась на весеннее солнышко.

— Разве что Летний.

— Ну, Летний. Какая разница?

Я постаралась не показать, как задело меня это безразличие. Мне нравились балы. Вот достал бы он тысячу слонов, а я сказала бы: «ну, слоны»… вот тогда бы он меня понял!

Но мне не было нужно, чтобы Салатонне меня понимал. Я спросила:

— А что мне за это будет?

— Что?

— Я не спрашиваю, как вы договорились с тетенькой, но что мне за это будет? Щиц удобный фамильяр, не хочется так просто расставаться.

— Сможешь нормально колдовать?

— Парой лет раньше, парой лет позже…

— И чего же ты хочешь, маленькая хитрая ведьма-вымогательница?

Я задумалась.

— Вашу помощь.

— В чем?

— Вы не поняли. Вы станете моей феей… и у меня будет одно желание. Любое. Потом, когда все кончится, и Щиц выпрямится. Однажды я смогу попросить вас о чем угодно. В любой момент. Сразу после. Через год. Через десять лет. Сделка?

Я протянула руку, оттопырив мизинец. Когда я читала про этот способ магических клятв, я так смеялась: подумать только, детишки, оказывается, творят магические клятвы и не замечают! Был еще вариант с плевком на ладонь, но этот мне показался куда гигиеничнее.

Конечно же, я собиралась отпустить Щица при любой возможности, но не стребовать с его заботливого опекуна услугу, когда он чуть ли не сам меня об этом попросил — это было выше моих сил.

— Аката говорила, что ты чуткий, милый ребенок и…

— …жуткая растяпа, — продолжила я за него с невиннейшим видом.

— Вроде того.

— Что бы тетенька обо мне не думала, я никогда не была жертвой, — фыркнула я, — ну как, по рукам, или я поползу отсюда?

— По рукам.

Мы как раз пожимали друг другу руки, когда в беседку быстрым шагом вошел Щиц. В своем настоящем облике, что настораживало, но живой и не квакающий, что, учитывая привычку Онни превращать неугодных учеников в жаб на пару-тройку часиков до выяснения всех обстоятельств — или до тех пор, пока она не остынет, — очень радовало.

— Стоит мне на секунду отвернуться, и ты находишь себе нового парня, — насмешливо фыркнул Щиц, — надеюсь, хоть этот не будет бегать за мной по всему бараку, упрашивая устроить вам встречу…

Я увидела взгляд Салатонне, устремленный на Щица. В этих глазах плескался целый океан вины.

— У нас чисто деловые отношения, — я встала, покачнулась, но Щиц привычно поймал меня и закинул мою руку себе на шею.

— Она чего-то сбледнула, чуть не отрубилась, и я посидел с ней, пока ты шел, — Салатонне наконец-то взял себя в руки.

Бросаться к ученику с объятиями он не спешил, но это была не моя тайна и не мое дело. Не хочет Салатонне раскрывать свою личность, и, что важнее, способен ее от Щица скрыть — что же, это его выбор. Зла он ему не причинит… а уж кому как не мне понимать чужое нежелание объясняться!

— Спасибо, — кивнул Щиц, — я бы тебя чем-нибудь угостил, но увы, разве что ты выберешь что-нибудь в столовой.

— Не стоило.

Салатонне помахал на прощание рукой и выпрыгнул в широкое окно беседки, только его и видели.

— Странный он какой-то.

— Ага, прям как ты, — с готовностью подтвердила я, и прежде, чем Щиц успел задать мне вопрос о том, чем кончилась моя исследовательская миссия по раскрыванию тетенькиных тайн, атаковала сама: — Ты в порядке? Бонни вернулась?

— Да, и просила помочь ей стереть пентаграмму, чтобы она могла доложить о теле. Я сказал, пусть с тобой сначала помирится.

— А?

— Она рассказала, что сделала.

— И?

Я почувствовала себя мартышкой, позабывшей все нормальные слова, но открывшей для себя разнообразие гласных.

— Ты могла погибнуть, — сказал Щиц каким-то… тусклым голосом, — у тебя душу из тела выдернули.

— О, я просто отсиделась. Тот парень дал мне конфету!

Щиц только головой покачал.

Я повернула голову, изучая его хмурое лицо. Глаза у него потемнели, как грозовое небо: вот-вот начнет метать молнии.

— …безголовые, — тихо сказал он.

— Кстати, Онни же ничего не заподозрила?

Я все еще надеялась, что буря пройдет стороной, и меня не будут отчитывать, как маленькую девочку. Со мной сегодня и без того целый день общались, как с ребенком.

— Нет. — Коротко ответил Щиц, и прежде, чем я успела облегченно выдохнуть, добавил, — Уверен, она и так знала.

— Но…

— Но ее это вполне устраивало.

— А…

— Всех все устраивает. Пока что-нибудь не сломается, — злобно рыкнул Щиц, и я замолчала.

И мы молчали до самого дома.

Оба знали: откроем рот — наговорим лишнего.

Чихать я начала еще в коридоре.

И чем ближе мы подходили к нашей комнате, тем сильнее я чихала.

— Это у тебя нервное? — спросил Щиц, в очередной раз дернувшись от оглушительного «пчхи» прямо в ухо.

— Па-па-пачхи! Вряд ли… — прогундосила я.

Меня с явным облегчением сгрузили на кровать. Щиц потер пострадавшее ухо и задумался.

— Аллергия, — протянул он.

— Пчхи! — согласилась я.

— На животных.

Я кивнула.

Глаза превратились в две узкие щелочки, слезились, и я потянулась растереть их руками — они так чесались, что удержаться было просто невозможно. Но Щиц перехватил мою руку.